Лев Пучков - Дикая степь Страница 41

Как и обещали, Бо работал гвоздем программы: стержень передачи протыкал насквозь его генеалогическое древо, вонзаясь в первый нежно-зеленый побег и выходя острием из самой верхушки.

Это оказалось неожиданно интересно и занимательно: раньше я как-то не вдавался в подробности родословной моего боевого брата, да и сам он внимания на это не обращал — у него и без того дел по горло.

А сейчас я сделал вывод: а влияет генеалогия, еще как влияет! Бо — ханский отпрыск, прямой потомок удачливого полководца и мудрого правителя, каковым его представил краевед, — по всем параметрам вписывался в образ вождя. Умный, хитрый, прозорливый, могучий, как буйвол, с железным здоровьем и стальными нервами, прирожденный лидер. Правда, косноязычный и грубый до безобразия — но это, видимо, издержки производства. Всю свою сознательную жизнь он имел дело с представителями волчьей породы и командовал одиозными типами, которые этих представителей прилежно давили.

Толстому гвоздю приходилось туговато. Написанную мною речь ему почитать не дали — она даже в общих чертах не вписывалась в тему передачи. На простые вопросы он отвечал односложно, с грубоватой прямотой, а вопросы, выходящие за уровень его компетенции, с ходу переадресовывал мне, балуя аудиторию вполне респектабельной длиннющей фразой:

— Эмр-р… Ур-р… Полагаю, этот вопрос более полно раскроет мой уважаемый коллега. Концептуальных расхождений в этом аспекте у нас нет, так что…

Такую замысловатую для Бо конструкцию он явно где-то подслушал, записал и вызубрил — я ему ничего подобного не диктовал. Но в целом получалось очень даже недурственно — я с ходу ввинчивался в тему и пространно философствовал, радуя собравшуюся публику. Это я умею, не зря соответствующую боевую кличку в свое время получил.

Так бы мы и болтали мило до конца передачи, если бы ВДРУГ Зое Васильевне не пришло на ум обратить внимание на литературную подкованность гвоздя. Знаете, наверно, как это бывает в процессе передач: что читаете, кто больше нравится из авторов, какой стиль более всего отвечает мировоззренческой позиции, да почитайте на память что-нибудь щемящее из Ахматовой или Асадова…

— Стихи? — Бо мучительно наморщил лоб и беспомощно зыркнул в мою сторону — переадресовка в данном случае была неуместна. — Стихи… я это… А! Во: “…все мы, народ калмыцкий, любим вино и пляски, ой дарьки-дарь-ки — хорошо! Все мы, народ ойратский, любим потом подраться, ой дарьки-дарьки, хорошо!” Годится?

Публика в студии откровенно потешалась — весело им было с Бо. Хихикали, смеялись, переговаривались — атмосфера была явно не зажатая и где-то даже праздничная. Зоя Васильевна заслуженно радовалась — передача шла как по маслу, и во многом благодаря ее личному мастерству.

— А нашего великого современника вы, надеюсь, знаете? Нашего знаменитого земляка…

— А у нас их навалом, — приосанился Бо. — Амур-Санан, Сян-Белгин, Джимбинов, Аксен Сусеев, Эрёндженов… который из них?

— Ну что вы, в самом деле! — досадливо поморщилась Зоя. — Самого великого! Ну? Члена Союза писателей России, народного поэта Калмыкии, который является рупором демократии…

— Это кто? — озаботился Бо. — Ну-ка, намекните?

— Неужели не догадываетесь? — ужаснулась ведущая. — Ну подумайте, пожалуйста…

Я знал, о ком идет речь, и замешательства Бо не понял. Видда Новкугульти — пожалуй, наиболее известный в России калмык докирхановской эпохи. Член всего, что только доступно, народный поэт, мыслитель, лауреат Государственной премии СССР и так далее — интеллигенция российская его знает. Правда, народный поэт до странности хорошо ужился с новой властью и посвятил остаток жизни славословию молодого хана, но это уж, как я полагаю, личное дело каждого, в какой маразм впадать на старости лет. Человек пережил депортацию, массовые репрессии, гнет сталинского режима, возможно, видит в молодом хане некое знамение новой эпохи, надежду на демократические перемены и так далее. Кроме того, добрый хан подарил поэту роскошный дворец, в котором можно с успехом разместить крупный детский сад, так что…

— …певец степных просторов, безжалостный клеймитель произвола властей и тоталитарного режима… Да неужели не знаете?!

— Клеймитель? — Бо почесал нос, взгляда не поднимал — видимо, стыдно было ему. — Клеймитель… Я вообще… такое слово — в первый раз…

— Видда Новкугульти! — торжественно объявила ЗояВасильевна. — Неужели не знаете?!

— А-а-а… Этого — знаю. — Бо вдруг странно прищурился и как-то весь подобрался — как старая толстая рысьперед прыжком. — Читал. Могу на память. А?

— Сделайте одолжение, — оживилась ведущая. — Что за стихотворение?

— Это не стих. — Бо нехорошо подмигнул аудитории, и я насторожился: вел он себя так, словно собирался из пулемета полоснуть или как минимум долбануть кого-нибудь по черепу, а возможно, и ногой.

— Это цитата — я ж сказал… Двадцатипятилетней давности. Слушайте: “…Великая русская литература всегда смотрела на мир любящими глазами творца. Она создавалась чистыми руками, но не подлым пером Фаддея Булгарина. К сожалению, последний оказался не бездетным. Герострат был, Солженицын — есть. Но Герострату не платили за поджог храма, Солженицын берет. Однако даже замутненный злобою разум его должен бы понять, что пытающийся вдуть жизнь в червивую залежь фашизма обычно кончает всенародным презрением…”

Видда Новкугульти — народный поэт Калмыкии…

Аудитория на несколько секунд замерла. Я от неожиданности прикрыл ладонью рот: вот это речь! Для косноязычного Бо выучить такую безразмерную цитату — настоящий подвиг! И вопрос: откуда вообще толстый выкопал эту ужасающе скандальную цитату? Это что же такое вообще? С трудом верилось, что народный поэт, жертва сталинских репрессий, мог такое сказать про собрата по перенесенным страданиям — Солженицына!

— Есть такое дело! — отвязно воскликнул кто-то из собравшихся, нарушая неловкое молчание. — Читали мы эту статейку!

— Господи… Да что вы такое говорите?! — Зоя Васильевна пошла пятнами и сделала оператору знак — тот послушно остановил запись. — Вы… Вы соображаете, что говорите?

— Я за слова отвечаю, — веско сообщил Бо, доставая платок и утирая лоб — упрел, бедолага, толкая речь. — Передача выйдет — пусть он на меня в суд подаст. Я выиграю.

— Ничего он не подаст! — заверил из аудитории бесстрашный интеллигент, поддержавший Бо. — Что написано пером, не вырубишь топором! Зоя?

— Никакого суда не будет, — решительно заявила Зоя Васильевна и тут же в три приема выхлебала стакан воды. — Гхм-кхм… Фу ты, господи… Я это вырежу, сразу говорю. Тимофей Христофорович — вы не думайте… просто у нас… ну вы понимаете, да?

— Да вы не оглядывайтесь на меня — работайте, — покровительственно разрешил плешивый москвич, опять зевая. — Это ваши дела. А вообще — отрадно. Отрадно, что человек интересуется историей культуры своего народа, и вообще…

— Откуда? — спросила ведущая, морщась так, словно ей в трусики сунули лягушку. — Откуда вы это взяли?

— Дочка в Интернете нашла, — не стал скрытничать Бо. — На принтер скинула. Ревела, дура, как будто умер кто… Потом мне дала. Там и ссылки есть — из каких газет… Хотите — звякну дочке. Адрес в смысле…

— Да нет, я не про то! — досадливо скривилась Зоя Васильевна. — Какой адрес, о чем вы?! А вот вы… Вот вы — бизнесмен… новый… эм-м…

— Руководитель охранной фирмы, — подсказал Бо. — В смысле — зачем оно мне надо?

— Да — зачем вам это? Вам что — больше заняться нечем?

— Мне есть чем, — сурово отчеканил Бо. — Но как раз это мне надо. Это всем нам надо. Без этого мы просто выродимся и станем ханскими ублюдками. Я не прав?

Зоя Васильевна на этот раз не нашла что возразить — Бо вообще умеет быть убедительным, когда захочет. Аудитория смотрела на гвоздя по-особенному: кто-то прятал глаза, кто-то готов был аплодировать, а пара взглядов наполнились явным негодованием — даже во мраке студии стало заметно.

Вот такой душевный прорыв. Именно прорыв, а не порыв. А я и не подозревал, что мой толстый терминатор способен испытывать такие сложные околопатриотические чувства.

Хотя, может быть, тут просто вышло наложение: обычная реакция характера на необычную обстановку и наличие зрителей. Просто Бо любит называть вещи своими именами, не терпит витиеватостей и недомолвок. Сидели бы мы с ним в парилке, вякнул я об этом поэте что-нибудь хорошее, а Бо почесал бы задницу варежкой и обложил бы его в три этажа. И через “твою мать” объяснил бы мне, в чем дело. И — никакого резонанса…

Сами понимаете, так приятно катившаяся по утоптанной дорожке передача оказалась скомканной нехорошей выходкой Бо и в былое русло возвращаться не пожелала. Ведущая нашла в себе силы мягко закруглиться, а краевед под самый занавес, когда все натягивали последние улыбки, вдруг вспомнил про подарок: потащил из трепаного портфеля какую-то старинную книгу.