Джон Катценбах - Особый склад ума Страница 42

Сьюзен слушала ее, расхаживая по комнате. Незадолго до этого она на пару секунд уселась в кресло, потом встала и перешла в другой угол, где плюхнулась было в кресло-качалку с жесткой спинкой, но потом, решив, что сидеть в нем слишком неудобно, поднялась и снова принялась шагать из угла в угол в состоянии, немногим отличающемся от того, которое испытывает большая рыбина, когда, заглотив крючок и туго натянув леску, начинает метаться то вправо, то влево.

— Это верно, — произнесла Сьюзен саркастическим тоном, который, как она знала, должен был расстроить мать, а возможно, даже обидеть. — Тот человек действительно мог оказаться кем угодно. Например, простым парнем, который по случайному стечению обстоятельств последовал за мной и тем засранцем в дамскую комнату, случайно имея при себе охотничий нож, который сумел быстро сориентироваться в ситуации и, недолго думая, решил пустить свой нож в ход, чтобы прирезать того ублюдка, — взял и не моргнув глазом тут же исполнил задуманное, причем умело и с удовольствием. А затем, поняв, что я теперь спасена от кое-чего пострашнее смерти, потихоньку ретировался, будучи не слишком большим охотником до светской болтовни и хорошо понимая, что женский туалет вовсе не самое удобное место для знакомства с дамой! — При этих словах Сьюзен метнула через всю комнату гневный взгляд, адресованный ее собеседнице. — Не глупи, мама! Кому еще быть, как не ему! — Она перевела дыхание и добавила: — Кем бы он, черт возьми, ни был! — Потом она достала блокнот, вырвала из него листок с расшифровкой загадочного послания и показала матери. — Я всегда был с тобой, — произнесла она мрачно. — И мне еще повезло, что он оказался поблизости этим вечером.

Диане эти слова ее дочери показались ударом грома, внезапно раздавшегося в ее маленькой комнатке.

— Но ты ведь была вооружена, — возразила она. — Что могло с тобой случиться?

— Тот пьяный мерзавец собирался высадить дверь в кабинке, и я приготовилась выстрелить ему прямо между глаз или между ног, уж куда получилось бы.

Сьюзен еще пробормотала себе под нос пару ругательств, после чего подошла к окну и принялась всматриваться в ночную темноту. За окном было мало что видно, так что она, приложив козырьком ладони, приблизила лицо к стеклу. От нагретой за день и еще не просохшей земли поднимался пар. Больше ничего не напоминало о вечерней грозе, разве лишь несколько упавших пальмовых листьев, да лужицы в выбоинах на дороге, да еще та жаркая духота, которая после дождя становится только сильнее. Сьюзен ждала, пока глаза привыкнут к темноте, сама не зная, хочет ли она убедиться, что здесь никого нет, или же разглядеть в ночной темноте силуэт человека, притаившегося среди теней, чтобы исподтишка наблюдать за ней откуда-нибудь из угла.

Она никого не увидела, но уверенности это ей не прибавило. После недолгого раздумья она протянула руку и с шумом опустила жалюзи.

— Что меня действительно тревожит, — произнесла она медленно, повернувшись к матери лицом, — так это не то, что случилось, а то, как это случилось.

Диана кивнула, поощряя дочь продолжать говорить, и подумала, что именно это как раз больше всего беспокоит и ее саму.

— Ну и?..

— Видишь ли, он ни минуты не колебался, — продолжила Сьюзен. — Во всяком случае, ничего подобного я не заметила. Вот этот пьяный мерзавец, у которого на уме бог весть что, по меньшей мере изнасилование, бьет ногой в дверь моей кабинки. В следующую же секунду я слышу, как открывается дверь туалета, после чего у моего преследователя хватило времени только на то, чтобы вымолвить: «Какого черта?» — и его песенка была спета. Раз — и готово! Лезвие ножа, бритвы или чего там еще должно было заранее оказаться у моего незваного спасителя в руке, готовой пустить его в дело. Он пришел в туалет, уже зная, что сделает, и ему не потребовалось ни секунды, чтобы оценить ситуацию. Не понадобилось ни секунды на проявление беспокойства, удивления, раздумья или хотя бы на замах… Он даже не попробовал сперва применить угрозу. Он просто сделал шаг вперед и полоснул парня по горлу. Вжик — и все!

Сьюзен шагнула и сделала выпад рукой, выбросив ее вперед быстрым, разрезающим воздух движением.

— Нет, никакой не «вжик», — сказала она спокойно, — это было гораздо быстрее.

Диана прикусила губу, но потом все-таки заговорила:

— Подумай, а не заметила ли ты чего-то… Может быть, это убийство на самом деле совсем не то, чем оно тебе показалось на первый взгляд? Может, это и вправду нечто совсем другое? Не обратила ли ты внимание на что-то такое…

— Нет! — отрезала Сьюзен. Потом она помолчала, еще раз воскрешая в памяти сцену в дамской комнате бара. Она вспомнила темно-красную кровь, натекшую под мертвеца, и то, как резко та контрастировала со светлым линолеумом, покрывающим пол в туалете. — Его ограбили, — медленно добавила она. — Во всяком случае, бумажник был раскрыт и лежал на полу рядом с ним. Может, это тянет на твое «что-то»… А еще у него на брюках была расстегнута ширинка.

— Что-то еще?

— Больше ничего не могу вспомнить. Я постаралась там не задерживаться.

Диана крепко задумалась об открытом бумажнике.

— Думаю, нам надо позвонить Джеффри, — решила она. — Он смог бы нам все объяснить.

— Почему? Это моя проблема. Единственное, чего мы добьемся, так это того, что напугаем его. А этого вовсе не нужно делать.

Диана принялась возражать, потом подумала, что это и вправду была не совсем удачная идея. Она посмотрела на дочь, пытаясь угадать, что кроется за этим ее гневным взглядом и непреклонным видом, а затем ощутила подавленность, темную, мрачную тоску, потому что наконец осознала простой факт: все эти долгие годы она была настолько одержима стремлением защитить своих детей физически, что проглядела необходимость защищать их в каком-либо ином смысле. «Сопутствующий ущерб, — сказала она самой себе. — Гроза. Сильный ветер валит дерево, при этом оно падает на высоковольтную линию, провода рвутся и повисают, касаясь мокрого асфальта, покрытого лужами и потому прекрасно проводящего электричество, в результате от удара тока гибнет ничего не подозревающий мужчина, выгуливающий собаку, в то время как небо расчищается от облаков и на нем загораются звезды. То же самое произошло и с моими детьми, — подумала она горько. — Я спасла их от грозы. Но и только».

Сомнение сделало ее голос еще тверже.

— Джеффри — специалист по убийствам, — произнесла она жестко. — По всем их разновидностям. И если нам действительно что-то угрожает — в чем мы на самом деле не до конца уверены, но что может оказаться вполне вероятным, — он имеет полное право об этом знать, потому что его опыт вполне может нам пригодиться.

Сьюзен фыркнула:

— У него есть его собственная жизнь с ее собственными проблемами. Нам следует сперва убедиться, что нам нужна его помощь, и лишь потом ее просить.

Она произнесла это так, будто ставила точку, последнюю и окончательную, подводящую итог всяким спорам, словно ее слова что-то доказывали. Но мать ее по-прежнему считала иначе.

Диане хотелось спорить, но она внезапно почувствовала, как острая боль разрывает внутренности, и она судорожно задышала, чтобы ее утихомирить. Боль была как удар током, от которого напрягались все нервы. Диана дышала и ждала, пока пройдет приступ, и через пару секунд он и в самом деле прошел. Она тут же напомнила себе, что рак, прижившийся у нее внутри, не интересуют ее чувства и что ему уж точно нет дела до ее проблем. В этом смысле ее убийца был антиподом тому, кто напугал ее дочь. Он действовал очень медленно и был омерзительно терпелив. Он мог причинить не меньшую боль, чем человек с острым ножом, но только сам выбирал время. Он предпочитал орудовать не спеша, но обещал смерть столь же верную, как от ножа или выстрела.

У нее закружилась голова, но Диана постаралась взять себя в руки и снова несколько раз глубоко вдохнула, как ныряльщики перед погружением.

— Ну хорошо, — осторожно сказала Диана. — О чем тебе говорит пустой бумажник?

Сьюзен пожала плечами, но, прежде чем она успела что-либо произнести в ответ, ее мать продолжила:

— Вот и твой брат сказал бы тебе, что мы живем в мире, полном насилия, в котором ни у кого нет ни времени, ни желания по-настоящему раскрывать преступления. Полиция существует лишь затем, чтобы хоть как-то поддерживать порядок, что они и делают, хотя, на мой взгляд, с излишней жестокостью. И когда совершается преступление, которое можно раскрыть по горячим следам и тут же наказать преступника, они это делают, помогая телеге правосудия хоть как-то двигаться по ухабам жизни. Но чаще всего, за исключением разве что случаев, когда жертвой оказывается важная персона, преступление предпочитают либо проигнорировать, либо списать на царящее в стране беззаконие. А убийство в женском туалете какого-то полупьяного, сексуально озабоченного младшего клерка едва ли тянет до уровня политического. Теперь представим себе на минутку, что им почему-то заинтересовался какой-нибудь полицейский. Что он увидит в первую очередь? Валяющийся на полу пустой бумажник и расстегнутую ширинку. Ага, подумает он, все понятно! Банальное ограбление. И он тут же представит себе, что в этот не слишком дорогой и не слишком приличный бар зашла подзаработать парочка шлюшек, которые взялись парня обслужить, а на самом деле обчистили и прирезали. А может, это сделал их сутенер. И к тому времени, как этот, и без того заваленный работой, детектив наконец поймет, что случай, казавшийся столь очевидным, совсем таковым не является, дело превратится в очередной «глухарь», расследовать который у него не будет никакого желания. Поэтому он положит его в папку и засунет подальше, куда-нибудь в самый низ стопки из сотни других дел. А когда он обнаружит, что в баре не было камеры наблюдения, которая могла бы дать ему видеозапись всех, кто заходил в туалет и выходил из него, то и вовсе поставит на деле крест. Твой брат обязательно рассказал бы тебе о том, что убийца вышел сухим из воды, всего-навсего забрав у того парня наличные и оставив бумажник лежать на полу. Это же проще простого.