Элизабет Костова - Историк Страница 5

— Однако вы не продали?

— Нет. Вы же знаете, как я люблю головоломки. Как всякий ученый, стоящий своего жалованья. Награда за наше ремесло — возможность заглянуть в глаза истории и сказать: «Маска, я тебя знаю. Ты меня не одурачишь».

— Так что же, вы думаете, этот более крупный том мог быть издан тем же печатником в то же время?

Он барабанил пальцами по подоконнику.

— Я много лет не думал о нем — честно говоря, запретил себе думать, хотя всегда, как бы вам сказать… чувствовал его у себя за плечом. — Он кивнул на проем, оставленный на полке вынутой книгой. — Верхняя полка — ряд моих поражений. И вещей, о которых я предпочитаю не думать.

— Но, может быть, теперь, когда я нашел ей пару, вам удастся сложить головоломку? Наверняка они как-то связаны.

— Наверняка связаны… — Эхо прозвучало гулко и пусто, даже сквозь свист закипающего кофе.

Нетерпение и какая-то лихорадка, часто постигавшая меня в те дни из-за недосыпа и умственного перенапряжения, заставили меня поторопить его.

— А ваши исследования? Кроме химического анализа. Вы сказали, что узнали что-то еще?..

— Узнал.

Он обнял чашку маленькими усталыми ладонями. Боюсь, что я должен не просто рассказать вам, — он говорил тихо, — но и принести извинения — вы поймете, за что, — хотя я никогда бы сознательно не пожелал никому из своих студентов такого наследства. По крайней мере большинству своих студентов.

В его улыбке была теплота — и грусть.

— Вы слышали о Владе Цепеше?

— Ну да, Дракула. Карпатский феодал, Бела Лугоши в его роли был весьма убедителен.

— Тот самый — или один из них. Это был древний род еще до того, как власть перешла к самому неприятному члену семейства. Вы поискали о нем в библиотеке? Да? Дурной признак. Я, когда ко мне так странно попала эта книга, и сам откопал в каталоге слово Дракула — в тот же день, — потом Трансильванию, Валахию и Карпаты. Острая мания.

В его словах мне почудилась скрытая похвала: Росси любил, когда его студенты работали с увлечением, — но я пропустил ее мимо ушей, чтобы не прерывать рассказа посторонними замечаниями.

— Итак, Карпаты. Для историка в них всегда есть нечто мистическое. Кто-то из учеников Оккама путешествовал в тех местах — кажется, на ослике — и обобщил свой опыт в забавном произведении под названием «Философия ужасного». Разумеется, первоначальная история Дракулы со временем затемнялась и трудно поддается расследованию. Этот карпатский князь пятнадцатого столетия заслужил равную ненависть Оттоманской империи и собственного народа. Поистине один из самых отвратительных европейских тиранов. Считается, что он за годы правления погубил не меньше двадцати тысяч своих соотечественников — жителей Валахии и Трансильвании. «Дракула» приблизительно означает — «сын дракона». Его отец был посвящен в рыцари Ордена Дракона императором Священной Римской империи Сигизмундом. Эта организация была создана для защиты империи от оттоманских турок. В самом деле, имеются свидетельства, что отец Дракулы передал сына туркам как заложника в политическом договоре и что вкус к жестокости тот отчасти приобрел, наблюдая оттоманские казни и пытки.

Росси покачал головой.

— Как бы то ни было, Влад погиб в сражении с турками или, возможно, от рук собственных солдат и похоронен в монастыре на острове в озере Снагов, принадлежащем теперь дружественной социалистической Румынии. Память о нем перешла в легенды, передававшиеся из поколения в поколение среди суеверных крестьян. В конце девятнадцатого века восторженный и склонный к мелодраме литератор — Абрахам Стокер выхватил где-то имя Дракула и закрепил его за созданием собственной фантазии — вампиром. Влад Цепеш был страшно жесток, но, конечно же, вампиром он не был. И в книге Стокера вы не найдете упоминания имени Влад, хотя его герой вспоминает о заслугах своих предков в борьбе против турок. — Росси вздохнул. — Однако Стокер проделал полезную работу, собрав множество легенд о вампирах и о Трансильвании, хотя реальный Влад Дракула правил Валахией, которая граничит с Трансильванией. В двадцатом веке тему подхватил Голливуд и воскрешенный миф обрел новую жизнь. И здесь, кстати сказать, мое легкомыслие кончается.

Росси отодвинул чашку и сжал ладонь ладонью. Казалось, ему трудно было говорить дальше.

— Я способен шутить над легендой, тем более беззастенчиво пущенной с молотка, но не над тем, как обернулось мое исследование. По правде сказать, именно существование легенды удержало меня от публикации. Мне казалось, что сам предмет изучения уже невозможно рассматривать серьезно. Впрочем, были и другие причины.

Этого я понять не мог. Росси ни единой буквы не оставлял неопубликованной: это составляло часть его щедрого гения. И он строго наставлял своих учеников поступать так же: ничего не тратить даром.

— То, что я обнаружил в Стамбуле, было слишком серьезно для несерьезного отношения. Возможно, я был неправ, решив оставить эти сведения, информацию, — а я могу без натяжки назвать их так — за собой, но у каждого из нас свои суеверия. Мои собственные обычны для историков. Я испугался.

Я не сводил с него глаз, а Росси вздохнул, словно не желая продолжать рассказ.

— Видите ли, работа над историей Влада Дракулы всегда велась в крупнейших архивах Центральной и Восточной Европы или на его родине. Однако он начал свою карьеру как истребитель турок, а я выяснил, что никто не искал материалов легенды в оттоманском мире. Это и привело меня в Стамбул — тайное отступление от исследований по ранней экономике Греции. О, греческие находки я опубликовал, причем с какой-то мстительной радостью!

Он помолчал минуту, уставившись за окно.

— И вероятно, я должен просто, без обиняков, рассказать вам, что нашел в стамбульском архиве и о чем с тех пор старался не думать. В конце концов, вы унаследовали одну из этих милых книжиц. — Он торжественно возложил руку на оба тома, лежащие стопкой. — Если не рассказать вам, вы, вероятно, просто повторите мой путь, что может оказаться более опасным. — Он мрачновато улыбнулся, глядя на крышку стола. — Как бы то ни было, я сэкономлю вам массу усилий по выбиванию грантов.

Я не сумел сдержать сухого смешка. Господи, к чему же он клонит? Мне пришло в голову, что я недооценивал странного чувства юмора моего наставника. Может быть, все это — сложный розыгрыш: хранилось у него в библиотеке две версии жутковатой старинной книги, и он подбросил одну из них на мою полку, зная, что я приду с ней к нему, а я и попался, как дурак. Но в привычном свете настольной лампы он показался мне вдруг серым, обросшим к концу дня щетиной, и глаза, запавшие глубоко в глазницы, стали бесцветными и тусклыми. Я склонился к нему:

— На что вы намекаете?

— Дракула… — Он помолчал. — Дракула — Влад Цепеш — еще жив.

— Господи! — воскликнул отец, взглянув на часы. — Почему ты не сказала? Уже семь часов!

Я прятала застывшие руки под матросской курточкой.

— Я сама не знала. Но, пожалуйста, рассказывай дальше. Нельзя же на этом остановиться! — Лицо отца вдруг показалось мне каким-то ненастоящим, никогда до сих пор мне не приходило в голову, что он может быть… я не могла подобрать слова. Психически неуравновешенным? Или он утратил равновесие на несколько минут, рассказывая эту историю?

— Уже поздно для такого длинного рассказа. — Отец приподнял чайную чашку и тут же поставил снова. Я заметила, что у него дрожит рука.

— Пожалуйста, дорасскажи, — просила я. Он не слушал.

— Даже не знаю, напугал я тебя или просто замучил. Тебе бы, пожалуй, больше понравилась обычная сказка о драконах.

— Там были драконы, — упрямо возразила я. Мне тоже хотелось верить, что он все это выдумал. — Два дракона. Ну, хоть завтра расскажешь дальше?

Отец тер руку об руку, словно озяб, и теперь я видела, как мучительно ему не хочется продолжать рассказ. Лицо его стало темным и замкнутым.

— Пойдем-ка ужинать. Багаж можно оставить в гостинице «Турист».

— Хорошо, — согласилась я.

— Да нас и так вот-вот выставят, если мы не уйдем. — Я видела светловолосую официантку, облокотившуюся на стойку бара: ей явно было все равно, сидим мы или уходим. Отец достал бумажник, разгладил несколько больших потертых банкнот с изображениями шахтеров и крестьян, героически улыбавшихся рядом с обозначением стоимости, и положил на подносик. Мы пробрались через заставленный коваными креслами и столиками зал и вышли за дверь, выпустившую вместе с нами клубы пара.

Ночь встретила нас неласково: холодом, туманом и сыростью. Восточно-Европейский вечер с почти безлюдными улицами.

— Не забудь шляпу, — по обыкновению предупредил отец.

Мы не успели шагнуть под вымытые дождем платаны, как он вдруг остановился и придержал меня рукой, протянутой в сторону оберегающим жестом, словно мимо проносился автомобиль. Но машин не было, и улица в свете желтых уличных фонарей тихо блестела ржавчиной. Отец порывисто оглянулся по сторонам. Я никого не заметила вблизи, впрочем, мне плохо было видно из-под глубокого капюшона. Он стоял прислушиваясь, отвернув лицо и напряженно вытянувшись всем телом.