Николь Нойбауэр - Подвал. В плену Страница 5

– В подвале дома мы обнаружили человека, которого подозреваем…

Его прервал чей-то вздох. Вехтер обернулся к Целлеру: тот протирал очки.

– Не обращайте внимания, господин Вехтер.

Ага! Теперь они стали на «вы». Ему надо было переговорить с Берни, когда они еще стояли внизу.

– Подросток четырнадцати лет, Оливер Паскаль Баптист из района Богенхаузен. Допрашивать его мы пока еще не можем. Он лежит с тяжелыми травмами в больнице на правом берегу Изара. Травмы, вероятно, получены от побоев или во время борьбы.

Краем глаза комиссар заметил, что Целлер делает пометки. Ага! Значит, его интересует маленький Баптист, а не жертва.

– Отец мальчика, Лорен Баптист, подавал заявление о пропаже парня. До него мы еще не дозвонились. Мать умерла много лет назад.

Баптист… Баптист… Что-то знакомое. Необычная фамилия, которая снова мелькнула у него в голове. В газете, в разделе экономики, была статья о новых небоскребах на севере Мюнхена. «Баптист и партнеры», аудит предприятий. К маленькому Баптисту добавился теперь и большой.

– Элли, судмедэксперты уже сказали что-нибудь?

Она лишь подняла руки вверх:

– Я же говорила: когда бы я успела?..

– Тогда я лучше сам этим займусь. Мне все равно нужно в больницу, может, я еще застану там врача. Элли, ты поедешь со мной.

Дверь отворилась, на пороге комнаты для совещаний показался Ханнес и смахнул с головы снежинки.

– Извини, Вехтер, мне нужно было сначала расчистить выезд… – Он заметил Целлера и тут же умолк.

– Отлично, Ханнес. – Вехтер выключил проектор. – Мне от этого ни холодно, ни жарко. Поедешь со мной в больницу, тебе даже раздеваться не нужно. Элли вместо этого займется квартирой и соседями, которых еще не опросили.

В ответ Элли возвела глаза к потолку и отвернулась. Это не помогло: Ханнес нужен был Вехтеру в больнице. Он был в деле с самого начала и знал подозреваемого, Вехтеру не придется ему ничего дополнительно объяснять.

Все прочие задачи быстро распределили, комнату заполнил грохот отодвигающихся стульев и шорох курток. В людском водовороте возле Вехтера неожиданно оказался Целлер.

– Доброе утро, Михаэль.

– Вот как, ты снова вспомнил мое имя?

– Да ладно тебе, ты же знаешь, как все обстоит. Можно тебя на пару слов, пока ты не ушел? Ты ведь уже наверняка выяснил, кто такой Оливер Баптист…

– Да. – Вехтер резким движением застегнул молнию на куртке. – И ты даже не представляешь, насколько мне это безразлично.

Элли плюхнулась на один из освободившихся стульев, который под ее весом угрожающе скрипнул, и помассировала ноющие ноги. Ах, зачем она только надела эти сапоги на высоких каблуках! Она подумала, что никогда больше не выйдет в них на улицу, пусть ей даже придется бегать в перлоновых чулках.

Ну, прекрасно. Ханнес теперь отправится к главному подозреваемому, а ей придется торчать на месте преступления. Это ее немного задело. Элли не думала, что Вехтер поступил так намеренно, он на самом деле старался. Но иногда этих стараний было недостаточно. Элли сначала почувствовала нечто похожее на слабый укол в сердце, потом еще один и еще, пока не превратилась в настоящую куклу вуду. Как она только могла думать, что в отделе Михи хорошо работать? Очень плохая идея!

Было светло, но роллеты оставались опущенными, сквозь них пробивался свет прожекторов со стройки напротив. Пол на кухне покрывала засохшая красно-бурая кровь. Место было широко огорожено, и все же на нем виднелось множество следов и отпечатков обуви. Лишь светлое пятно и кое-какая разметка говорили о том, что здесь недавно кто-то лежал. Элли уже наловчилась не обращать внимания на приступы паники, то и дело охватывавшие ее, но все внутри кричало о том, что ей нужно бежать. Лишь от одного эффекта Элли никак не могла избавиться: она все видела словно издалека, но с этим можно было работать. Ведь орудие убийства пока что не нашли. Криминалисты упаковали в пакеты все ножи из квартиры, но ни один не подошел.

Элли взглянула на Хранителя Молчания. Он стоял на кухне, скрестив руки на груди, и осматривал место преступления или, по крайней мере, делал вид. У него было обычное имя – Ганс-Дитер Штаудингер. Но привычными мерками этого человека измерить было невозможно. Элли до сих пор не знала, был он гением или просто лентяем.

– ХМ, тебе в этой квартире что-нибудь бросается в глаза? – спросила она.

Он поднял брови и взглянул на пятно.

– Конечно бросается. Кровь.

– А кроме лужи крови? Что-нибудь замечаешь?

Хранитель Молчания пожал плечами:

– Пф-ф-ф.

– Точно. Пф-ф-ф. Глазу не за что зацепиться. Все выглядит так, словно здесь никто и не жил никогда.

Элли припомнила свою комнату в общежитии: фотографии в рамках, коллекция деревянных статуэток животных, с которой она не могла расстаться, железная маркерная доска, на которой висели концертные билеты и неиспользованные планы диет, засохшая свинка из марципана, кучи выглаженного белья и стопки непрочитанных книг… Здесь же ничего подобного не было.

– Где же она хранит все свои вещи? То есть хранила, – поправила себя Элли.

Кухня сияла чистотой: никаких баночек с приправами, никаких перечниц, не говоря уже о грязной посуде. Итальянская кофе-машина для эспрессо напрасно подмигивала зеленым глазом в ожидании, что ею воспользуется хозяйка. Лишь бокал для красного вина и газета лежали на стойке, как немой укор. Убитая оставила после себя беспорядок вопреки своим привычкам. А если помыть бокал и выбросить старую газету, то этим можно избавить ее призрак от мучений?

Хорошо, что привидений не существует.

– Это не квартира, а какой-то мебельный салон.

Элли встала и зашуршала целлофановыми бахилами по кухне-студии. На настенной полке стояли три подсвечника кремового цвета, идеально сочетавшегося с тоном кухонной мебели, а в них – целехонькие свечи. На стене висела единственная картина. Вся комната – словно декорация к фильму. Диван из кремовой кожи выглядел девственным. Не было и телевизора. В большинстве квартир жильцы оставляют после себя следы. А здесь – ничего. Кроме лужи крови.

– Ты, наверное, не хочешь со мной разговаривать, Роза Беннингхофф, – произнесла Элли. – Ты всегда желала создать хорошее впечатление, главное – аккуратная прическа и словно приклеенная улыбка. Но ты впустила своего убийцу. Было в твоей жизни то, что ты не могла контролировать. И именно это мы и хотим найти. Извини, сестричка.

Никакого ответа. Ни дуновения, локоны Элли не шевельнулись. И в голову не пришла внезапно какая-нибудь идея. Призрак убитой женщины оказался таким же молчаливым, как письменный стол из тикового дерева у стены. На столешнице не было ничего, кроме монитора, – кто бы сомневался. Элли прочла в какой-то книжке, что люди делятся на тех, кто заваливает свой стол предметами, и тех, которые держат его пустым. Вехтер, например, относился к первому типу. Элли когда-то дала ему почитать книгу и не получила обратно, потому что он не смог ее отыскать на своей свалке.

Она осторожно выдвинула ящик стола. Здесь в полном порядке лежали карандаши и прочие канцелярские принадлежности, во втором ящике – бумага. Содержимое третьего ящика заставило Элли усмехнуться. Она подняла один из шоколадных трюфелей, выкатившихся наружу.

– Что у тебя тут, Роза Беннингхофф? – произнесла Элли, повертев в пальцах, затянутых в перчатки, шарик в золотистой фольге. – Все-таки у тебя была одна слабость, которой ты не могла противостоять.

Элли открыла ящик шире и хотела вынуть его из направляющих, но деревяшки за что-то зацепились и застряли. Все же вытащив ящик почти целиком, Элли просунула руку в щель, пытаясь понять, за что он зацепился, – может быть, там засел карандаш или блок стикеров. Пальцы нащупали кусочек картона, и она извлекла его наружу. Фотография. Фотография на паспорт, черно-белая, на ней – мужчина. Немного угловатое лицо, словно выпавшее из времени. На оборотной стороне снимка значилось: «О. Паульссен». Буквы, выведенные карандашом, выцвели и поблекли. Никакой даты.

– Взгляни-ка, ХМ, это интересно.

Хранитель Молчания посмотрел ей через плечо и фыркнул сквозь зубы. Элли сунула фото в пакетик для улик.

– Единственная личная вещь во всей квартире.

Ее взгляд упал на картину на стене. Оригинал, нарисован красками. Элли встала напротив и склонила голову набок. Не могло оказаться совпадением то, что в этой бежевой мещанской берлоге висела настоящая картина – роза, нарисованная чувственными мазками на белом фоне. Картина совершенно не подходила к интерьеру.

Роза Беннингхофф очень хотела обезличить все вещи и жилище в целом. Никаких снимков не висело на стенах, ничего, кроме этой пошлой мазни. В подобной квартирке ожидаешь увидеть простенькие картины из магазина «ИКЕА» с напылением на стекле или плакат выставки, которую никогда не посещала хозяйка. Картина должна была что-то значить для нее. Первый признак того, что убитой был небезразличен какой-то предмет. Или человек.