Николь Нойбауэр - Подвал. В плену Страница 6

В нижнем углу виднелась подпись. Элли подошла так близко, что могла различить отдельные мазки кисти и наплывы краски, которые покрывали буквы.

– Плннннн… – читала она вполголоса, но не смогла расшифровать подпись. – Ну его в пень. Для этого есть специально обученные люди.

Элли подтянула перчатку и взялась за раму обеими руками. Картина висела на двух гвоздиках и без труда снялась со стены.

– Теперь нам понадобится очень большой пакет для улик, – крикнула она в соседнюю комнату.

И тут на пол спланировал листок, шурша, словно снежинка, падающая на сухую листву.

Элли прислонила картину к стене и взяла листок за угол двумя пальцами. Бумага пожелтела, чернила поблекли. И все же ей удалось разобрать корявые и неумелые, но старательно выведенные буквы почерка того, кто писал очень редко: «Навеки. О.».

Навеки. Это очень долго. Пока смерть не разлучит нас. Бумажка выглядела старой, но ею нельзя было пренебрегать. Может, здесь есть какая-то связь. Они должны были изучить личную жизнь Розы Беннингхофф до мельчайших деталей. Нарисовал ли эту картину О. Паульссен? Элли вложила листок в пакет для улик и осторожно разгладила. Кто-то из них в ближайшие дни отправится к экспертам-искусствоведам. Элли не покидало предчувствие, что это будет именно она.

– Эй? – раздался низкий хриплый женский голос.

Она обернулась. Посреди комнаты стояла женщина в зимнем пальто. Ее лицо испещряли морщины, словно она совсем недавно сбросила немало килограммов. В руке она держала трость. Только присмотревшись, Элли поняла, что женщине не больше сорока.

– Что здесь произошло? – Взгляд незнакомки застыл на высохшем пятне крови, она в ужасе прикрыла рот ладонью.

Элли бросилась к ней, пытаясь выпроводить наружу.

– Вам нельзя здесь просто так расхаживать. Как вы сюда попали?

– Я здесь живу. Я соседка, Джудит Герольд. Внизу полным-полно полиции. Я думала… воры… Я увидела открытую дверь. Что с Розой?

– Элли Шустер, уголовная полиция Мюнхена. – Она вытолкала соседку в коридор, чтобы та больше не следила в квартире. – Вы хорошо знали госпожу Беннингхофф?

– Она моя лучшая подруга.

– Госпожа Герольд, – Элли тяжело вздохнула, – я думаю, нам с вами нужно поговорить.

Вехтер колебался, но потом все же подошел ближе и наклонился над кроватью. Он редко посещал больницы, но когда попадал туда, то всякий раз удивлялся, как мало меняется в этом мире: койки с решетками по бокам, устройство для выпрямления позвоночника, кнопка экстренного вызова медсестры.

– Оливер?

Сероватый утренний свет падал на его лицо и подушку. Если бы не эти трубки в носу, ребенок из подвала выглядел бы вполне обычно. Его белокурые локоны разметались, из-за чего он казался еще моложе, чем представлял себе Вехтер. Бледные веснушки покрывали его нос и щеки. Зимние веснушки. Сестра сообщила, что мальчика разбудили, но ни о каком осмысленном разговоре не может быть и речи. Подросток пребывал в полудреме, глаза его были едва открыты. Синие пятна покрывали руки, торчавшие из рукавов больничного халата. Никто не принес его вещи. Коллеги из патруля обнаружили, что дом его родителей заперт и пуст, лишь велосипед кто-то бросил на въезде. Его уже припорошило свежим снегом. Никаких следов отца. Мог ли кто-то искать мальчика?

– Оливер, ты слышишь меня?

Оливер Баптист повернул голову, ресницы его дрогнули. Он переводил взгляд с Вехтера на Ханнеса и обратно, на его лицо легла тень.

Вехтер подтащил стул и сел рядом.

– Я знаю, что ты плохо себя чувствуешь. Но не мог бы ты все-таки ответить на несколько вопросов?

Мальчик покачал головой и, совсем как ребенок, закрыл глаза рукой. Его предплечье было усеяно тонкими красными полосками – порезами. Одни зажили, другие покрылись коркой запекшейся крови, воспалились на пересечениях. Вехтер заставил себя внимательнее приглядеться к ним. Шрамы, казалось, были сделаны в разное время, некоторые – неделю, а может, и месяц назад, некоторые заклеены пластырем. Он осторожно взял мальчика за руку. Оливер резко отдернул руку и прищурил глаза. Они были светлыми, с прозрачной радужкой.

Если бы только можно было посмотреть сквозь них и заглянуть в его голову…

– …в покое, – произнес он шепотом. Вехтер смог прочесть это слово по губам.

– Ты можешь ничего не говорить, если тебе тяжело. Мы просто хотим выяснить у тебя кое-какие безобидные подробности. Например, где твой папа?

«А также: почему ты прятался в чужом подвале? Устроил ли ты сам эту кровавую баню? Ты преступник или жертва? Или и то и другое? Часто одно от другого не отличить», – такие небезобидные вопросы вертелись в голове у Вехтера.

Мальчик покачал головой, закрыл глаза и отвернулся.

Ханнес пожал плечами:

– Это бесполезно. Пойдем.

Вехтер вздохнул. Ханнес прав, они лишь попусту тратят здесь время. Комиссар еще раз наклонился к мальчику:

– Оливер, мы сейчас оставим тебя в покое. Как только ты захочешь с нами поговорить, просто вели позвонить нам, в любое время. Наш коллега сидит снаружи возле палаты. Мы приедем снова.

Комиссар старался, чтобы эти слова не звучали как угроза. Да, наверное, они приедут снова. Они не могут просто оставить его в покое – нет, пока не выяснится, как на его руках оказалась кровь и чья она.

Полицейские уже подошли к двери, как вдруг впервые услышали голос мальчика, тихий, едва слышный, словно мысль:

– …не вспоминать.

Вехтер обернулся:

– Что ты сказал?

– Прочь… все прочь…

Оливер попытался развернуться к ним, его лицо исказилось гримасой, грудная клетка то поднималась, то опускалась рывками.

Вехтер вернулся назад, к постели:

– А что было последним? Что ты помнишь?

– Помнишь? – Оливер устремил взгляд на потолок, и Вехтер испугался, что мальчик опять отключится.

– Оливер, что ты помнишь?

– Я не знаю, я… Ничего.

Его голова вновь упала на подушки.

– Оливер? Оливер?

Вехтер осторожно дотронулся до плеча мальчика, хотя и подозревал, что напрасно. Это был короткий проблеск, во время которого Оливеру захотелось выговориться, и они его упустили. Мальчик снова заснул или сделал вид. Или боролся со сном.

Вехтер не заметил, как открылась дверь. Комиссар ощутил спиной дуновение прохладного воздуха, и позади раздался мужской голос:

– Что вы делаете с моим сыном?

Его рука незаметно дрожала. Но краски расплывались на холсте, превращая лепестки в красные бесформенные пятна. Они увядали. Паульссен видел это в своем розарии, расположенном на стенах и на полу. Старые картины были идеальными, а на новых розы словно одолевала какая-то болезнь, из-за которой обвисали бутоны цветков, размывались контуры. Тремор стал сильнее, он вгрызался в него в одном месте под ребрами, затем охватывал все тело, пожирая его, как язва. Внутренняя дрожь не давала ему спать по ночам. Паульссен удивлялся, как человек может так дрожать внутри, а снаружи при этом ничего не видно. Он ни слова не сказал сиделке. «Обычное возрастное явление», – так ответила бы она и добавила бы в его коробочку еще одну яркую пилюльку, которая разъедает стенки желудка. Нет, он догадывался, откуда исходил этот тремор и когда появился. Он возник, когда здесь побывали посетители. Чушь. Никто не посещал его, да и зачем? Паульссен все еще мог держать руку ровно, а когда закрывал глаза и глубоко дышал, то вспоминал другое время и другую жизнь. Ему казалось, что эта жизнь давно забыта, ее очертания размылись, как розы на холсте. Он убедился, что дыра в памяти все еще на месте. Она – его страховка. Мозг был послушным, он забывал и забывал. Осталась лишь дрожь, которую посетители принесли и оставили. Эта тварь виновата во всем.

В два шага мужчина оказался у кровати Оливера. Следом за ним грохотал чемодан на колесиках, а вокруг него распространялся аромат лосьона после бриться от «BOSS». В один миг в больничной палате стало тесно.

Ханнес предъявил ему удостоверение:

– Уголовная полиция Мюнхена, комиссия по расследованию убийств. Моя фамилия Брандль, это мой коллега Вехтер. Вы отец? Господин Баптист?

Мужчина обернулся и выпрямился во весь рост. Он был как раз Ханнесу по плечо, и все же полицейский отступил на несколько шагов. От господина Баптиста распространялась волна агрессии.

– Я получил ваше сообщение на автоответчике. Что случилось с моим сыном? Что вы с ним сделали?

Ханнес пропустил его вопросы мимо ушей. Не отвечать на встречные вопросы – он всегда помнил это правило. Это все равно что разговаривать с самим собой в лесу.

– Давайте выйдем за дверь и продолжим беседу снаружи.

К облегчению Ханнеса, Баптист последовал за ним по коридору в комнату ожиданий, не говоря ни слова. Из-за своей осанки он казался намного выше ростом, руки согнуты в локтях, ноги крепко упираются в пол. Все говорило о том, что он только что вернулся из командировки: слишком сильный запах лосьона, недостаток сна, кисловатый кофе – так пахнет аэропорт утром, в половине шестого, у регистрационной стойки.