Алексей Гайдым - 2019 Страница 5

– Не смотри туда, посмотри на меня, – отец пытался уберечь от кошмарной картины свою дочь.

– Что произошло? – люди начали отходить.

– Это война?

– Вы видели это?

– Андрюха! Андрюх, ты тут?

– И что теперь будет?

Никита вспомнил про отца. Что-то внутри стрельнуло, прямо в самое сердце. Попытался найти его на станции, вдруг он тут. В тусклом свете было не разглядеть лиц, но узнать лицо отца можно было бы. Пройдя половину станции, так и не нашёл его среди выживших.

– Может тут? Может это он? Пап! Ой, извините. Чёрт!

Отца на станции не было. Может, он шёл с работы и спасся на другой станции. Достал телефон, начал набирать отца.

– Ваш абонент знаходиться поза зоною досяжності. Передзвоніть будь ласка пізніше, – голос девушки в телефоне не оставил шансов связаться с ним.

Убрал от уха телефон, посмотрев на экран.

Нет сети.

От безысходности Никита прижался спиной к колонне, медленно и безразлично сползая на гранитный пол.

Что за дьявольщина вообще произошла? Что с моим отцом? Где он? Выжил ли он? Когда нас отсюда выпустят? Я не хочу в это верить. Это просто сон. Это всё просто дурацкий сон.

Это не сон.

Каково это – быть свидетелем конца истории?

Глава 2

В мраморном плену

Мир уничтожен, всё, что было сделано человеком, было разрушено вместе с ним. Люди не понимают ценности жизни, убивая себе подобных ради денег и власти, забывая о том, что они – один биологический вид, вплоть до своего исчезновения. Отмывая свои по локоть в крови руки, героями становятся убийцы. А этими марионетками играет кукловод, заставляет их верить в то, что их поступки благородны.

Сегодня, 12 апреля 2016 года, умер город Харьков.

Никита сидел на холодном полу, беспомощно прижавшись к колонне. Он до сих пор не мог поверить в то, что происходило последние десять минут. Рядом кто-то непринуждённо подсел. Никита поднял взгляд и увидел перед собой темнокожего парня, который сидел у входа в метро.

– Ты не против? – спросил он у Никиты.

– Не против, – Никита не спеша подвинулся.

– Меня Дарвин зовут, – темнокожий начал разговор.

– Меня Никита, – Никиту заинтересовало такое имя, ведь не часто встретишь человека с именем Дарвин. – Красивое у тебя имя, необычное.

– Та нет… Меня люди с детдома нашли на этой улице… Так и назвали, – лицо Дарвина стало хмурым.

– Извини.

Наступило неловкое молчание, люди на станции перестали суетиться, кто уселся на скамейки, кто на пол. Устали стоять на месте.

– Ты кого-то искал на станции? – заинтересовался Дарвин.

Их разговор прервал работник метро, он попросил всех выслушать его.

– Внимание! Все слушайте сюда! В связи с непредвиденным инцидентом, произошедшим сегодня, мы все должны провести во временном укрытии, то есть на станции, трое суток. После ч…

– Зачем аж три дня, почему не сейчас? – из толпы возмутились.

– Попрошу не перебивать. Спасибо. Через три дня радиационный фон на поверхности спадёт до приемлемых значений для эвакуации из города в ближайшие населённые пункты. Для благоустройства во временном убежище есть служебный туалет, сухие пайки, консервы и питьевая вода. Спасибо за внимание.

– Ну хоть не подохнем тут, как последние собаки, – промямлила бабка.

– Радиационный фон? Это что, ядерная война?

– Три дня я не продержусь! Господи. У меня клаустрофобия.

– Слышал? Нас спасут! Мы будем жить!

– Слава богу, главное, дождаться.

В людей вселилась надежда на спасение, которое должно прибыть неизвестно как и откуда. Отвести туда, неизвестно куда. Вдруг больше нет выживших городов? Вдруг нет больше никого? Никакой большой земли, а лишь одни океанские пустоши? Мы следуем регламенту с завязанными глазами и ушами, полагаясь на одну интуицию. Веря в то, что спасение придёт к нам и вытащит нас из дыры.

Хотелось верить в лучшее.

По платформе метались продавцы с товарами, используя даже такой случай в качестве прибыли. Продавали от еды до всякой всячины, брелки, зажигалки, лейкопластыри, сигареты. Возможно, деньги уже никому не понадобятся. Но они об этом пока что не думают.

– Дайте поштучно семёрочку, – позвал продавца сигарет молодой, коренастый мужчина.

– Сколько, одну, две?

– Одну.

– Три пятьдесят, – ответил продавец, взяв из пачки одну сигарету.

– Давайте, – мужчина уже отслюнявил с кошелька сумму.

Мужчина уже отдал свои деньги за сигарету, только поднёс ко рту, как на него накинулась дежурная по станции.

– Курить запрещено! – отхватила сигарету прямо со рта и закинула себе в карман.

Мужчина с расстроенной гримасой продолжил стоять с зажигалкой, поднесённой к невидимой сигарете, провожая недовольным взглядом дежурную по станции. Порядок есть порядок.

Дарвин пропал из виду: пару минут назад стоял рядом с Никитой, а спустя мгновение, его уже нет. Никите представился момент подумать про всё, что было и есть наедине с самим собой.

Все жалеют о том, что не сделали. Он думал про звонок отца, последний звонок. Про то, что он сбросил, даже не зная его намерений. Что он хотел ему сказать? Вдруг он не собирался кричать на него, а первый хотел попросить у него прощения? Да, в это мало верится, но люди способны меняться. Теперь Никита никогда об этом не узнает.

Никогда.

Захотелось побродить. Надоело стоять на месте. На часах было восемь часов вечера, хотя имеет ли это теперь смысл? Какая разница, сколько сейчас время? В метро, при аварийных лампах. Здесь постоянная темнота, вне зависимости от времени суток. Люди на станции сидели на платформе, пытаясь убить время ожидания, а ожидание убивало их внутри. Свет аварийных ламп теперь заменял солнце, красное, тусклое, потухающее от старости. Поднялся наверх по лестнице к вестибюлю. Он был пуст, одинокие, обесточенные турникеты, стояли раскрытыми. За стеклянными дверьми был переход, в котором был запечатанный гермозатвор, спасший от смерти спасшихся в метро. Погубивший тех, кто этого сделать не успел. Никита прислонил ухо к железному заслону.

Тишина.

Вряд ли кто-то смог выжить, а если и выжил, то тому не позавидовать. Рядом стояла бывшая касса, в которой продавали жетоны. Никита застал это время, когда в метро пользовались жетонами, они были разными: прозрачные, ярко-оранжевого цвета, грубо-зелёные, голубые. Последними были зелёные, перед тем как Харьков перешёл на цифровую технику и старые, работающие на фотореле турникеты, заменили на красивые и новые. Теперь достаточно было купить бумажный билет в автомате и поднести его к турникету. Он его заглатывал, и путь был свободен.

Со ступенек было видно всю станцию, как на ладони, красный оттенок ламп придавал ей мрачности. Будто здесь проходили съёмки очередного фильма ужасов из девяностых. Никита не хотел спускаться обратно к людям. Увидев балкончик над путями, направился к нему. Залез на него, свесив ноги над рельсами, прислонился к самому углу у стены. С балкона можно было увидеть только половину станции. Вторую половину закрывал потолок, который становился уровнем ниже после двух колонн от вестибюля. Под ногами шли рельсы и шпалы, разделённые на две части лотком.

Никита до сих пор не мог поверить, что всё это наяву. Может, он спит, а это всего-навсего страшный сон, и вот он уже должен проснутся, после того как уснул, уезжая домой на метро?

Ущипнул себя за руку. Больновато, значит, не сон.

– Это не сон, – утвердил себе Никита.

– Привет, – сзади послышался уже знакомый голос.

Никита обвернулся, это был Дарвин, он присел вместе с ним на балкончик. Разрешения он уже не спрашивал.

– Почему ты решил подружиться со мной? – спросил Никита.

– Я не знаю. Может, потому, что ты мне запомнился. Помог мне. Я ведь никого не знаю и искать мне некого. Я один.

Никита заглянул в карие глаза Дарвина, затем на пути. Долго молчал, но всё-таки решил сказать.

– Я искал отца. Мы с ним… Поссорились прямо перед тем, как всё это произошло, я уехал на учёбу, потом я пошёл гулять с другом. Как только домой начал ехать, тут это… Ну ты понял. Я надеялся его здесь найти, но я не нашёл. Теперь даже не знаю, что делать.

Дарвин выслушал всё. Возможно, он не поймет, что значит потерять отца, его память не застала родителей, но фантазия нарисовала свои облики. Он поразмыслил у себя в голове, потом отмахнулся от придуманного в ней.

– Извини, сочувствую, – ответил Дарвин, положив руку на плечо Никиты.

Молчание, только топот и глас людей слегка подавлял её. Дарвин оказался нормальным парнем, как и все остальные, это доказывает то, что все мы люди одинаковые, будь ты темнокожим, бледным или китайцем, да хоть кавказцем – какая разница? Мы отличаемся только снаружи, а всё остальное зависит от тебя самого.

Мы все разные.

– Знаешь, а ведь у меня не было друзей даже в детдоме, – вернул разговор Дарвин, – только лишь потому, что я чёрный. На меня смотрели с отторжением, будто я не человек, старались со мной не общаться, обходить стороной. Много раз приходили молодые пары, чтобы взять себе ребёнка, они брали всех «нормальных», стараясь не смотреть на меня, чтобы не обидеть, наверное. А тем самым делали мне больнее. Я оттуда сбежал, и вот в свои семнадцать лет живу на ступеньках перехода метро. Я не умею жить. Я только лишь существую, выживаю.