Анатолий Арамисов - Французская защита Страница 5

На этот раз долго разглагольствовать ему не дали:

— Assez! — брезгливо поморщился судья.

— Достаточно! — в тон ему воскликнула девушка.

Моллимард осекся на полуслове и замолк, бросив обиженный взгляд в сторону возвышения в центре зала.

К концу заседания стало душно, по его лицу покатились капельки пота, смывая слой грима, скрывавший внушительный синяк на лице француза. Девушка, на которую пялился «Дуремар», старательно сдерживала смех, и лишь теперь, не выдержав, прыснула в ладошку и виновато опустила глаза.

Когда Василий Петрович, подведя переводчицу вплотную к Виктору, знакомил их, необыкновенно — сладкий, неведомый ранее, холодок предчувствия пробежал внутри Одинцова.

— Simone! — протянула маленькую ладошку девушка.

— Виктор — немного смущенно пробормотал он.

«Симона! Вот это имечко! Но она почему-то не похожа на многих француженок… Вяленые воблы, затянутые в узкие юбки, с холодно-непроницаемыми взглядами. В ней есть что-то живое, даже озорное… Кто же она по крови, интересно?» — эти мысли мгновенно пронеслись в голове Виктора, когда он смотрел на переводчицу.

— Détention trois mois! — молоток судьи с грохотом обрушился на деревянную подставку.

— К заключению сроком на три месяца! — перевела Симона.

Обвинитель, высокий, полный француз, пожал плечами и чуть поморщился. Потом, с безразличным лицом сложил бумаги в черную папку и вышел из-за своего стола.

К нему подошел Василий Петрович и что-то сказал. Француз снова пожал плечами и, промолвив несколько фраз, удалился.

Бросив недовольно-прощальные взгляды на своего обидчика, вслед за ним покинули зал Моллимард и оба полицейских.

— Спасибо Вам! — повернулся Одинцов к переводчице.

— Не за что, Виктор, — улыбнулась Симона, сделав необычное ударение в русском имени, — это была сегодня моя работа!

— Обычная, или только на два дня?

— Иногда я работаю переводчицей. Когда меня просят хорошие люди — ее глаза с любопытством разглядывали высокую фигуру москвича, словно она, отрешившись от своей роли на суде, впервые увидела перед собой этого человека.

— А постоянно?

— Я вообще то компьютерный программист, — просто ответила Симона, оглядываясь на подошедшего Василия Петровича.

— Ну что, Витя, здесь вроде обошлось минимальными потерями! — воскликнул он. — А у меня есть для тебя три новости…

— Рассказывайте! — с волнением проговорил Одинцов.

Постоянная мысль о семье не давала ему покоя.

— Звонил в Москву, успокоил твоих родных.

— Каким образом? — недоуменно вскинул брови Виктор.

— Об этом чуть позже. Теперь перехожу ко второй: о твоей истории на турнире написали в свежем номере журнала «Europe E'chess».

— Ну и…? Как написали?

— Да подленько, что характерно для этого издания. Однако здесь получился неожиданный плюс, иногда нехорошая реклама делает больше, нежели положительная.

— Как это? — недоумевал Одинцов.

— А вот так! — засмеялся Василий Петрович. — Тебя приглашают в свои ряды сразу три французских клуба, их директора звонили мне. Узнали, что я с тобой общался.

— О! Поздравляю! — улыбнулась Симона.

Виктор переводил глаза с девушки на седого русского эмигранта, не веря услышанному.

— Вы не разыгрываете меня? Как они так быстро узнали?

— Нет, дорогой, все это правда. Слухом и здесь земля полнится. Потом ты можешь выбрать, за какой клуб станешь играть.

И еще.

Твоей жене я послал с оказией немного денег, сказав, что это первый клубный гонорар, так что она успокоилась. Мой друг уже созвонился с Лизой и передал в Москве ей деньги. Вот это — третья новость.

К горлу Одинцова подкатил ком, на глаза стали наворачиваться слезы. Он хотел что-то сказать, но слова повисли внутри, в душе, у сердца.

— Aller! — в эту секунду его тронул за локоть полицейский.

— Идите! — Симона сделала шаг вперед к русскому заключенному и добавила:

— Не падайте духом, Виктор! Через три месяца мы ждем Вас!

Всю дорогу от здания суда до тюрьмы в ушах Одинцова звенели эти слова молодой красавицы.

— Ну?! — лежащий на койке Лёха резко приподнялся, когда дверь камеры, лязгнув замком, отворилась.

— Три месяца.

— Вот! Я ж тебе говорил — много не впаяют! — расплылся в улыбке сокамерник. — А если бы ты полицая не киданул, то вообще мог мелким штрафом отделаться!

Виктор сел на свою кровать и, закинув ладони за голову, прислонился ими к стене.

— Но все равно почти девяносто дней здесь париться, — Виктор поймал себя на мысли, что в его речи стали проскальзывать жаргонно-уголовные словечки, и чуть помолчав, добавил:

— А как всё хорошо начиналось! Как в дебюте шахматном: вроде ходы все правильные, и победа уже за нами, а тут — бац! Такая подножка… как будто кто-то незримый защитил, отобрал у меня победу. Пусть даже нечестным путем, но это — их защита.

— Французская, так сказать! — засмеялся Лёха, за короткое время бесед с Одинцовым расширивший диапазон своих небольших познаний о шахматной игре. Он тоже, как и Виктор, в детстве ходил в городской Дворец пионеров, месяц поиграл со сверстниками, но потом забросил это дело.

— Да, французская — горько улыбнулся Одинцов, — они подсознательно защищаются от тех, кто приезжает издалека за лучшей долей. Я слышал, что французы сильно недолюбливают эмигрантов, особенно арабов, верно?

Лёха скривился:

— Да у меня такое впечатление, что они вообще никого не любят, все нации. Немцев, американцев, не говоря уже об англичанах, с которыми воевали веками. К русским относятся настороженно…

— Будешь относиться так, коль такие орлы, как мы с тобой наезжают! — Виктор улыбнулся. — А еще, наверное, пресса про наших бандитов понаписала бог знает что…

Лёха прыснул:

— Это верно! Орлов у нас хватает! И дураков, которые на русское «авось» надеются…

— Как ты с корешом?

— Ну, хотя бы. Только фарт отвернулся от нас. Вернее, от меня.

Сосед Виктора опустил голову, помолчал и добавил:

— А что ты думаешь, среди французов жулья нет? Еще сколько! Только успевай оглядываться, чтоб самого не обворовали. По-мелкому обманывают, и по-крупному. Кто как может.

— И с тобою было что-то?

— Конечно! Нам с другом как-то раз вручили в магазине две двухсотфранковые банкноты сдачи. С купюры в пятьсот. Через пять минут одну из них подаем в табачном киоске сигарет купить, а там заявляют — фальшивые, мол!

Помчались назад в магазин, а француз, что только что сдал эти банкноты, — отказывается признать нас. Мол, не видел и в глаза никогда! Твою мать!

Лёха встал с койки, возбужденно прошелся к окну камеры и назад.

— Ну и что? Так и пропали деньги? Вы ушли?

— А что нам оставалось делать? В полицию обращаться — бесполезно, и с языком у нас напряги. Как доказать? Невозможно. Сами виноваты — лопухнулись, надо было смотреть лучше. Хотя мы эти банкноты видели в третий раз в жизни. Не ожидали такой «подлянки» от интеллигентного на вид француза. Так что, братан, тут — кто кого нае…, в общем, перехитрит! Мы к ним — за деньгами, лучшей жизнью, а они нам — хоп! Барьеры разные. А бюрократы здесь! Ё….твою мать!

Воспоминания распалили Лёху, и он разошелся не на шутку. Долгое молчание было прервано, и теперь организм нашего зэка должен был выплеснуть наружу накопившийся негатив.

— Ничего, выйдем отсюда, мы еще с этой защитой поборемся! Особенно тебе принципиально надо доказать им свою правоту!

— А стоит ли игра свеч? — грустно прошелестел вопрос Виктора.

— Еще как! Я бы на твоем месте все сделал, чтобы отомстить этим французам! Не всем, конечно, а игрокам! Разнести их в пух и прах многократно на турнирах! Чтобы некуда было деваться, кроме как выдать тебе положенные призы!

— Лёха, ты думаешь, — это так просто? Взял и выиграл все подряд? Они тоже не фраера, здесь много сильных шахматистов.

— Так ты же советский человек! — внезапно вспомнил крылатую фразу романа Полевого сокамерник Одинцова, и залился заразительным смехом.

Виктор тоже не удержался и прыснул.

— Ты вот сейчас используй эти три месяца на полную катушку! — не унимался Лёха. — Попроси у администрации шахматы, литературу свежую, у них все есть в библиотеке! Занимайся, коль тебя не сильно привлекают к работам!

— А ведь верно, — произнес Одинцов, — когда у меня было столько времени? То одно, то другое в Москве. Семья, ребенок, работа эта в НИИ. Правда, отпускали меня на турниры иногда, ректор был любителем шахмат и шел навстречу…

— Давай прямо сейчас! — Лёха спрыгнул с койки и застучал в железную дверь камеры:

— De la Gard!

Через пару часов Одинцов задумчиво передвигал деревянные фигуры на тонкой пластиковой доске с бело-коричневыми квадратами, ежеминутно заглядывая в раскрытый номер журнала «Europe E'chess». Рядом со столом, подперев кулаком подбородок, сидел Лёха, внимательно следя за изменениями позиции. Изредка он задавал вопросы Виктору, тот терпеливо объяснял: зачем и куда пошла та или иная фигура.