Владимир Цмыг - Дикая стая Страница 5

Багровая полоса света легла на утрамбованную землю, зашуршал тяжелый полог из шкур.

— Чем будешь долг отдавать, землячок? — рука рыжеволосой коснулась его плеча.

«Во–о–от, в чем все дело!..» — с облегчением вздохнул Степан. Но место недавней тревоги заняло острое чувство стыда…

— Тише ты! — буркнул он. — Никодимыча разбудишь.

— Мурло он! — ноздри Степана волнующе защекотали знакомые духи. — Козел вонючий! Всю дорогу о сексе толковал, за коленки цапал…

Молча, Степан с груди снял тяжелый крест. Собачьим клыком (да простит ему кобелек, убитый росомахой) он до блеска отшлифовал крестообразный самородок.

— И много у тебя таких самокрестов? — взвесив в руке, Евдокия на глазок определила: если это чистое золото, то ее цепочка с крестиком стоит много дешевле. Крутым бедром она касалась бородача, жарко дышала ему в щеку. Но сейчас все это тяготило его, неожиданно выбитого из привычного мира гармонии…

Придвинувшись к ограде, суки злобно скалили клыки.

— Без меня не вздумай выйти за ограду, в клочья разорвут! — предупредил он.

— Я еще в кабаке определила («Значит, она меня там подцепила, когда был с корешом!» — отметил он), что ты мужик надежный. Когда ты цепочку брал с кресла, не остановила, чувствовала, она нужна тебе для какого–то важного дела. Такие, как ты, ворами не бывают, я баба дошлая, в людях разбираюсь.

— Этот крест не вздумай показывать Никодимычу! — Степан был благодарен спасительной темноте, скрывшей краску стыда на его лице.

…Крыса теребила бороду Степана, покусывала кончик носа. Весь еще в сладком забытье, не открывая глаз, он привычно пощекотал брюшко зверька. Сгорбившись, Никодимыч сидел возле очага, над огнем покачивался закопченный чайник. Хмурый с похмелья, морщась от изжоги, он пускал сигаретный дым под навес.

— Что, без тебя никуда? — головой мотнул он в сторону ограды, где собралась вся дикая стая. Степан молчал, зачем слова, когда все и так ясно. Как и в то давнее утро в Питере, Степан видел спину девушки, разметавшуюся роскошную гриву.

Чего так боялся Степан, то и случилось, видать, чужаку помогал сам дьявол…

Проснулся Никодимыч, башка–а–а… Пока пытался сосредоточиться на чем–то одном, солнце прорвалось сквозь щель в пологе. На закопченном потолке вспыхнула колючая, искристая точка… Никодимыч бездумно уставился на нее, не замечая, что из–под медных прядей за ним следит зеленый глаз. Осторожно встав чурбан, косясь на спящих, охотничьим ножом он отколупнул белый камушек.

Когда–то на прииске в бригаде вольных старателей он не одну сотню тонн гальки и песка пропустил через свой лоток, но жар–птица фарта все время выпархивала из рук, в кулаках оставляя лишь клочья цветного миража…

Махонький камушек, но сколько в нем тараканов (золотинок)!.. Должно быть кварцевая жила, как брюхо кетины икрой, была набита самородками! Но куда волосатик спрятал вынутую из штрека породу? У стены, где висела шкура ларги, во сне скрипел зубами Степан. Точно, шкура прячет вход в выработку! Но осторожен, гад, в горном деле спец (с невольным уважением отметил Никодимыч), наверное, кварц зарывает где–то поблизости, а песчаник валит в реку.

…Степан не разрешил взять ружье, гость не стал перечить: теперь ему не с руки раньше времени цапаться с этим фальшивым каюром.

Степан из ловушки сачком выбрасывал мотки водорослей, кижучей, крабов, вьюнов, гольцов. Никодимыч дубинкой глушил рыбин, складывая в ряд на черной от крови земле, усеянной гривенниками чешуи.

О девке Никодимыч уже не думал, золотое сияние заполонило сознание. А ежели этот хмырь и зимой будет вести проходку? Из кварцевых «карманов» выломанных самородков у него, видать, полно, где–то рядом с пещерой прячет. Пещера — это расширение на выходе жилы, самое богатое золотом место! Но почему именно этому волосатику жила открылась! Кто он такой? Откуда взялся? Его я никогда прежде не видел, хотя все побережье — от Чайбухи до Эвенска, как свои пять пальцев, знаю! Золото ему, собаки его, теперь вот и девка, только увидела, и глаз уже с него не сводит… Должна же быть на свете какая–то справедливость! Долина эта теперь проклятое место, местные ее стороной обходят. А картечи у меня на всех хватит… Черт возьми, меня же с девкой в Чайбухе видели, когда она в лодку садилась! К тому же родне из Магадана непременно телеграммку отбила о скором приезде. Не–ет, это дельце надо потоньше обстряпать… Судьба, наконец, подарила мне единственный шанс, и я уже его не упущу! Жить осталось от силы пару десяток лет, и растрачу я их с толком, наслаждаясь каждым днем, каждой ночью! Рыжих, белокожих сучек буду пачками покупать…

Ненависть к красоте, которая ему недоступна, вдруг желчью подступила к горлу. Злоба усилена еще тем, что красотою он может овладеть лишь обманом, или же за деньги, да и то на короткое время…

…В майке и шортах, босоножках на босу ногу, Евдокия быстро приготовила обед. Уха из вкуснейших хрящевинных лососевых голов, тушеные подберезовики с жирными кижучевыми брюшками, брусничное варенье к чаю.

От спирта и вкусной еды у Никодимыча поднялось настроение. Поковырявшись ногтем в зубах, сыто рыгнув, он спросил:

— Евдокия, почему в свой поселок не едешь учительствовать?

Рыжеволосая саркастически усмехнулась: «Каков козел вонючий, даже тон выбрал этакого простецкого мужичка!» Для пущей важности кинув несколько фраз на английском, она ответила:

— Что мне в этой дыре делать, да и кого учить, не тебя ли?

От звука чужой речи Никодимыч невольно, уважительно подобрался, в нем еще шибче засвербела жажда — во что бы то ни стало застолбить этот участок земли.

— С приливом, значит, отчалим, а то собаки нас тут порвут. — И услышал то, чего так боялся услышать…

— Я тут на недельку–другую задержусь, хозяин меня потом в поселок проводит. Место здесь курортное, но главное — людей нет, я так устала от них! — Насмешливая зелень глаз обожгла насупившегося Степана.

— А почему тебе все же не поехать! — не отрывая глаз от миски, недовольно пробурчал он.

— Неужто я не имею прав, земля ведь государственная! — удивилась девушка.

— Ничейной земли скоро не будет, — подал голос Никодимыч, осмысливая неожиданный кульбит пассажирки, — кто пошустрее, самое лучшее застолбит. В сортир (я извиняюсь) будешь бегать, ни шага влево, ни шага вправо, по узкой тропке, а кругом частная собственность. Может, Евдокия ты мне записочку черкнешь (вдруг пришло ему на ум), чтоб в поселке не беспокоились, телеграммку из города, небось, отбила…

Насмешливо усмехаясь, девушка из черной лакированной сумочки с благородным желтым исподом, где есть все, что нужно каждой женщине, следящей за своей внешностью, достала золоченую ручку и записную книжечку в изящном переплете. Написав несколько строчек, вырвала листок: «В одном хорошем месте задержусь на неделю, а, может, и дольше. Евдокия». В самом деле, куда ей торопиться, на похороны матери все равно не успела.

Записочка теперь всему подвела черту. Никодимыч еле сдерживал радость. С писулькой этой он торопиться не будет, а ежели схватятся, придут к нему (это может случиться через месяц, а, может, через года), в пистончике брюк он разыщет, якобы забытую, записочку… Телеграмму из Чайбухи она отбить не могла, когда прилетела из Магадана, телеграф не работал — выходные.

Мрачно насупившись, Степан жадно затягивался сигаретой: такую западню ему устроила!

…Когда прилив поднял лодку и гость дернул шнур запуска движка, Степан с обрезом на плече хмуро кинул на прощанье:

— Не вздумай пульнуть по собакам, пущу на дно вместе с твоим алюминиевым гробом!

На головы сук положив ладони, в тяжелом предчувствии Степан долго стоял на берегу, пока не стих звук мотора. Подкрашенная багрецом солнца, наполовину утонувшего в море, темно–серая вода казалась расплавленным свинцом.

Губы девушки подкрашены, брови тронуты карандашом, хотя макияж ей ни к чему. Здоровье, нерастраченное в городе, бурлило, жарко кипела под белой, атласной кожей, брызгало зеленью ведьмачьих глаз. Возле очага Степан молча кинул пару куропаток и четыре жирных куликов–ягодников, с мягкими клювами цвета ила. Теперь уже смело, округлой рукой обвив шею, девушка крепко поцеловала его в губы. Он не отстранился, но и не отозвался на ласку.

— Почему ты осталась, ведь мать умерла?

— Из–за тебя…

— На что тебе нищий старик?

— Ста–а–а-рик! Ха–ха–ха!.. Ты что, не помнишь ту ночь? Ах, каким ты был тогда…

— Неужто лишь эта причина? — недоверчиво усмехнулся Степан.

— Не только она… — загадочно улыбнулась Евдокия. Васька вылез из–за пазухи Степана и перебежал на колени девушки. Омерзение парализовало ее…

— Привыкай! — ехидно усмехнулся он. — Смотри, не шарахни Ваську о пол, он мне дороже иного человека…