Владимир Цмыг - Дикая стая Страница 6

— Неужто лишь эта причина? — недоверчиво усмехнулся Степан.

— Не только она… — загадочно улыбнулась Евдокия. Васька вылез из–за пазухи Степана и перебежал на колени девушки. Омерзение парализовало ее…

— Привыкай! — ехидно усмехнулся он. — Смотри, не шарахни Ваську о пол, он мне дороже иного человека…

— Даже золота? — каменная девушка не отрывала взгляда от крысы, обнюхивающей белые, круглые колени.

— Какого золота? Ах, крест, так этот самородок я очень давно нашел в отвале, когда на прииске работал на промприборе.

Прозрачно–зеленые, ведьмачьи глаза с черными дробинками зрачков лукаво сверкнули и спрятались за пушистыми, загнутыми ресницами. С величайшим напряжением девушка пальцами коснулась спинки зверька. Васька сразу откликнулся на ласку, дружелюбно подняв усатую мордочку.

… — Ты что, собираешься вечно торчать в этой пещере? — Евдокия бросила ощипывать куропатку. — На природе хорошо — бывать, а в городе — жить. Поедем со мной, у меня, сам знаешь, какая квартира!

В отличие от девушки, Степан лишь помнил паскудное, похмельное утро, когда обокрал бабу. Раз та ночь для нее оказалась такой важной, то сейчас перед ней он себя чувствовал как бы виноватым, отсюда рождалась ответственность за нее.

Горностай в летней шубке!..

…Квартира усопшего доцента теперь ее. Квартира, набитая шкафами со старинными фолиантами, антиквариатом, мебелью красного дерева стиля «ампир»!.. В этом престижном здании раньше оседали крупные чиновники, ученые, генералы. Полы коридоров мозаичные, в квартирах дубовый паркет, лифт с лифтершей.

Может, и жил бы до сих пор доцент, если б не случайно подслушанный ею разговор двух университетских дам… Новая, длинноногая, рыженькая сучка, младше Евдокии на пять лет, начала (пока косвенно) вытеснять ее из квартиры доцента, которую она уже считала своей…

Любимое занятие доцента наблюдать за абитуриентками. Как сеттер, он делал стойку возле тех, кто бледен, с сомнамбулическим взглядом… Для этих все кончено, мир разлетелся вдребезги! С такими лицами бросаются под поезд, глотают снотворное, перерезают вены…

В списке принятых на филфак не было фамилии Евдокии… Теперь оставалось только ждать, когда обломки упований, мечтаний, надежд размозжат ей голову! Но вдруг, как ангел хранитель, — доцент! Внимательно–участливый взгляд из–под дымчатых стекол очков, безукоризненный костюм, мягкий голос. Вот та опора, о которой мечтает каждая девчушка, только–только вылетевшая из гнезда!

Доцент не обманул, натасканная им Евдокия через год сдала

экзамены. Прописалась она в общаге, но жила у доцента на правах домработницы и бесплатной наложницы… Своим знакомым доцент девушку не показывал.

В тот страшный день, когда Евдокия подслушала разговор, она встретила Тамару… В кафе сидела над бокалом вина и чашкой остывшего кофе, погрузившись на дно своей души, где было мрачно и холодно.

Элегантная женщина с черными длинными волосами коснулась ее руки. Тонкие, изящные пальцы с хищно заточенными ногтями в ярком лаке вырвали Евдокию из жуткого, которое она неожиданно увидела в самой себе… Черные, жгучие глаза брюнетки понимающе и ласково глянули в угрюмые глаза девушки.

— Ты, совсем другая, о чем сейчас думаешь, слишком мелко для тебя!.. — приятный голос брюнетки чуть хрипловат от курения. Не спрашивая, кто она такая, Евдокия отдалась все разрешающему голосу. Как в трансе она вышла из кафе. Белый «Мерседес» Тамара вела уверенно, ласково поглядывая на расслабившуюся девушку.

Потом все сделано было чисто, комар носа не подточит… Четыре крепких парня выследили доцента, когда поздно вечером он возвращался от своей новой абитуриенки–любовницы. Заткнули кляпом рот, и с размаху несколько раз задом посадили на асфальт. Жестокий, коварный прием, крови нет, а внутри человека все обрывается, и он уже не жилец на свете…

Боясь за антиквариат и библиотеку, доцент не лег в клинику. Все последние дни Евдокия была необычайно ласкова и заботлива. Постепенно доцент уже не мог обходиться без нее.

В кружевной черной косынке, черных перчатках и туфлях, под звуки похоронного марша, рыдая в платочек (хоть выжимай!), ненавистного врага проводила Евдокия в последний путь. У могилы университетские дамы впервые поверили: есть же на свете дура, которая так искренне любила этого старого развратника и скрягу. Потом пошли легенды, облагораживающие облик доцента, коего до донышка узнала Евдокия, наивной дикарочке открывшего всю гнусность и мерзость мира…

Шел 92-ый год. Получив диплом, Евдокия не пыталась устроиться на работу. Освободившись от доцента, она попала в еще более тяжкую кабалу. Теперь Тамара распоряжалась ее телом, и по первому ее телефонному звонку Евдокия должна ехать туда, где уже ожидал состоятельный клиент…

… — Милый, забудь эту пещеру, эту вонючую дыру! С той самой ночи я поняла, ты тот человек, которого мне всегда недоставало!

Степан смотрел на раскаленные угли в очаге, где возникали и исчезали картины, образы, создавались и рушились целые миры. Что она понимает? «Вонючая дыра»! Да к этой дыре он шел десятки лет! Непонимание ее, наверно, оттого, что она живет в другом времени…

Решив, что он колеблется, уверенная в силе своей красоты, девушка опустилась перед ним на колени.

— Дурачок!.. («Черт побери! — раздраженно отметил Степан. — Как все они похожи друг на друга!..») Дурашка, такие, как ты, как раз в цене! Не растрачен, силен, целеустремлен, волевой, жизнь знаешь не по учебникам. Для любой юной дурочки — ты дорогой подарок.

— Даже тогда, когда у этой драгоценной находки ни шиша в кармане? — весело ухмыльнулся Степан, вовлекаясь в игру.

— Ну-у, положим, у этой юной дурочки есть свой приличный, отправной капитал, которым она не может распорядиться, вернее, может, но нужен настоящий, верный друг, партнер, которому она бы верила, как себе…

— Зачем мне чьи–то деньги, все это томление души, суета… Долина стоит миллиарды, нет, она поистине бесценна!

— Ты и впрямь безумный… — мягкими ладонями она обхватила коричневое лицо Степана, заглянула в светлые озерки глаз, где не было дна. — Тебе и впрямь ничего не надо, у тебя все есть? Все!.. — вдруг взорвалась она, влепив ее хлесткую пощечину. — Милый (она губами прижалась к его горящей щеке), на носу зима, пропадешь…

Ей вдруг открылось: она впервые так страстно борется за мужчину. Раньше (ценой судьбы) боролась за место в университете, за квартиру, за обеспеченную жизнь. Она убеждала Степана, как маленького, неразумного мальчика, не понимающего своей собственной выгоды. Глаза Евдокии брызгали зелеными искрами, щеки полыхали, Степан залюбовался ею. В пещере душно, девушка лишь в белом батистовом лифчике и узеньких трусиках, ими как бы напоминая о том санкт–петербургском утре…

— Такая ночь… жарко, — хрипло пробормотала девушка, расстегнув лифчик. Ее пальцы скользили по груди, плечам Степана. Обладание им — это уже не похоть, а первые паутинки той сети, коей она примотает его к себе…

…Ночью девушка проснулась от скрипа зубов, такое случается от боли, кошмаров, или же от сладострастных видений…

То, чем могла она привязать к себе этого странного мужчину, здесь бессильно: он совокуплялся с призраками долины!.. Она, теплая, живая, лежала рядом и плакала от злости и отчаяния. Вот почему его нисколько не интересовала жизнь за гребнями сопок, здесь он получил все! — власть над стаей полуволков, пещеру, видать, напичканную самородками, и… сладострастные сны. Желчь черной ревности окатила душу, ей страстно захотелось проникнуть в его сны, стать желанным объектом его сновидений…

…Не выспавшись, с темными кругами под мрачными глазами, Евдокия голосу придала равнодушно–презрительную интонацию:

— Тебе уже не нужны земные, живые женщины, ты помаленьку сходишь с ума, во сне совокупляешься с призраком долины!..

Хмыкая во всклокоченную бороду, Степан натянул промасленные джинсы с кожаными заплатками на коленях и ягодицах.

— Я могу для тебя купить весь твой дом вместе с тузами, гангстерами, и прочими…

— Значит, ты вправду нашел золотую жилу! — покачала головой девушка, почему–то не ощутив никакой радости. Она ослепительна в золотистой блузке с пышными рукавами, на запястьях сверкающие бирюзовые пуговицы, лоснящиеся лосины в обтяжку (материал похож на черную кожу) заправлены в коричневые без каблуков сапоги.

— Нашел, ну и что? — весело осклабился Степан. — Когда, как проклятый, вел штольню, рассуждал, как ты, думал, как ты… Все немыслимые наслаждения, все еще не испробованные пороки мерещились в каждом самородке, но, уйдя глубже в тело

сопки, я напрочь забыл о прежних намерениях… А знаешь, — он внимательно посмотрел ей в глаза, — в этой долине живет дух, невидимый хозяин всего… Печи жиротопок из огнеупорного кирпича рассыпались в прах, котлы ржа съела, бараки сгорели, все затянуло кедрачом. Сколько здесь людей погибло! Скала потом дорогу перекрыла. Долина всех отвергла, но лишь меня одного приняла, приняла еще в детстве, когда мокрый, скуля, как щенок, я выполз на берег. Знаешь, какими пронзительными бывают в детстве чувства покинутости и одиночества? Ты не зря встретилась, судьба — трусики, золотая цепочка на белом фоне, и толчок в сознании… Эта змейка почти тридцать лет меня мучила! Только мне одному долина показала этот камень со змейкой, показала вновь через тридцать лет. Самородки для меня теперь лишь произведения искусства, вечерами я шлифовал их, сдирая амальгаму. Там даже ты есть…