Андрей Курков - Закон улитки Страница 53

Выйдя из барака с кульком в одной руке и с «кирпичом» в другой, Виктор остановился. Опустил кулек на снег, а золотой слиток поднес поближе к глазам. Провел по шершавой поверхности ладонью, сбрасывая темную пыль праха. Увидел чужеродные вкрапления драгоценных или полудрагоценных камешков, увидел еще какое-то вкрапление – цвета слоновой кости, маленькое, что-то напоминающее. Постоял несколько минут. Потом опустил слиток в кулек с прахом, а сам кулек взял двумя руками снизу, чтобы ручки не оборвались. И зашагал обратно к домику, слушая, как скрипит снег, проваливаясь под тяжестью его ног.

63

Прошла и ушла еще одна «сытая» пятница, и у Виктора пропал аппетит. С рыжим Васей они сработались, сравнялись по сноровке и навыкам. Все получалось удивительно складно и гладко, и ничто в Васе Виктора не раздражало, никаких глупостей он не говорил. Относился к Виктору, как «зеленый» к «деду». Обычное армейское послушание и готовность выполнить любой приказ. Да и командир из Виктора получился хороший. Вася уже как-то и сам сказал, что из всего недавнего прошлого, включая воинскую часть в Моздоке с ее порядками и яму у чеченцев с ее холодом и голодом, эта работа в «ашорной зоне» была просто праздником. И праздник продолжался. В бараке каждую ночь было тепло, почти как в сауне. Только жар этот был неприятен на вкус и слишком сух, поэтому приходилось Виктору и Васе время от времени выходить на морозец и проводить ночное время в спокойных беседах, иногда прерываемых молчаливым наблюдением внезапно очистившегося от снежных туч чеченского неба. Звезды на этом зимнем небе были не меньше южных украинских и северных архангельских. Общие были звезды, и пусть чеченцы этого не признают, но и солнце у них с русскими и украинцами общее, и луна. Но тучи вновь заполняли небесную лунку и ползли вверх к горам сплошной чередой, и продолжались беседы, продолжались разговоры. Приходили и уходили федералы со своими трупами. Реже появлялись чеченцы. У Васи уже карман гимнастерки оттопыривался от мелких долларовых и крупных рублевых банкнот. Он так и спал, боясь по старой армейской привычке выложить что-то из карманов хотя бы на мгновение. А Виктор то и дело возвращался в мыслях к обещанию Хачаева. Вздыхал тяжело, наполнялся обидой, но ни слова об этом рыжему не говорил. Вася вообще ничего о Викторе не знал и не спрашивал. Это тоже нравилось Виктору.

И вот, когда понедельник покатился к раннему закату, когда Виктор, прекратив топить буржуйку в коридоре, собирался уж было выйти во двор к курившему там Василию, послышался шум мотора. Возле дверей домика Азы остановился знакомый «газик». За рулем был Аслан, рядом, на переднем сиденье – Хачаев.

Выглянувший на шум Виктор оцепенел на мгновение. Ошутил боязливую радость и в то же время осторожное недоверие – к чему бы этот приезд? Ясное дело, точки над «i» расставлять. Сейчас выяснится: отправляет Хачаев его и Мишу, как обещал, или же нет.

А Хачаев послал рыжего к бараку-крематорию. Тот потопал по занесенной снегом тропинке. Когда Вася пропал из виду, Хачаев зашел в дом. Одет он был в обычный ватник с расстегнутым воротником и в джинсы. Ни гранат, ни другого оружия у него видно не было.

Уселись они в комнатке у Виктора. Хачаев сел на кровать Васи, Виктор – на свою. Из-за пазухи чеченец достал поллитровку коньяка. Поставил на тумбочку. Достал коробок спичек и зажег стоящую тут же на тумбочке свечу.

– Рюмки есть? – спросил.

Виктор вышел в коридор и вернулся с двумя эмалированными кружками. Себе взял с Винни-Пухом – уже сжился он с этой кружкой, а Хачаеву поставил с крокодилом Геной.

Хачаев усмехнулся, покрутил кружку в руках.

– Жалко, что не с пингвином, – сказал.

Виктор насторожился, посмотрел в глаза чеченцу с надеждой.

А чеченец налил себе и Виктору. Поднял кружку.

– Слушай внимательно, – заговорил он, и голос его зазвучал суше обычного. – Пока я тебя отправляю одного. Вас вдвоем мне отсюда, из Чечни, не вывезти. От Таганрога до Клева доедешь сам. Потом сиди дома и жди звонка. Думаю, недельки две надо будет подождать.

– Так вы же моего телефона не знаете!

– Ну почему ты так плохо обо мне думаешь? И твой телефон знаю, и твоего Сергея Палыча. Давай пей!

Виктор, опять сбитый с толку собственными сомнениями, выпил коньяк залпом и посмотрел на Хачаева. Хачаев коньяк не пил. Понюхал только, потом поставил на табуретку и снова налил в кружку с Винни-Пухом.

– Давай, за удачу! – сказал он, опять поднимая свою кружку. – Тебе она сейчас нужна больше, чем мне.

Виктор снова выпил. И почувствовал, как полное безразличие овладевает им. Мысли все попрятались, желания пропали. Будущее покрылось туманом. Еще немного – и прошлое исчезнет так, что и не вспомнить: кто он, откуда и где родился. Виктор посмотрел на огонек свечи и увидел два огонька. Опустил голову, посмотрел под ноги и почувствовал, как зашаталась под ним кровать, словно плот или яхта во внезапно забурлившем волнами море. Его качнуло еще разок вперед. Потом назад. Спина наткнулась на стенку, а затылок несильно, но ударился об нее же, и тут же этот удар отдался болью в незаживающей ране на правом виске.

– Аза! – крикнул Хачаев, спокойно глядя на обмякшее тело Виктора.

Двери раскрылись. В проеме остановился Аза, из-за его плеча выглядывал Аслан.

– Грузите в «газик», – Хачаев кивнул на Виктора. – И вещи его не забудьте. Под кроватью, наверно…

Аслан с азербайджанцем перенесли Виктора в машину. Потом Аза вернулся, вытащил из-под кровати несколько дней назад сшитую самим Виктором брезентовую сумку.

– Тяжелая! – сказал все еще сидевшему на кровати Васи Хачаеву, пробуя ее на вес.

– Открой! – приказал Хачаев.

Аза послушно опустил ее на кровать, расстегнул три пуговицы от шинели, на которые она закрывалась. Хотел уж было лезть туда руками, но Хачаев протянул ему кружку с Винни-Пухом.

– Брось внутрь и закрой! Некрасиво рыться в чужих вещах! – сказал он и поднялся на ноги.

Сумку Аза положил на пол «газика» за спинкой шофера. Хачаев сел на место пассажира, Аслан за руль. И машина поехала назад, по совсем недавно продавленной в снегу колее.

Часа через три «газик» остановился на лесной дороге. Выключил фары. Над лесом пролетели в сторону гор три вертолета. Хачаев, прислонившийся к машине, проводил их грустным взглядом. Еще минут через пятнадцать возле «газика» остановился «рафик» с красным крестом на зеленом фоне. Из него выбрались двое русских в камуфляже. Деловито поздоровались с Хачаевым и Асланом. Аккуратно перенесли тело Виктора в салон микроавтобуса, туда же положили его брезентовую сумку.

– Через три дня будет три ящика испанских одноразовых шприцев и какие-то очень сильные антибиотики, – сказал один из русских. – Подогнать?

– Подгоняйте, – кивнул Хачаев. – Только сначала этого переправьте, – чеченец кивнул на открытую боковую дверцу «рафика». – Чтобы в целости и сохранности со всеми его шмотками. Я слово дал, понимаешь?

Русский кивнул.

Через три минуты машины разъехались. Каждая поехала обратно по собственному протекторному следу. А тучи вдруг разошлись над этим лесным перекрестком, и вниз стальным клинком ударил холодный свет луны.

64

Каждая страна – это огромный живой организм с тысячами органов и миллионами маленьких мечущихся клеточек-людей. И чем больше такой организм, тем чаще он не отличается здоровьем. Постоянно приходится его подлечивать, оперировать. Постоянно какие-то части «организма» приходится «накрывать» местным наркозом и только надеяться, что использование полного наркоза никогда не понадобится. И из боязни полного наркоза границы местного все больше и больше расширяют. И тогда все, все органы, все клеточки-человеки, попавшие в зону местного наркоза, начинают вести себя странно, или, говоря медицинским языком, соответственно силе наркоза. И поведение их конечно же отличается от поведения собратьев или соорганов, оставшихся вне зоны этого наркоза. А чтобы попасть или покинуть эту зону – тоже необходим наркоз. Только должен он быть уже полным, чтобы пересекающее границу зоны тело не ощутило никаких резких болей, не столкнулось бы с чем-то, способным разрушить или сильно повредить обычную психику. И если понять это, то уже и не покажется странным, что и въезжать в Чечню, и покидать ее пришлось Виктору в бессознательном состоянии. И когда стоял он у железнодорожных касс в Таганроге, расплачиваясь за билет до Киева, кассирша, глядя на его все еще замутненный взгляд, мрачно качала головой, вспоминая своего племянника из Николаева, умершего две недели назад от передозировки. Думала: «Сказать этому парню о племяннике или не сказать?» И не сказала.

А до отхода поезда оставалось больше часа, и тут же, на привокзальной площади, которую логичнее было бы назвать площадкой, стоял пивной киоск, возле которого старик испитого вида торговал вяленой рыбой, приговаривая: «Вы ее на солнце посмотрите! Это же рыбец! Спинка прозрачная!»