Джон Гришем - Вердикт Страница 55

Но в списке Истера было две странности. Во-первых, он хранил его на дискете, а это означало, что ему удалось внедриться в компьютер Глории Лейн и украсть информацию непосредственно из него. Во-вторых, было неясно, зачем продавцу из компьютерного отдела супермаркета и студенту-заочнику понадобился этот список?

Если Истер сумел войти в компьютер секретаря суда, стало быть, он мог внести свое имя в список наиболее вероятных кандидатов в присяжные.

Чем больше Фитч об этом думал, тем более правдоподобным казалось такое объяснение.

Когда воскресным утром Хоппи в ожидании девяти часов пил крепкий кофе в своем рабочем кабинете, глаза у него были красными и опухшими. Кроме банана, съеденного в субботу утром, у него во рту не было ни крошки с того самого момента, когда он, заваривая кофе “Фолджер” у себя на кухне, услышал звонок в дверь и в его жизнь ворвались Нейпаер и Ничмен. Кишечник у Хоппи был расстроен, и нервы на пределе. В субботу вечером он выпил слишком много водки, причем пил он дома, что Милли категорически запрещала.

Впрочем, дети ничего не видели, они долго спали в субботу. Хоппи никому ничего не сказал, да никто его, в сущности, ни о чем и не спрашивал. Чувство унижения удерживало его от того, чтобы поделиться с кем-нибудь своим ужасным секретом.

Ровно в девять явились Нейпаер с Ничменом, а с ними еще один, более пожилой человек в таком же строгом темном костюме и с тем же суровым выражением лица, словно он пришел, чтобы лично высечь и содрать кожу с несчастного Хоппи. Ничмен представил его как Джорджа Кристано. Из Вашингтона! Из министерства юстиции!

Рукопожатие Кристано было холодным. Он оказался неразговорчивым.

— Послушайте, Хоппи, вы не возражаете, если мы предложим вам побеседовать где-нибудь в другом месте? — спросил Нейпаер, презрительно оглядывая кабинет.

— Просто так будет безопаснее, — пояснил Ничмен.

— Вы же не знаете, где могут быть спрятаны “жучки”, — добавил Кристано.

— Так скажите мне, — пошутил Хоппи, но никто не уловил юмора. Он был не в том положении, когда можно отказаться, поэтому пришлось согласиться.

Они сели в строгий черный “линкольн”: Ничмен и Нейпаер впереди, Хоппи — сзади вместе с Кристано, который сразу же начал деловито объяснять, что он какой-то там помощник Генерального прокурора из самых потаенных уголков министерства юстиции. Чем ближе к заливу они подъезжали, тем отвратительнее чувствовал себя Хоппи. Потом Кристано надолго замолчал.

— Вы демократ или республиканец, Хоппи? — мягко спросил он, прервав наконец затяжную паузу.

Нейпаер повернул к берегу и направил машину вдоль моря на запад.

Хоппи, разумеется, никого не хотел обидеть.

— О, я даже не знаю. Я всегда голосую за личность, знаете ли. К партиям я не примыкаю, понимаете, что я хочу сказать?

Кристано смотрел в окно, словно давая понять, что не это он хотел услышать.

— А я надеялся, что вы убежденный республиканец, — сказал он наконец, продолжая смотреть на море.

Хоппи мог объявить себя приверженцем любой паршивой партии — как пожелают эти ребята. Ему было абсолютно все равно. Если это доставит удовольствие мистеру Кристано, он готов был стать даже коммунистом-фанатиком с диким взором и партбилетом на груди.

— Я голосовал за Рейгана и Буша, — с гордостью сказал он. — И за Никсона. Даже за Голдуотера.

Кристано едва заметно кивнул, и Хоппи перевел дыхание. Нейпаер заглушил мотор, припарковав машину у дока на берегу залива Сент-Луис, в сорока минутах езды от Билокси. Хоппи вслед за Кристано прошел по пирсу и взошел на борт безлюдной шестидесятифутовой яхты под названием “Полуденный восторг”. Нейпаер и Ничмен остались около машины.

— Садитесь, Хоппи, — предложил Кристано, указывая на скамейку с воздушно-мягким сиденьем, стоявшую на палубе. Хоппи сел. Яхта едва заметно, плавно покачивалась: на море был штиль. Кристано сел напротив и наклонился вперед, так что их головы оказались на расстоянии не более трех футов друг от друга.

— Красивая яхта, — сказал Хоппи, поглаживая кожзаменитель, которым были обиты сиденья.

— Она не наша. Послушайте, Хоппи, на вас, случайно, нет записывающего устройства?

Хоппи инстинктивно вскочил, шокированный таким предположением:

— Конечно, нет!

— Простите, но так бывает. Так что мне придется вас обыскать, вы уж не обессудьте. — Кристано быстро окинул его взглядом с головы до ног.

При мысли, что этот незнакомец будет сейчас обыскивать его здесь, на яхте, где больше никого нет, Хоппи пришел в ужас.

— Я клянусь, что на мне ничего нет, поверьте, — сказал он, гордясь своей твердостью.

Лицо Кристано подобрело.

— Хотите, можете и вы меня обыскать, — предложил он.

Хоппи оглянулся по сторонам, нет ли кого поблизости. Выглядело бы странновато, подумал он: двое взрослых мужчин ощупывают друг друга средь бела дня на стоящей на якоре яхте.

— А на вас есть “жучок”? — спросил он.

— Нет.

— Клянетесь?

— Клянусь.

— Ну ладно, — с облегчением сказал Хоппи, ему очень хотелось поверить этому человеку. Иначе... Об этом даже подумать было страшно.

Кристано улыбнулся, потом вдруг нахмурился и подался вперед. Легкая беседа закончилась.

— Я буду краток, Хоппи. У нас к вам предложение. Предложение, которое позволит вам выйти из неприятной ситуации без единой царапины: ни ареста, ни обвинения, ни суда, ни тюрьмы, ни вашего портрета в газетах — ничего. В сущности, о случившемся никто даже и не узнает.

Он перевел дыхание, и Хоппи, воспользовавшись моментом, сказал:

— Звучит заманчиво. Я вас слушаю.

— Это необычное дело, прежде с подобными делами мы не сталкивались. Оно не имеет отношения ни к закону, ни к суду, ни к наказанию. Это политическое соглашение, Хоппи. Чисто политическое. В Вашингтоне не останется никаких бумаг, в которых вы бы фигурировали. Никто никогда ни о чем не будет знать, кроме меня, вас, тех двух ребят возле машины и менее десятка сотрудников секретного департамента министерства. Вы выполняете свою часть договоренностей, мы прекращаем ваше дело, и все обо всем забывают.

— Я согласен. Говорите, что нужно делать.

— Хоппи, вы осуждаете преступления, злоупотребления наркотиками, вам небезразличны закон и порядок?

— Конечно.

— Надоели ли вам взяточничество и коррупция, процветающие повсюду?

Странный вопрос. В этот момент Хоппи почувствовал себя мальчишкой, расклеивающим воззвания против коррупции.

— Да.

— В Вашингтоне, Хоппи, есть хорошие и плохие люди. Мы в министерстве готовы жизнь отдать борьбе с преступлениями. Я, Хоппи, имею в виду серьезные преступления. Я говорю о наркодельцах, подкупающих судей, о конгрессменах, принимающих взятки от иностранных врагов, о преступлениях, подрывающих основы нашей демократии. Понимаете, о чем я?

Если даже Хоппи и нечетко представлял себе, о чем толкует Кристано, он всей душой сочувствовал деятельности, которую тот вел вместе со своими замечательными ребятами в Вашингтоне.

— Да, да! — радостно согласился он.

— Но в наше время, Хоппи, все связано с политикой. Мы ведем постоянную борьбу с конгрессом и с президентом. Вы, Хоппи, знаете, в чем мы нуждаемся там, в Вашингтоне?

Что бы это ни было, Хоппи желал, чтобы они это получили. Кристано не дал ему возможности ответить.

— Нам нужно больше республиканцев, больше добрых, консервативных республиканцев, которые дадут нам денег и не станут мешать. Демократы вечно повсюду суют свой нос, вечно грозят сокращением бюджета, его реструктуризацией, вечно пекутся о правах тех мерзких преступников, которых мы ловим. Это, Хоппи, настоящая война. Мы ведем ее каждый день.

Он взглянул на Хоппи так, словно ожидал от него ответа. Хоппи по-своему старался стать участником этой необъявленной воины: он мрачно кивал, глядя себе под ноги.

— Мы обязаны защищать своих друзей, Хоппи, и вот тут-то начинается ваша роль.

— Отлично.

— Повторяю, это необычное дело. Сделайте его, и мы уничтожим пленку, свидетельствующую о том, что вы пытались подкупить мистера Моука.

— Я согласен. Скажите, что я должен сделать.

Кристано замолчал и оглядел пирс. Где-то в дальнем его конце о чем-то спорили рыбаки. Кристано наклонился и положил руку Хоппи на колено.

— Речь пойдет о вашей жене, — сказал он почти беззвучно, потом откинулся назад, давая возможность Хоппи переварить услышанное.

— О моей жене?!

— Да, о вашей жене.

— О Милли?

— О ней.

— Но какого черта...

— Я объясню.

— Милли? — Хоппи был ошеломлен. Какое отношение милая Милли может иметь ко всей этой закулисной возне?

— Дело в процессе, Хоппи, — сказал Кристано, и первый фрагмент головоломки лег на место. — Догадайтесь, кто дает больше всего денег на избирательные кампании кандидатов-республиканцев?

Хоппи был слишком потрясен, чтобы высказывать какие-либо разумные предположения.