Pen Name - Участники рынка Страница 7

– Социализм был царством свободы.

– Да, – согласился Глеб, вспомнив все освоенные им подъезды и нелепо-честных девушек, подаривших ему свою первую нежность, – социализм благоприятствовал любви. – В отсутствие денег критерии выбора были гуманистическими, ясное дело. Ближе к эстетике менестрелей… Сексуальный опыт был открытием, а не как сейчас – цитатой.

– «Будьте как лилии» – Художник хлопнул вискаря и закусил шпротиной. – Вот мы все тогда и были как птицы небесные!

Вечерние новости рассказывали об очередном захвате на море: к несоразмерно высокому борту судна бойко прилаживалась надувная лодка с вооруженными силуэтами. Художник кивнул головой в сторону экрана.

– Для меня эти ребята – олицетворение витальности человеческого рода. Прикинь – в Сомали половина населения больна СПИДом, природных ресурсов, образования, государства – ничего нет. Так что ж им, сдохнуть? Конечно, все прогрессивное человечество хотело бы именно этого. Чтобы осталось пустое побережье, на котором можно будет налепить королевских отелей. Но! Ребята с таким подходом не согласны. И вот они идут и отнимают то, что богатенькие нагло возят мимо их берега. Причем, они еще никого не убили, заметь! Меня это просто поразило, когда я узнал… Считается, что если они «бомбанут» контейнеровоз, то мореплавание в этих краях закончится – страховые компании больше не возьмутся страховать грузы. Пираты тут первые парни на деревне – накупили джипов, строительство коттеджей началось вдоль побережья, все девки ихние… Сидят по кабакам – тоже недавно возникшим – пьют с заложниками… А все потуги развитых стран их прищучить ни к чему не приводят. И, честно сказать, выглядят омерзительно – когда увешанный ракетами эсминец берет в плен надувную лодку с пятью черными – это жалко и отвратительно! Это – аморально! А не их пиратство. Они просто борются за выживание. Теми средствами – в виде ржавых ружей и надувных рыбацких лодок, которые у них есть. Их хотят сжить со свету, но – вот беда! – не могут привинтить подходящий к случаю закон.

Он яростно потер нос.

– Я болею за них всей душой.

Водка одухотворяла, она всегда одухотворяет, от нее, как говорил Станислав Леонидович, еще никому хуже не стало. Истина была где-то рядом, казалось ее можно ухватить рукой, казалось, она вот-вот всплывет в следующем слове, интонации, взгляде…

– …психологическая подоплека эсхатологических идей: личные неудачи и осознание конечности собственного бытия. В результате – «запалить бы этот свет с одного конца на другой!»

– Ну… мне всегда казалось маловероятным, что конец света придется именно на отрезок моего земного существования.

Наверное, все это было «пустое», не несло в себе не то чтобы практической ценности, но даже и намека на оную. Это было игрой в умных. Выпившему человеку вообще очень легко быть умным, надо просто говорить слова и иметь перед собой адекватного, то есть, той же степени подпитости, собеседника. Им было наплевать на практическую ценность. Они говорили с легкими улыбочками:

– … и мы, в нашей моральной бесштаности, русской ненависти к ближнему, и тяге спиздить, интеллигентно именуемой жаждой легкой наживы, быстренько превратились в африканское племя, поклоняющееся обезьяне.

– Ах ты, собака рязанская!

– Именно про это!

На стоящем в углу комнаты полотне стрекозиного изящества негр парил над застывшими внизу соперниками, собираясь вколотить мяч в кольцо. Фигуры были изображены контуром на стерильно белом фоне, но расовая принадлежность персонажей сомнений не вызывала – овал бритых черепов, пропорции конечностей, бугры мышц. «Ничего так…» пробормотал заинтересованный Глеб. Надо будет эту штуку у Художника купить. Только попозже, сейчас говорить о деньгах не хотелось… Он поймал себя на том, что не слышал нескольких предыдущих реплик собеседника, а сейчас у него будто отложило от ушей. Художник вдруг съехал с высочайшего, присущего их беседам, уровня абстракции, и грустно констатировал.

– Люди возятся в этом муравейнике и поступают друг по отношению к другу весьма резко. Мне их жалко.

На экране беззвучно работающего телевизора в группе чиновников возникло свинцовое рыло важной персоны – тридцатилетнего здоровяка с пегими волосами. Художник сосредоточенно показал на экран пальцем:

– Второй раз этот тип мелькает, недавно назначили… Фамилия-то у него другая, но, бля буду, это родственник Палыча. Очень уж рожа…

Глеб скептически прищурил глаза.

– Да брось, просто вся твоя классовая ненависть персонифицировалась в Палыче.

– Ага, ты мне еще про руку дающую напомни.

На секунду Глебу захотелось показать Художнику раскрытую ладонь, но он решил не связываться.

Милый Вася

Седой профессор раскланялся и покинул кабинет. Перед Коммунистом, на отливающей медью поверхности стола остался лежать плотный конверт формата А3. Со снимками. Сидящий за столом человек по привычке надул было щеки, пытаясь разгладить морщины вдоль губ, но никчемность этого действия вдруг стала настолько очевидной, что сделалось неловко перед самим собой.

Конверт со снимками… Идиотская прибаутка послевоенных лет неожиданно всплыла в мозгу: «Милый Вася, я снялася в белом платье голубом! Но не в том, в каком еблася, а в совсем-совсем другом». Шутка времен черно-белой фотографии. «Милый Вася…». Девушка отправила любимому фотографию, сделав на ней дарственную надпись. Девушка тех времен, когда, если верить фильму «Весна», подруги, обнявшись за талию, ходили по пустынной набережной, покачивая широкими подолами цветастых платьев, а лирическая музыка тихо лилась над умиротворенной ночной Москвой.

Человек за столом сидел неподвижно, на все лады проговаривая замечательную прибаутку вполголоса, а потом и во весь голос, пока не тренькнул телефон и секретарша осторожно напомнила о том, что в приемной ожидает советник. Коммунист ногтем сдвинул конверт чуть ближе к краю стола и задумчиво подпер кулаком подбородок. Речь шла об активности конкурента, затевающего строительство огромных производственных мощностей в Китае. И конкурентом этими был Шутник. Вчера Коммунист отложил решение вопроса, собираясь обдумать один «резон», поскольку информация как таковая была для него бесполезной. Он уже договорился о продаже этого бизнеса ребятам из Латинской Америки и должен был подписать контракт со дня на день, как только, отодвинув прочие дела, удастся вылететь в Рио. Тем самым, планы Шутника и сам сегмент рынка его больше не интересовали. Но об этом не знал никто кроме подготовившего контракт юриста-полиглота, старого хрыча, чья еще боле старая мама доживала свой век в Швейцарском санатории на деньги Коммуниста. А привычки нанимать веснушчатых заикающихся референтов у Коммуниста не было.

Он принял советника, тот повторил всю историю с самого начала, и Коммунист, не вдаваясь в подробности, заявил, что необходимость какой-либо активности в связи с выявленными фактами отсутствует. Проще было сказать: «Ничего не делайте. Забудьте. Мне по-хрену», но он всегда следил за своими словами в присутствии советника. Тот, проявив недюжинную смекалку по поводу вчерашнего «резона», предложил использовать полученную информацию альтернативным образом. Глядя на лежащий на столе конверт Коммунист отрицательно покачал головой. Вежливо помолчав несколько секунд, советник конкретизировал свою мысль:

– Можно подбросить эту информацию Бородатому, чтобы они с Шутником сцепились.

Когда прозвучало слово «Бородатому», Коммунист отвел взгляд в сторону от преданного, но ничуть не подобострастного взгляда советника, а при слове «Шутник» и вовсе отвернулся к стеклянной стене, через которую открывался вид на ухоженный парк, лес и горы вдали. Сахарные, не ведающие кариеса, клыки Альп, вырастая из серо-зеленых цинготных десен, вонзались в голубое небо. Ему послышалось, хотя вряд ли это было возможно в кондиционируемом кабинете, как чижики, соловьи, или еще какая-то гринписовская сволочь радостно щебечет за окном.

Можно было подбросить. А можно было и не подбрасывать. Пять минут назад он дал понять собеседнику, что у него нет конфликта интересов с Шутником. Потому что. Но птенец гнезда Петрова продолжал мягонько этак настаивать, подвигая его к решению: «Подбросьте и Шутнику, и Бородатому». Здоровы чужими руками… Не хватало еще, чтобы он осмелился вслух произнести коронную ментовскую фразу: «это в ваших же интересах», бесившую Коммуниста до судорог. Понятно, к чертовой матери, в чьих это будет интересах. И хотя советник замолчал вовремя, сидящий за столом человек почувствовал, как онемели у него кончики пальцев. Он перевел взгляд на далекую, украшенную лепниной, стену огромного кабинета, потом – на изгаженный фреской потолок… Слащавая итальянская мерзость! Зыбкая тошнота возникла в животе, медленно поползла вверх, остановилась в горле. Он сглотнул до хруста в ушах, тошнота унялась, толком не начавшееся бешенство уступило место апатии.