Юрий Яровой - Особый случай Страница 8

– Ну и что? – включаясь в игру, усмехнулась Людмила. – Я этот анекдот слышала еще от Райкина. Открывается дверца шкафа – и из него…

– Ошибаешься, – придержал Людмилу за локоть Иван Иванович посреди салона. – Сейчас придумали новый вариант. «Пожар?» – воскликнула жена и…

Иван Иванович протянул руку, снял с багажной сетки саквояж.

– А это, Люда, ты зря такие вещи над головой держать разрешаешь. Ваш? – наклонился он к пассажиру, сидевшему у борта и улыбавшемуся до ушей – услышал, видно, анекдот о пожаре. Иван Иванович громко говорил, во весь голос. – Держите! – подал он пассажиру саквояж. – Сетка только для шляп и шапок.

Потом Иван Иванович снял с сетки чей-то портфель – на этот раз с левого борта, и, нагибаясь, спрашивал у тех, кто не спал: «Ваш? Ваш?» Не найдя хозяина, засунул портфель на прежнее место и потащил Людмилу в хвост самолета:

– Идем, идём, посидим на диванчике.

Диван был занят – на нем сидел перепуганный на смерть парень. «Хвост тряхнуло, выходит, основательно», – сообразил Невьянцев, заметив, что парень сидит пристегнутый.

– Диванчик, Люда, я гляжу, занят. Опередили нас с тобой, – рассмеялся Иван Иванович. – Знаешь, есть такой анекдот… Пойдем на кухню, расскажу.

– Ты что высматривал? – требовательно спросила Людмила, когда Иван Иванович задернул за собой шторы. – Что ты там увидел, за бортами?

Кухня на этом самолете, варианта «Б», была, пожалуй, самым шумным отсеком – Людмила не говорила, а кричала, но Иван Иванович был этому даже рад: он не знал, как быть с «третьим номером», с Татьяной – посвящать ее или лучше пока оставить в неведении. Решил оставить в неведении, приблизил лицо к уху Людмилы и сказал:

– Только не падай в обморок – как тот, который вывалился из гардероба, когда услыхал крик «Пожар!». Командир зафлюгировал внутренние двигатели, а я смотрел, стоят ли винты или крутятся.

– Зачем? – удивилась Людмила. И вдруг сообразила: – Так мы идем на двух? Да вы с ума сошли!

– Пока нет, – сказал Иван Иванович. – А вот пассажиры, если увидят стоящие винты, – могут. И вы с Татьяной в этом случае должны им вернуть разум. Ясно?

Но Людмила его не отпускала.

– Ты чего-то недоговариваешь, Невьянцев. Вы что-то там натворили…

– Можешь сама посмотреть – два винта не работают, не крутятся. Только смотри в одиночку, без пассажиров. Ясно?

Он усмехнулся и быстрым шагом, однако без спешки, даже задержавшись на мгновение у первого ряда, посмотрев с улыбкой на читинского «зайца», прошел в кабину и защелкнул за собой задвижку. Только теперь, усаживаясь в свое кресло, он дал волю чувствам и выругался: до поясницы было больно дотронуться.

– Ну? – крикнул командир, не оборачиваясь.

– Дымят первый и четвертый, – сказал Невьянцев, и командир кивнул: «Все понятно, так и должно быть».

– Никто не подозревает?

– Никто, – ответил Невьянцев – Беседуют меж собой. А больше – спят.

– Это хорошо… Пусть спят.

– Как винты? – спросил Дима.

– Торчат как кресты святого Георгия. Луна в полную мощь, – сказал Невьянцев.

– Ясно, – сказал Дима, на это – «ясно» уже относилось к тому, почему дымят работающие двигатели. – Надо еще снижаться, командир.

– А я это и без тебя знаю, – отрезал Селезнев и чуть-чуть отдал штурвал от себя, включив одновременно передатчик: – Колпашево, 75410, высота шесть восемьсот, продолжаю снижение. Примите меры.

– 75410, вас понял, – тотчас откликнулся диспетчер. – Под вами все эшелоны уже свободны.

– Вот это ты молодец, – пробормотал Селезнев, увеличивая скорость спуска до максимально допустимой.

Крайние двигатели дымили из-за недостатка воздуха. Переведенные на взлетный режим, иначе самолет снизил бы скорость ниже допустимой, они теперь поглощали керосина почти в полтора раза больше нормы и, естественно, на высоте семь километров, в разреженной атмосфере, дымили.

– Невьянцев! – крикнул командир. – Погоду в Новосибирске; Кемерово, Томске!

– Готово.

Не оглядываясь, Селезнев протянул руку назад, и Иван Иванович вложил в нее пачку листков из блокнота.

– Никита? Веди! – крикнул командир, однако левую руку со штурвала не снял.

«Новосибирск, 22.39!.. Ниже минимума, не сесть, – отбросил листок Селезнев. – Томск, 22.30… видимость восемьсот метров. – Еще один листок отброшен – Кемерово, 22.30… – последняя бумажка полетела на пол. – Дрянь дело, садиться негде».

22 часа 48 мин

Свердловск, командно – диспетчерский пункт Кольцово

Виталий Витковский принял от подсменного тринадцать самолетов.

– Тьфу, чертова дюжина! – сказал, поблескивая от нервного переутомления глазами, подсменный. – Плюнуть через левое плечо?

– Ладно, – сказал Виталий, – Обойдусь. Иди в профилакторий.

Все три диспетчера – «восточный», «западный» и «нижний» по проводке поршневых самолетов – сидят в одном зале, друг от друга отгорожены застекленными перегородками, скорее ширмами. И все, разумеется, ведут проводку по громкой связи. Такой гвалт стоит в зале – трудно за смену не одуреть.

Итак, чертова дюжина. Шесть с востока, семь в вилках – с запада. Три «Туполевых», остальные – Или, С Илами все ясно – летят и пусть летят, надо только аккуратно расставить их по эшелонам. Даже если Иркутск закроется – доберутся до Читы, все взлетели с полной заправкой, топлива у них хватит на семь – семь с половиной часов – долетят. А вот с двумя «туполевыми», один из которых уже на подходе к зоне Тюменского РДП, дело хуже; у этих максимальная дальность полета около трех тысяч километров, и до Читы им не добраться. Вообще-то, если следовать букве инструкции, не ему, «восточному» РД, решать вопросы, что делать с этими двумя «туполевыми», которые могут «зависнуть» на трассе, есть дежурный штурман, который думал, разумеется, прежде чем принимать решение – выпускать «Туполевых» на Иркутск или задержать; есть, наконец, АДП,[15] который несет юридическую ответственность за выпуск самолетов в воздух, – много в порту людей, которым вменено в прямую обязанность продумать все варианты полета, оценить все варианты осложнений по трассе, включая и метеообстановку в Иркутске, где, это всем известно, погода всегда своя, байкальская, – сам черт в ней ногу сломает, в этой иркутской погоде! А его дело – провести самолет по зоне и передать тюменскому диспетчеру.

– 42720, – нажал на кнопку микрофона Виталий, – сообщите заправку топливом.

– Свердловск. 42720. Заправка – двадцать две тонны.

– Вас понял. Держите пока связь со мной.

Да, топливом себя «туполевцы» перегружать не любят, Двадцать две тонны – это только-только до Иркутска. Кто его выпускал? Попробуй сейчас разбери – такое столпотворение в порту, что удивительно, как в центральной диспетчерской порта вообще направления не путают. Да и чего искать виновных, когда еще пол часа назад в Иркутске была отличная погода. Надо решать – передавать его Тюмени или возвращать, А если возвращать, то куда: в Кольцово или Челябинск?

Еще щелчок одним тумблером:

– «Метео»? Что с Иркутском, дорогая?

Иркутск пока принимал, и Виталий оглянулся на Крылова: есть, в конце концов, руководитель полетов – почему бы ему не решить щекотливый вопрос с этим «Туполевым»?

– Виктор Афанасьевич!

Крылов выбрался из-за стола, подошел, наклонился над графиком.

– Что с этим делать? – ткнул Виталий пальцем в «трассу» семьсот двадцатого. – Возвращать?

– А что он у тебя будет здесь делать? Два часа кружиться над твоей больной головой?

– Ах, да! – сообразил Виталий. – Топливо…

С топливом всегда дело сложное: мало возьмет штурман – летят на нервах: хватит – не хватит. Много возьмет – опять плохо: садиться трудно, тяжелый самолет, горят тормоза, горит резина на колесах, а с «туполевыми» вообще худо. У них такая высокая посадочная скорость, что с большим весом не спасают никакие парашюты – того и гляди выкатится за полосу, а это уже авария. Вот и заставляют их выжигать в случае чего лишний керосин над портом, а кому это нравится – кружиться вокруг да около? Умные штурманы, умные командиры, особенно москвичи, берут керосина тютелька в тютельку, зачем им керосин, когда можно загрузиться коммерческим грузом? Подходит такой «коммерсант», а у диспетчера по посадке запарка, принять сразу не может, на взлетно-посадочной полосе очередь. «Идите на круг!» – приказывает. А «туполев» полкруга сделает и радирует: «Осталось две тонны». А что такое две тонны керосина для Ту –104? Невырабатываемый запас – красные табло. И тут начинается! Все Илы и «антоны» – в сторону, на старте – задержать, полосу – очистить…

– Передавать Тюмени?

– А что делать? – сказал Крылов, почесывая подбородок, – есть у него такая привычка, – Вернут его уже, видимо, новосибирцы. А может, проскочит? Ты на всякий случай предупреди челябинского коллегу – пусть возьмет на заметку…