Юрий Яровой - Особый случай Страница 9

К часу ночи Виталий почувствовал, что «накал» в воздухе начал ослабевать – самолетов стало меньше, и шли они уже не на хвосте друг у друга, а с нормальны ми интервалами. Значит, ЦДА с «востоком» расшилось, а может, наоборот, Иркутск «зашился», Во всяком случае, дышать стало легче, и Виталий позволил себе перекинуться словечком с начальником: – Виктор Афанасьевич, как клев? Руководитель полетов был рыбаком. Хлопнула дверь – за ней, и соседней комнате, была резиденция ДСУ, диспетчерской службы управления, – и Крылов, оборвав рассказ, повернул голову. Да, диспетчер ДСУ шла к нему, и шла, судя по выражению лица, с невеселым делом.

– Виктор Афанасьевич, – отозвала она его от пульта, – Авария, пожар двух двигателей на машине 75410, хабаровский рейс. Москва срочно требует сведения, я установила, что командир четыреста десятой Селезнев, остальные…

– Когда?

– Первый двигатель у них загорелся в двадцать два сорок одна.

«Семь минут… – глянул на часы Крылов и бросился к своему пульту. – Семь минут. Где же списки?»

– Звоните в АТБ[16] – там вам дадут сведения по машине. А по экипажу дам я, как только разыщу командира отряда.

Он нашел наконец нужный телефон, начал набирать номер…

– Это… мой самолет?

Поднял голову – перед ним стоял Виталий Витковский.

– Ты чего оставил пульт?

И вдруг сообразил: штурманом у Селезнева Витковский. «Вот незадача… Это ведь надо угодить!»

29 часа 50 мин.

Салон самолета № 75410

Невьянцев ошибся, решив, что из пассажиров об аварии не подозревает никто. Если бы он задержался взглядом на майоре в форме ВВС, сидевшем в кресле «3-г», он бы сообразил, что этот майор с обожженным лицом, очевидно, пилот, а от летчика такие фокусы, как резкое снижение и изменение шума двигателей, особой загадки не представляют. Но Невьянцев в первом салоне обратил внимание лишь на первый ряд, где был читинский «заяц», который бурно беседовал с соседями.

Майор Камышин проснулся неожиданно и прислушался. Трудно сказать, к чему прислушиваются в полете летчики, очевидно, не столько к шумам, это само собой, сколько к собственным ощущениям. Камышин понял, что самолет падает. Или, во всяком, случае, идет в крутом пике, что для гражданского, да еще такого лайнера вещь явно недопустимая. А потом он наконец расслышал, что из четырех моторов тянут только два, оба на взлетных режимах, и. понял, что выключенные двигатели горят. И тут же промелькнуло пережитое…

Камышин проводил взглядам летчика, судя по шевронам на рукаве кителя, – бортрадиста, и осторожно, стараясь не потревожить спавшего у иллюминатора мальчугана, Андрейку, выглянул: на фоне белых залитых лунным светом облаков отчетливо тянулся дымный след, «Значит, горим, потому и выключили движки, – понял он и позавидовал выдержке летчика, который неторопливо, с улыбкой прошествовал по салону, явно демонстрируя своим видом благополучие и покой. – Крепкие парни ведут машину».

Камышин, решив догнать летчика в гардеробе, извинился перед женщиной, занимавшей крайнее кресло у прохода, сделал шаг и остановился:

– Эй, майор! Попроси у проводниц воды! – услышал он сзади себя и оглянулся. Видимо, он выдал себя, а может, этот трепач из Читы только сейчас разглядел его изуродованное ожогами лицо, но только вдруг он поднялся сам и сказал: – Э, да на тебе лица нет, майор. Что с тобой? Плохо? Я сейчас, мигом…

– Сядьте, – резко оборвал его Камышин. – Со мной все в порядке. А для вызова бортпроводниц нажмите кнопку.

Он дотянулся до кнопки над первым рядом и нажал. Кнопка вспыхнула.

– Сядьте, – придавил он рукой читинца к креслу. – Сейчас вам принесут воду.

Потом еще раз извинился перед соседкой и попросил ее. Пересыть на его кресло – рядом с Андреем, А сам занял ее место. Он знал, что будет дальше, и знал, что его место сейчас здесь, с краю, у прохода к выходной двери.

22 часа 53 мин.

Москва, Центральная Диспетчерская Аэрофлота

Через пять минут, в 22.53, Владимир Павлович был почти готов к докладу министру; машина – вариант «Б», выпуска 59-го года, навигационная аппаратура не менялась, значит, ни о какой посадке на необорудованные аэродромы нечего и думать Экипаж – средний, только штурман первого класса. Это все сообщила свердловский диспетчер – оперативно сработала, ничего не скажешь. Козырев «выколотил» остальные данные из Иркутского ДСУ: самолет взял 90 пассажиров… Топливо полностью – семнадцать тонн.

Владимир Павлович уже потянулся к телефону «Министр ГА», как загремел городской – его номер знают ограниченное число лиц, главным образом конструкторы и «маповцы».[17]

– ЦДС, первый.

Звонил главный конструктор по силовым установкам самолета Ил –18. Представился, назвал фамилию, сказал, что звонит по поручению генерального. Говорил он обстоятельно, неторопливо, словно вел у себя в КБ совещание.

Главный: Чем мы можем быть полезными?

Павлов: Мы не можем посадить самолет – все полосы до Урала закрыты.

Главный: Понятно. Вы хотите от нас гарантий, что машина продержатся в воздухе…

Павлов: Сколько?

Главный: Теоретически – сколько хватит топлива. По программе испытаний…

Павлов: На двух летали?

Главный: Разумеется. Испытатели, конечно.

Павлов: Секунду!

Оторвался от трубки, повернулся к старшему диспетчеру:

– Срочно разыщите шеф-пилота Ил –18. Телефоны и прочее – здесь! – перебросил он папку с телефонами старшему. – Подключите его к моему селектору.

И – в микрофон телефона:

– Да!

Главный: Вы говорите, что надо тянуть до Урала? А по времени это сколько?

Павлов: Два часа сорок шесть минут.

Главный: Многовато…

Павлов: То есть гарантий на такой полет вы дать не можете?

Главный: Ну, как сказать… Вы знаете, что надежность самолета определяется не только числом работающих двигателей…

На селекторе вспыхнула лампочка.

Павлов: Одну секунду! Трубку не кладите.

Нажал на светящийся клавиш, клавиш выскочил, нажал с раздражением и сильнее.

Павлов: Летчик-испытатель Ил –18?

Летчик: Так точно.

Павлов: Вы летали без двух?

Летчик: Так точно, согласно программе…

Павлов: Сколько времени?

Летчик: Боюсь положиться на память… Минут тридцать будет.

Павлов: С людьми?

Летчик: Простите, не понял…

Павлов: Я спрашиваю, с какой загрузкой?

Летчик: Полная. Мешки во всех креслах.

Павлов: Три часа самолет на двух продержится?

Летчик: Три?

Павлов: Не тяните время – самолет терпит – бедствие. Отвечайте коротко и ясно!

Летчик: Извините, не знал. Дать гарантии трудно.

Павлов: Ясно. Не кладите трубку. – И в микрофон городского телефона: – Так продержится самолет в воздухе три часа или нет?

Главный: Я должен знать обстоятельства аварии. Что пострадало, как вообще все произошло…

Павлов: То есть вы хотите получить информацию от командира корабля?

Главный: Да, желательно из первых рук. Павлов: Хорошо, постараемся вам это устроить. Не отходите от телефона.

Выключая канал, на котором «сидел» летчик-испытатель, наморщил лоб… «Где же толмачевский диспетчер? На каком канале?..» Нашел.

Павлов: Толмачево? Передали на борт аварийного приказ выйти на связь с ЦДС?

Диспетчер: Передал через Колпашево. Подтверждение получил.

Павлов: Ясно. Связь не обрывайте.

Снова ищет взглядом на панели селектора нужный клавиш…

Павлов: Радиоцентр! ЦДС, первый! Вышел ли на связь… – Поискал взглядом бумажку с номером самолета…

Радист: На связь вышел борт 75410. Запрашивает…

Павлов: Записывайте… – И в микрофон городского телефона главному конструктору: – Что вас интересует? Я имею ввиду командира корабля.

Главный: Соединили?

Павлов: Задавайте вопросы мне.

Главный: Так… Во-первых, как проходил пожар? Сработала автоматика или тушили вручную?

Павлов (повторяет вопросы в микрофон селектора): Видели ли пламя? Какой разрыв времени между пожаром второго и третьего двигателей?

Отводит микрофон телефона в сторону и спрашивает радиста:

– Все ясно? Записали? На магнитофон пишется?

Радист: Разумеется.

Павлов: Передайте вопросы на борт самолета. Особой срочности. Все ясно?

Радист: Ясно.

Павлов, совершенно измученный, откидывается на спинку кресла, кладет трубку городского телефона на стол, достает из кармана носовой платок, вытирает лицо… «На что намекал главный? Что за странные вопросы? Время разрыва между пожарами…» И вдруг вспомнил: «Министр!»