Виктор Пронин - Победителей не судят Страница 9

— Какой молодухе?

— Ну, которой восемьдесят! — расхохотался дежурный. — И однажды она не стерпела, взыграло ретивое! Оказывается, страсти-то не угасли в душе у старушки! Пошла на кухню, взяла нож и давай этим ножом ткать столетнюю свою сестрицу во что попало!

— Так они еще и сестры?

— Родные!

— И что же дальше? — Касьянин продолжал набрасывать строчки будущей заметки.

— А что... Недолго мучилась старушка в злодейских опытных руках. Испустила дух.

— Как же поступили с престарелой убийцей?

— Под белы руки — и в отделение. Здесь и переночевала. У нас тут столько народу перебывало — все хотели на бабулю посмотреть, отказывались верить!

— А она?

— Дули всем вертела. Потом устала и прикорнула в уголке.

— А дальше?

— В психушку отправим, пусть там разбираются.

Касьянин набросал заметку, прочитал, вычеркнул несколько строк, кое-что дописал, но все это не имело слишком большого значения, нужен был ударный заголовок, именно он все решал, от этих двух-трех слов зависел успех как маленькой заметки об убийстве, так и большой статьи о криминализации общества.

Касьянин посмотрел в окно, еще раз перечитал заметку, покусал шариковую ручку и, не колеблясь, вывел на оставленном свободном месте: «Ровесница Октября зарезала ровесницу века».

— Сойдет, — пробормотал он, окинув заметку беглым взглядом. — Вполне сойдет.

В этом заголовке было все, что требовалось от Касьянина, — и ощутимая ирония, и необычность преступления, и в то же время ему удалось передать озлобленность, которая все больше охватывала даже самых законопослушных граждан.

Редактор прочитал заметку, поднял глаза на стоявшего у стола Касьянина и некоторое время молча смотрел на него без всякого выражения на молодом лице.

— Ну? — не выдержал наконец Касьянин.

— Теперь ты все понял?

— Что понял-то? Что понял?

— Насколько тебя нам не хватало.

— Тогда ладно, — облегченно пробормотал Касьянин. — Тогда ничего еще... А то я уж подумал, что нюх потерял, удача отвернулась, старость пришла.

— Еще что-нибудь найдешь?

— Попытаюсь.

— Попытка — не пытка, как говаривал отец народов. Поднатужься, Илья, ладно?

До конца рабочего дня Касьянин в бескрайней криминальной жизни города выловил историю о том, как некий гражданин с пистолетом в руках ворвался в банк и ограбил его на девять тысяч семьсот четыре доллара восемнадцать центов — как раз на ту сумму, которую банк отказывался вернуть гражданину. Потом подвернулась ориентировка — одна кавказская группировка расстреляла другую кавказскую группировку, а среднеазиатская банда сожгла баню вместе с местными отморозками. Да, жизнь в городе, как всегда, была насыщенной, полной неожиданностей и забавных подробностей.

— Не забудь о себе написать, — бросил, пробегая мимо кабинета, редактор.

— Не понял? — Касьянин удивленно поднял голову от стола.

— У меня даже заголовок есть, — Осоргин вернулся и заглянул в дверь. — «Снова в строю». Так, Дескать, и так, подвергся бандитскому нападению сотрудник нашей редакции Илья Касьянин. Но благодаря героическим усилиям врачей он снова в строю и снова криминальная тема нашей газеты освещается как нигде полно, достоверно и талантливо. Ведется следствие... Да-да, не забудь указать, что ведется следствие и сотрудники уголовного розыска уже установили нападавшего.

— Кто же этот нападавший? — уныло спросил Касьянин.

— Я же тебе говорил — в интересах следствия фамилия бандита не разглашается, — рассмеялся Осоргин и умчался дальше по своим чрезвычайно важным редакторским делам.

— А что? — пробормотал Касьянин. — Не продается вдохновенье, так можно рукопись продать... — и тут же набросал еще одну заметку. Заголовок, недолго думая, поставил тот, который предложил редактор, — «Снова в строю».

— Все правильно, — сказал Осоргин, прочитав заметку. — На всю полосу шапку... Так и напишем — «Снова в строю». И фотографию поместим. Есть у меня твоя фотка... Помнишь, наш фотокор щелкнул тебя, когда ты премии радовался как дитя... Веселый такой, простодушный, беззаботный... Крупно дадим, щедро! На первой полосе! Как раньше портреты вождей печатали!

— Тогда меня уж точно добьют, — без улыбки сказал Касьянин.

— Авось! — весело воскликнул редактор и помахал рукой, давая понять, что Касьянин может уйти не только из его кабинета, что он может вообще отправиться домой, поскольку дело свое сделал и без толку шататься по коридорам ему нечего.

А вечером пришел Ухалов.

Марина еще не вернулась, Степан с друзьями гонял мяч на пустыре, и приятели могли поговорить без помех. Ухалов был непривычно молчалив, сосредоточен, на Касьянина поглядывал пытливо, испытующе, словно прикидывая — сможет ли тот выдержать все, что он для него приготовил.

— Ты как? — спросил Ухалов.

— Держусь... Пишу потрясающие детективы.

— О чем?

— Сообщаю читателям о криминальном мире, в котором они живут, — Касьянин никогда не пересказывал содержание заметок, которые сдавал в набор. Что-то останавливало, в чем-то он считал свой труд малодостойным, во всяком случае, не заслуживающим интереса для людей серьезных, занятых своим делом. Его сообщения о криминальных всплесках жизни были хороши для электричек, для вагонов метро, для вокзальных залов ожидания, но не более того.

— И что же? — без интереса спросил Ухалов. — Режут друг друга?

— И режут тоже, — кивнул Касьянин. — Как и прежде. А что нового на литературном фронте? Какие открытия совершены, какие откровения посетили властителей дум?

— А знаешь, — оживился Ухалов, — есть и открытия.

— Да-а-а?! — не то восторженно, не то недоверчиво протянул Касьянин. — Надо же... Поделись!

— Поделюсь, — Ухалов вынул из широченного своего кармана бутылку водки с трепетным названием «Завалинка» и поставил на стол. Касьянин взял бутылку, внимательно вчитался во все слова, которые ему удалось обнаружить на этикетке, усмехнулся.

— Что означает это название? Она заваливает быстро и каждого? Или же предназначена для долгих и неторопливых бесед на завалинке? Или же в нем есть еще какой-то тайный смысл?

— Каждый понимает в меру своей испорченности, — Ухалов пожал большими округлыми плечами.

Друзья продолжали неспешно разговаривать и как бы между прочим, вроде сами того не замечая, прошли на кухню и принялись, не сговариваясь, готовить стол.

Касьянин вынул из холодильника вареную колбасу, горчицу, большой красный перец.

Ухалов тем временем открыл бутылку, взял с полки два стакана, граненых, между прочим, что по нынешним временам было большой редкостью.

Но оба любили по старой памяти пить именно из граненых, как в те времена, когда прятались они в кустах от милиционеров, когда водку подкрашивали чаем и опускали в стакан ложечки, чтобы сбить с толку борцов за трезвый образ жизни, обмануть юных своих жен, пытавшихся бороться с их пагубным пристрастием.

— Какие все-таки откровения посещают молодые дарования? — спросил Касьянин, и Ухалов тут же охотно откликнулся на его причудливый вопрос.

— Представляешь, Илья, открыт способ обратить на себя внимание не газетных борзописцев вроде тебя, не издательских рецензентов вроде меня — открыт способ привлечь внимание членов жюри денежных конкурсов.

— Что же для этого требуется? — Касьянин разрезал перец пополам и принялся делить его на дольки.

— А ничего! — воскликнул Ухалов, коротко взглянув на Касьянина. — Убери все абзацы, убери прямую речь, пусть текст идет, как в газетной полосе — сплошняком. А еще лучше — на несколько страниц одним предложением и без знаков препинания.

— И что же это дает мне, простому и унылому читателю?

— Это дает обалденный поток сознания, интеллектуальную прозу, доступную далеко не каждому! Заметь, Илья, это очень важный показатель — чтоб доступно было не каждому. И человек, который нашел в себе силы дочитать такую страницу до конца, чувствует себя избранным! Это тоже важное обстоятельство — ощутить избранность.

— Хорошо, — кивнул Касьянин, разливая водку в стаканы. — Но скажи, пожалуйста, о чем писать? Это имеет значение?

— Имеет, и очень важное. — Ухалов сел, придвинул к себе стакан, взял из тарелки красную полоску перца, поднял глаза на Касьянина. — Содержание, Илья, должно быть неуловимым!

— Это как?

— А вот так! Содержания вообще не должно быть! К примеру, ты вспоминаешь, как в детстве ел арбуз... Ты ел когда-нибудь арбуз?

— Было дело.

— Так вот, ты должен вспомнить все — цвет семечек и их количество, форму и цвет арбуза, размер ножа, которым этот арбуз разрезан, цвет рукоятки, из какого материала она сделана, сколько на ней заклепок и трещин, возможно, при этом ты слышал треск раскалывающегося арбуза — одному только этому треску можно посвятить десяток страниц. Если в комнате было солнце — опиши, муха гудела — это тебе еще пара страниц, если кто-то тебе в это время позвонил — глава, не меньше. Арбузный сок на столе, посверкивающая на солнце красная сердцевина, ее вкус, о! — Ухалов закрыл глаза и некоторое время в блаженстве раскачивался из стороны в сторону. — Вкус сердцевины — это еще пять страниц текста без абзацев, без знаков препинания, без просветов, чтобы читатель задыхался, понимаешь, задыхался в твоем тексте! А за окном крики детей, скрежет трамвая на повороте, гул пролетевшего самолета...