Надежда Гаврилова - Хеллоуинские истории. Сборник страшных рассказов и стихов Страница 9

Он много пил, много болтал – но все не по делу, и никто толком не мог понять, зачем Карвасса вообще явился в Сан-Мигель. Уточнить это было большинству боязно, а прочим – лениво; поговаривали, будто он связан с подкреплением из Лимы, которого ждали уже полтора года. Признаюсь, это походило на правду, ибо военный в Иаго Карвассе узнавался однозначно.

Карвасса рассказывал всем чудную историю: якобы, он служил когда-то под началом самого Хулиана Ромеро10 в Англии – сражался там с шотландцами, друзьями заклятого врага нашего, французского короля Франциска. Отличился в боях, попал в плен, бежал и воевал после на полях Франции – но, в итоге, направился в Новый Свет. Должен сказать, что у многих по ту сторону океана была интересная история прошлого: иногда правдивая, а иногда – выдуманная, скрывающая грязную правду.

– А ты, говорят, якшаешься с индейцами?

Помню, что мне тогда даже не хотелось отвечать.

– Да знаю, что якшаешься, и бабу себе завел среди них! А я вот индейцев убиваю. На севере платят за каждый скальп: я снял две сотни скальпов.

– Но здесь, сеньор, за скальпы не платят. Выходит, вы тут не заработаете.

– Это пока не платят. И потом… может, я и не затем приехал.

Ради чего ни приехал бы Иаго Карвасса (а я до сих пор не знаю ответа на этот вопрос), дни свои конкистадор проводил праздно. Я нечасто виделся с этим человеком и совсем оттого не грустил, ибо он был мне неприятен.

Одно лишь интриговало в жутковатом каталонце. Всюду, где ни появлялся, он таскал с собой тыкву – маленькую тыкву сорта мне неизвестного. Не раз задумывался я, проводя вечера в Сан-Мигеле: задать ли вопрос об этом? Однажды настал день, когда я спросил о тыкве, но прежде случилось иное.

Вслед за летом, настала осень – и недоброе она принесла. В очередной раз навещая селение нунтуров, застал я их в тревоге. Старейшины не желали пояснять причин, охотники отводили глаза, даже Титубу мне удалось разговорить с трудом.

И вправду, скверными были новости.

Нунтуры говорили о племени, пришедшем в эти земли издалека; о племени, за которым тянулась дурная и пугающая слава. Истинный крест! О дне, когда явятся четыре Всадника Апокалипсиса, не говорим мы с таким ужасом. Племя, чье название индейцы боялись произнести вслух. Племя, в котором видели они воплощение зла. Того зла, что не рождается меж людей, но приходит из царства тьмы.

Стоит ли говорить, что я, едва утешив милую Титубу, поспешил в Сан-Мигель? Если и правда угроза была так велика, ничем другим не сумел бы я помочь людям, что стали мне дороги.

Увы, тщетно убеждал я капитана Кордову оказать помощь нунтурам. Не было моим соотечественникам дела до индейцев. И если тогда, волнуясь о судьбе любимой, я готов был проклинать Кордову за его непреклонность, то теперь, когда прошли многие годы – я его понимаю. У колонии имелось много проблем и все, что делал капитан – это искренне заботился о своих людях.

Единственное, чего добился я далеко не сразу – дозволения привезти Титубу в Сан-Мигель. Я не был уверен, что она легко согласится на такое, но исполнился решимости убедить. Не виделось иного пути спасти ее от грозящей опасности. А так уж вышло, что к тридцати годам не утратил я способности к сильным чувствам: и не мыслил как и зачем буду жить без нее, если случится что-то плохое.

Не жалел автор сих строк коня, когда ехал обратно солнечным октябрьским днем. И лучше бы прекрасное солнце Нового Света не освещало то, что застал я в деревне нунтуров.

Не желаю описывать зверства, которые совершило пришлое племя. А если бы желал – не найду в любом из языков, какими владею, слов для описания увиденного. Мне доводилось сталкиваться с жестокостью, доводилось видеть кровь, и, в конце концов, – сам я был врачом. Но нет описания тому, что совершило племя, название которого нельзя произносить. И нет оправдания.

Бессмысленны были мои попытки хотя бы отыскать тело любимой: здесь нельзя было понять, кто где. Не хватило бы моих сил предать земле всех, кто был изуверски убит. Не нашлось бы хвороста, чтобы сжечь то, что осталось от нунтуров. В бессильном отчаянии, рыдал я посреди залитых кровью шатров, под черными крыльями падальщиков, и стрелял из мушкета в солнце. Лишь одного я желал: умереть здесь, там же, где погибла прекраснейшая из женщин, которой возлюбленный не успел и не сумел помочь. Но Господь был глух к безумным молитвам и не даровал смерти мне, недостойному.

Я не помню, как вернулся в Сан-Мигель, и не знаю, как проходили там дни, – да и счет им утратил. Вино не приносило облегчения, и сон не возвращал сил. В каждой тени видел я силуэт Титубы, звезды казались ее глазами, ветер шептал ее голосом. Я мечтал лишиться рассудка, поверить ветру и звездам; но и этой милости мне не оказали свыше, сулив одно – понимать, что ее больше нет.

Как добрый христианин, я не смел убить себя. Теплилась последняя надежда: может, хотя бы Чистилище было уготовано Титубе, не принявшей при жизни креста и истинного Бога. А значит, мне не встретить ее в Аду. Оставалось лишь сделать то, что обязан сделать истинный кабальеро в подобной ситуации.

Однажды утром я накормил и напоил коня. Облачился в кирасу, покрыл голову шлемом, взял с собою отцовскую эспаду11, два мушкета, много пуль с порохом, да еду и воду на дорогу в один конец. И выехал из ворот Сан-Мигеля с единственной целью: умереть в пампасах, но прежде убить столько врагов, сколько сумею. Я догадывался, где искать людей, погубивших нунтуров. Я даже не боялся, если вдруг это и не люди.

«Кроа». Такое слово было написано кровью на деревянном тотеме нунтуров и я запомнил его. Такое имя Рауль де Морено дал своему врагу, раз уж истинного индейцы называть не смели.

Одинокий всадник нагнал меня на излете первого дня пути, а я даже не обернулся. Это капитан послал кого-то убеждать меня повернуть назад, забыть о долге? Если так, то напрасно. Для этого мира я уже был мертв. Но то оказался не посланник капитана.

– Стал-быть, ты едешь убивать индейцев?

Голос Иаго Карвассы я сразу узнал. В его черной бороде сверкала жуткая улыбка, а солнце отражалось на прекрасном доспехе. При себе имел он эспаду, стальную роделью12, мушкет и пистолеты.

Я ничего не ответил.

– Сам знаю, что затем и едешь. Слушай же меня, Рауль де Морено: вдвоем сподручнее, а я, ты знаешь, славно убиваю индейцев. Мне все равно, которых. Хочешь наказать тех, кто убил твою бабу? И я поучаствую! Скажи, сколько дашь за их скальпы?

– Сколько у меня есть.

– Хорошая цена.

И дальше мы поехали вместе.

По пути я больше молчал, а Иаго, напротив, постоянно говорил. Он много рассказывал о том, как воевал под началом Хулиана Ромеро. Вел речи о шотландцах, в плену у которых провел много времени. О странных обычаях людей, живущих кланами в горах и говорящих на гэльском языке. О вещах странных, что заставили бы монаха перекреститься. Какие-то байки.

Ты, Рауль, правда любил эту бабу? Ну, знаешь… по-

настоящему?

Вновь не хотелось отвечать, но с кем еще было поделиться?

– Любил. Более, чем любую другую.

– Завидую тебе, Рауль. Я никогда никого не любил. Вот в меня влюблялись, да только знаешь: война была дороже любых женщин. Время любви – только лишь вассал для времени битв. Мы живем не любовью, но волей и силой, и нет большей любви, чем любовь к Испании. Так мне Хулиан Ромеро говорил.

Странным казалось услышать подобное от каталонца: никогда они не питали любви к Испании. Я же этой благословенной страны, вернейшего оплота Господа и католической веры, никогда не видел. Тут уж мне, уроженцу вице-королевства Перу, было впору позавидовать Иаго.

Долгой вышла дорога. Мы ехали через пампасы, видя сожженные индейские деревни, видя птиц, клюющих обезображенные тела. Никогда и нигде не видал я подобной жестокости и все больше убеждался, что враги мои – никакие не люди, даже если и выглядят так же. А, окажись иначе, пусть у них хоть рога да копыта, но мы проверим, берет ли пуля дьявольских созданий!

Кровь и смерть вели нас в логово людей, которых я истово желал убить. Иаго оказался прекрасно подготовлен к подобным походам: о различных нюансах и тонкостях знал куда больше моего. Опыт и мастерство мрачного каталонца не раз пригодились в пути.

Постепенно, моя изначальная неприязнь к Карвассе сглаживалась. Начинало даже казаться, будто он искренне желает помочь, а не просто рад возможности убивать краснокожих. Впрочем, и о дружбе говорить не имело оснований. Умирать, хотя бы немного не развеявшись беседой, уныло. На одном из привалов задал я Иаго Карвассе вопрос, который давно меня интересовал: о тыкве.

– Тыква? Это, Рауль, не простая тыква. Это мой старый и верный друг. Я зову его Люм.

Друг так друг. Тяготы дальних земель многих сводили с ума. Но Иаго продолжал.