Владислав Крапивин - Дети синего фламинго Страница 12

Так вот почему она появилась будто из пустоты! Она умела становиться невидимой! Ну, правда, не совсем невидимой. Ярко-желтый клюв, сероватовые ноги, темный хвост и черную оторочку крыльев можно было разглядеть. Но только если сильно присмотреться. В общем, Птица исчезла, как исчезают изображения у картинок-переливашек на карманных календариках.

Но исчезала Птица или появлялась, она по-прежнему смотрела на меня. Я помахал ей рукой и шагнул в лесную тень.

Куда идти, я не знал и пошел на северо-восток – так, чтобы солнце светило в правую щеку. Почему-то казалось, что эта дорога до моря будет самой короткой. Да и лес в этой стороне был реже…

Трава была высокая, но не густая, и шел я легко. Кругом стояли узловатые могучие деревья – не то старые вязы, не то ясени. Я раньше таких не видел: вокруг нашего городка лес был сосновый вперемежку с березой и осиной, а на улицах росли тополя да клены. А здесь – как в сказке про Красную Шапочку или в балладах о Робин Гуде…

Прошло, наверно, минут десять. Я услышал сзади шаги, торопливые и тяжелые. Бросился к ближнему дереву. Но пугаться не стоило: меня догоняла Птица.

Зачем я ей понадобился?

Она подошла, согнула шею. В клюве ее был зажат шнурок с ключом. С моим ключом от дома!

До чего же я обрадовался! Я совсем забыл про ключ, а она как-то догадалась, нашла, догнала меня…

– Спасибо, Птица! Значит, я еще попаду домой, да?

Она весело покивала, щелкнула клювом и пошла назад. Я опять помахал ей и тоже зашагал. Шел и разглядывал ключ. Мне показалось, что в трубчатый стержень попал мусор. Я дунул в трубку. Нет, ключ был чистый: из него вырвался звенящий свист. Совсем как в те дни, когда мы с ребятами играли в футбол. Таким свистом я давал сигнал к началу матча.

Я вспомнил наших ребят, вспомнил Толика, вздохнул и дунул еще раз. И сразу же услышал шаги Птицы. Она догоняла меня снова!

– Что, Птица? Что случилось?

Она переступила тонкими своими трехпалыми ногами и посмотрела как-то нерешительно. Опустила голову и осторожно тронула носом ключ. Потом отошла и оглянулась.

Я начал догадываться. Отвернулся, отошел, прижал ключ к нижней губе и свистнул. Птица тут же подбежала и выжидающе склонилась надо мной.

– Ты решила, что я звал тебя? Нет, Птица, – сказал я, – это нечаянно. Извини. Я просто так свистнул… Не сердись, Птица.

Тогда она снова положила мне голову на плечо, и я опять погладил ее шелковую шею.

И мы разошлись…

Искатель истины

Я долго шел через лес. Иногда идти было нетрудно: попадались ровные лужайки, а порой я натыкался на полузаросшие тропинки. Но случалось, что путь загораживали частые кусты и лианы. Приходилось продираться. Сворачивать я не хотел, старался идти прямо на северо-восток.

Через несколько часов я совсем измотался. Стояла душная жара. Кожа у меня горела от всяких ядовитых колючек. Был я такой исцарапанный, что квартальный воспитатель номер восемь, наверно, при виде меня грохнулся бы в обморок.

Часто попадались прохладные ручейки, и жажда меня не мучила, но зато ужасно хотелось есть.

Когда же кончится этот проклятый лес? Утром он казался мне добрым, ласковым, а сейчас был как враг.

Я выбрался на полянку и упал в траву. Просто ноги уже не держали. Я лежал, уткнувшись лицом в пахучую зелень, и думал: “Хоть бы ягод каких-нибудь найти…” И вдруг услышал легкие шаги. Совсем не похожие на шаги Птицы.

Конечно, я испугался. Но убегать и прятаться не было сил. Я посмотрел через траву. По лужайке шел сгорбленный старик в длиннополом сером халате. Халат был подпоясан жгутом, скрученным из сухой травы.

Старик шел прямо ко мне. Когда я это понял, то собрал последние силы и встал.

Старик посмотрел на меня водянистыми глазами и сказал:

– Мир тебе в этом лесу. Ты устал?

– Да, – прошептал я.

– Если хочешь, пойдем ко мне. Поешь и отдохнешь.

Он повернулся и зашагал, не оглядываясь. Не очень резво, но и не тихо. И трава будто сама собой расступалась перед ним.

Я подумал, что могу попасть в руки врагов. Но, постояв секунду, я поспешил за стариком: очень уж хотелось есть.

Скоро мы оказались у лесной хижины. Три стены ее были сложены из замшелых камней, а передняя сплетена из веток. В плетеной стене была дверь и небольшое оконце. На пороге старик оглянулся и сказал:

– Входи в мой дом…

Я вошел. Было просторно и полутемно. В дальнем углу возились какие-то животные – не то овцы, не то козы. Пахло сухой травой и дымом.

– Садись где понравится, – предложил старик.

Я оглянулся, увидел топчан, покрытый тряпьем, и сел. Прислонился к бугристой каменной стенке. Камни сквозь майку холодили спину. Старик молча поставил рядом со мной глиняную миску, положил кусок хлеба и деревянную ложку.

Я взялся за еду. Это была теплая сладковатая каша, не знаю, из какой крупы. Когда я выскреб донышко, старик дал мне кружку холодного молока.

“Позвал в дом, кормит, – подумал я. – А знает ли он, кто я такой?” Будто в ответ на эти мысли, старик сказал:

– Ложись, отдохни. В этом доме тебя никто не тронет.

И я перестал бояться. Да и что оставалось делать, когда глаза сами закрывались от усталости? Я скинул сандалии и свернулся калачиком на тряпках…

Когда я проснулся, в оконце синели сумерки. Старик возился у очага. Его жидкие седые волосы казались золотыми от огня. Не оглянувшись, он проговорил:

– Ты хорошо поспал. Ноги больше не болят?

Нет, ноги не болели. Только немного ныли и чесались царапины. Я чувствовал, что силы вернулись.

– Спасибо. Теперь пойду… – сказал я.

– Куда же к ночи? Живи до утра.

– А далеко отсюда до берега?

– До твоего берега? – странно спросил он. – Часа два пути. Но идти лучше утром…

“Он, кажется, все про меня знает”, – подумал я. Подошел к очагу и сел напротив старика на корточки. Он не удивился. Спокойно глянул на меня и стал ворошить палкой горящие сучья. У него были худые щеки, редкая бородка, костистый лоб почти без морщин. Зато ниже лба, на всем лице, морщин было очень много. При свете очага они казались глубокими и черными.

Я спросил:

– Вы лесник?

– Я отшельник.

Это меня совсем успокоило. Я читал, что отшельники никому не причиняют вреда.

– Значит, вы живете здесь один и молитесь богу? – спросил я.

– Нет, – спокойно сказал старик. – Я не молюсь. Я пока не уверен, что бог есть. Просто я ищу Главную Истину.

– Что? – не понял я.

– Главную и Вечную Истину, – хмуро, но терпеливо повторил он. – В чем смысл человеческого бытия.

– А-а… – сказал я.

Отшельник быстро взглянул на меня.

– Разве ты понимаешь, о чем я говорю?

– Что же тут не понять?

– Ты тоже думал об этом?

– Было как-то, – сказал я.

Отшельник снова опустил голову и зашевелил в очаге сучья.

– Все равно, – вздохнул он. – Никто не знает ответа.

Но я знал ответ. Мама мне объяснила эту истину давным-давно – года два назад. Это случилось, когда меня ошарашила мысль: зачем живет человек, если все равно умрет? Я два дня ходил как пришибленный, а временами такая тоска брала, что прямо хоть головой о камни. Мама наконец увидела, что я сам не свой, стала расспрашивать. Ну, я не выдержал, рассказал о своих мыслях.

Мама посадила меня на колени и серьезно объяснила:

– Это с каждым человеком бывает: однажды у него появляется такой вопрос…

Но мне было не легче от того, что это с каждым…

Мама сказала:

– Каждый надеется дожить до глубокой старости. А тогда человек уже так утомлен и спокоен, что умирать ему не страшно.

– Да не в том дело, что страшно! – крикнул я. – Просто обидно! Живешь, живешь, а потом – ничего.

– Вовсе не ничего, – возразила мама. – У человека остаются дети. У тех детей будут еще дети, много новых людей. А все люди – которые были, которые сейчас живут и которые потом будут, составляют человечество. А человечество будет всегда, оно бессмертное.

Но меня это не успокоило. Я не понимал, зачем оно, человечество? Зачем, если люди, которые будут жить потом, тоже станут мучиться от таких же вопросов, как я? Все равно будут спрашивать: зачем живет человек?

И мама сказала:

– Человек рождается, чтобы радоваться жизни. Смотри, какое чистое небо, какая весна, смотри, сколько на земле интересного. Когда радуешься, разве спрашиваешь, зачем? Радуешься, вот и все.

Я подумал, что это правда. Но тут же вспомнил, что не у всех людей жизнь радостная. У кого-то сплошное горе, а он все равно живет. И сказал об этом маме.

Мама вздохнула:

– Конечно, всякое в жизни бывает… Бывают беды и несчастья, но люди с ними спорят и все равно стремятся к радости… А самая большая радость, Женька, это любовь…

– Какая еще любовь? – недовольно спросил я. Книжки и кино, где бегают на свидания и целуются, я терпеть не мог.

Мама засмеялась:

– Всякая. Когда человеку очень нужны другие люди: мама и папа, друзья, дети… Вот мы с папой тебя любим и точно знаем, зачем живем. Чтобы ты вырос хорошим человеком и был счастлив… Но не только для этого, конечно! – смешно спохватилась она. И серьезно добавила: – Вообще надо стараться жить, чтобы другим от тебя что-то хорошее было. Ясно?