Дни яблок - Алексей Николаевич Гедеонов Страница 18

— Больно всегда, почти, — заявила бабушка, попридержав акцент. — Важно не показывать.

— Безусловно, важно, — втиснулся я. — Но вот что за Дети Ночи?

Бабушка принюхалась к пробке уксусной бутыли.

— Оцт злой, — доверительно сообщила она. — Розведу на третыну.

Я услужливо поднес ей чашку с водой.

— Бабушка, — сказал я, — это всё Герцен, «Былое и думы», если хотите. Я вас спрашиваю прямо, во второй раз, почему нас обзывают «Детьми Ночи» все кому не лень?

Бабушка поболтала чашкой с эссенцией и залила ею селёдку в банке, готов поклясться — она что-то шепнула уксусу вслед.

— Той Херцин был бай… ох, бастард, хотела сказать. Такой человек — всю жизнь подозрительный, как тот зверь, как его? Но он маленький, а — тхорёк[40]… — сладким голосом выдала она. — Стоит ли слушать такого? Не жди, что буду отвечать прямо, второй раз, десятый, албо первший[41]. Ставь варить картошку, скоро явятся дамы, — заявила она непреклонно и сняла фартук.

— Сбегаю найду фрак, — ответил я, зажигая конфорку. — Такая честь. Дамы явятся… Тэтчер не придёт? Не ждать?

— Завозылась, — сообщила бабушка, уютно устроившаяся в кресле со своим «плетением». — Тамтые шахтары[42] ей, как прышч негодный.

Невдалеке прозвенела двойка. Трамваи, они часто звенят, являясь на Сенку. Словно отпугивают кого-то.

Мы должны собирать травы. С детства. Сверяясь с Альманахом, Луною и звездой зелёной — пастушьей Венерой. Я испытываю бабушкино терпение и собираю травы в аптеке. Аптека неподалёку, травы нынче недороги, и единственное, что мне необходимо, — следить за календарём.

Я иду на компромиссы, собирая в роще корни одуванчиков или крапиву, чертополох или «грицыки» Ещё пижму — незаменима от мух. Хорошо также идёт любисток — мама настаивает его «для волос». Как-то я принёс из школы аспарагус, собрать его, правда, пришлось вместе с горшком, и толку от него оказалось никакого. Удивительно безыскусное растение.

— Мы будто бы с изъяном, — огласил вердикт я и положил в кастрюлю с кипящей картошкой кусочек масла. — Рождаемся как с вывихом. Где здесь смысл? Должна быть компенсация. Разве можно не пользоваться тем, что досталось само собой? Бесплатно, считай…

Бабушка зажгла настольную лампу и откровенно полюбовалась её кронштейном.

— Хитрая штука, — уважительно произнесла она, — можно крутить куда хочешь. Когда ты уже поймёшь…

— Можно крутить куда хочешь? Как флюгер?

— Флугер, — раздумчиво ответила бабушка, — флугер, близко к пониманию. То, что с нами, оно как ветер…

— Опять эти отговорки и взгляды в никуда! — крикнул я. — Бабушка! Вы смеётесь? Мне только что вырывали сердце просто так, а вы — ветер… флюгер… ля-ля-ля…

— Но прошло два часа, — невозмутимо отозвалась она, — ты абсолютно целый. Ля-ля-ля.

— И обзывали Детьми Ночи…

Бабушка обратилась к кружевам и выплела крючком пару петелек. Я прикрутил под картошкой газ.

— Ты родился ночью… — выдавила бабушка, — была суббота…

— Говорили и не раз. Похолодало, пошёл снег. Метель, — бесцветно заметил я.

— Не тылко… — раздувая ноздри, сообщила бабушка. — Могу сделать намёк…

— Только этим и занимаетесь, — подметил я. Бабушка отложила «плетение», погасила лампу и встала. Я передвинулся, следя за тем, чтобы между нами был стол. Бабушка подошла к плите: поинтересовалась картошкой, хлопнула дверцей духовки, что-то шепнула, покашляла и повернулась ко мне.

— Лесик, — заметила бабушка. — Ты стал нечемный[43]. Покараю. Маю мус[44].

И она похлопала меня по плечу, сзади. Не люблю этот трюк. И к тому же — как у неё так быстро получается?

— Стол то не преграда нам, ты то знаеш, — сообщила бабушка очень тихо, и лицо её странно дрогнуло.

— Я извиняюсь, — продребезжал я, припоминая жёсткость её кулака.

— Нам не преграда многое, — продолжила шептать бабушка, заталкивая меня в угол. — Ночь знает мало препятствий, и оттого ей власть нал кошмарами…

В дверь позвонили.

— Я открою, наверное, — нервно заметил я, — если вы, конечно, не против…

Бабушка отвернулась к балконной двери. Тюль колыхался вокруг неё, словно от сквозняка.

— Иди, — глухо сказала бабушка. — Открой сестре дверь. Балабол, провокатор. Чуть в грех не вошла… Обозвали его… Шпекулянт.

За дверью постукивала носком полусапожка о половичок Инга.

— Не могу найти ключ, — с порога пожаловалась она. Инга вообще любила как следует пожаловаться. — Я совершенно точно помню, как положила его в кошелёк, а кошелёк в портфель…

— Провалился сквозь дыру в подкладке, — мрачно сказал я. — В кармане. Главное, ты дверь нашла. Привет…

— Не выдумывай, — деловито сказала «Инезилья», — не дерзи сестре. Я купила хлеб, он в портфельчике, забери на кухню. Чем это так вкусно пахнет? Привет…

— Это сльонзь и оцт, — сказал я. — Сама хлеб и неси, раз я такой дерзкий.

— Я всё расскажу маме, — надменно процедила Тина, — пусть послушает…

— И я расскажу, — заметил я, — сказку-быль. Называется: «А кто курил на балконе и забыл там под стулом чашку с недопитым кофе. Синюю».

Инга сердито фыркнула. Бабушка в кухне деловито накрывала на стол. Бася, прикидываясь крошкой-котёнком, шныряла под стульями, гоняя лапами мячик от пинг-понга. Слышно было, как шуршат на карнизе под окном опавшие листья — видимо, пытаются проникнуть в дом.

— Лесик, — сказала мама, обнаружившая перед ужином в духовке кастрюлю с голубцами, — какой ты молодец, что не забыл купить капусту. Бабушка приготовила голубчики. Я съела три, просто объеденье.

— И сырники, — вставила Инга. — Я так наелась. Спасибо, бабушка.

— Да-да, — подхватила мама, — Елена Романовна, вы просто волшебница. Нет слов. Как это вы всё успели, когда?

— На здоровие, — заметила бабушка, внимательно изучая меня взглядом. — Теперь, Лика, отдохните. Ведь утомились, и сильно? Лесик посуду вымоет, тем часем.

— Даже так, — возмутился я. — Диктатура. Гестапо. Террор. Меня, значит, можно уже и не спрашивать. Просто придвинуть к раковине.

— Вплотную, — всадила нож острый Тина.

Мама посмотрела на меня недобро и раздула ноздри. Я отвернулся и глянул на умывающуюся кошку.

— За ухом черно, — сказал я.

— Я поняла, — отозвалась мама. — Ну, мне посуду вымыть нетрудно…

— Да не у тебя за ухом, чего ты, — раздражённо буркнул я. — Вымою я всё. Успокойтесь.

— Как не стыдно, — вставила Тина. — У мамы нога болит. Она б отдохнула, а ты…

— А ты что же? Чем трещать, встала бы и помыла.

— У меня коллоквиум, — напустила на себя торжественный вид Инга и встала из-за стола. — Завтра. Побегу учить.

Я подошёл к раковине и включил воду, колонка в ванной едва слышно пыхнула.

— Всё равно не попадёшь, не успеешь, учи не учи, — сказал я. От воды в раковине пошёл пар.

Инга проходила мимо меня, как всегда — серьёзная, сосредоточенная, чуть сутулясь. В проёме кухонной двери она остановилась.

— Что это