Даниил Аль - Дорога на Стрельну Страница 22

Протокол действительно был написан с моих слов. Никаких обстоятельств Будяков от себя не выдумал. Тем не менее смысл написанного Будяковым определялся предвзятым убеждением, что мы с Андреем трусы, дезертиры и изменники. Созданию именно этого впечатления способствовали и сами вопросы Будякова, и какой-то особенный стиль изложения:

«Вопрос. Кто провожал вас в дорогу дома и что вам заявили на прощание?

Ответ. Меня провожала мать. На прощание она мне заявила: «Береги себя, сынок».

Вопрос. Старались ли вы следовать подобным указаниям, полученным от матери непосредственно перед отправкой на фронт?

Ответ. Да, старался.

Вопрос. Что именно предпринималось вами лично, а также по наущению задержанного вместе с вами Шведова в целях самосохранения?..»

Фигурировал и такой вопрос: «Не был ли Шведов во время его разведки в сторону Стрельны захвачен немцами и завербован для проведения подрывных действий против Красной Армии?»

Поскольку я в разведку вместе с Андреем не ходил, мой ответ был записан так: «О факте вербовки Шведова немецкой разведкой мне ничего не известно».

Мой разговор с вражеским артиллеристом излагался таким образом:

«Вопрос. С какой целью вы сняли трубку с немецко-фашистского аппарата и вступили в связь с немецким командованием?

Ответ. На этот вопрос дать определённый ответ не могу.

Вопрос. Ваше молчание свидетельствует о том, что вы вступили в переговоры с немецким офицером с изменническими намерениями в отношении Красной Армии. Отвечайте: так это или нет?

Ответ. Этого я не подтверждаю.

Вопрос. Чем вы можете доказать, что у вас не было таких намерений?

Ответ. Тем, что я снабдил немцев дезинформацией, что привело к налёту их артиллерии на пустое место.

Вопрос. Вам понятно, что проверить это ваше утверждение в настоящий момент не представляется возможным?

Ответ. Это мне понятно.

Вопрос. Не потому ли вы даёте следствию неправдоподобные показания в расчёте на невозможность их проверить?

Ответ. Я лично считаю свои показания правдивыми».

Заканчивался протокол вполне чётко и ясно:

«Вопрос. Признаете ли вы себя виновным в том, что, имея предписание явиться в часть, вы самовольно, под влиянием старшего сержанта Шведова, повернули назад, в тыл, а также в том, что по личной инициативе, без приказа командования, вступили в прямые переговоры с немецким офицером и выполняли ряд его поручений по наблюдению за частями Красной Армии и Краснознамённого Балтийского флота?

Ответ. Я вынужден признать, что факт моего возвращения из-под Стрельны в сторону Ленинграда, а также факт моего разговора с немецким офицером по немецкому полевому телефону имели место в действительности».

— Подписывай, — сказал Будяков.

Он придвинул мне пачку «Беломора». Я закурил от протянутой спички, затянулся…

Не стану утверждать, что при чтении написанного Будяковым на лбу у меня выступил холодный пот, как принято говорить в таких случаях. Но меня и впрямь охватила безысходная жуть. Под пулями, свистевшими возле ушей, когда мы с Андреем бежали от шоссе вдоль канавы, было куда менее страшно. Там надежда была, вернее сказать, даже какая-то уверенность, что пуля пролетит мимо. Здесь она мимо не пролетит, если поверят Будякову. Здесь надежды не оставалось. Мои показания, изложенные таким образом дознавателем, были вполне достаточным основанием для того, чтобы в военное время, да ещё в такой обстановке, и в самом деле меня «шлёпнуть». И Шведова я потяну за собой такими показаниями.

«Ну уж нет! — решил я. — Если уж суждено погибнуть, погибну в бою. Да и кто он такой, этот Будяков?! Прокурор-самозванец! Ему отличиться хочется, так пусть идёт отличаться на передовую!»

Я решительно встал со стула и отпихнул от себя протокол.

— Не подпишу. Все это враньё! Ложь!

— Что?! Враньё?! — Будяков вскочил со стула. — Встать! Отставить курение! Ложь? Где ложь? Ну, покажи!.. Нет, ты покажи! Ткни пальцем, где ложь. Я говорю — ткни пальцем! Пальцем покажи, я тебе говорю!

В этот момент в комнату вошёл капитан в кожаном реглане.

— В чем дело, Будяков? Отставить шум!

— Товарищ начальник разведотдела… — Будяков вытянулся, но руки его нервно перебирали складки гимнастёрки возле ремня. — Допросом задержанного в качестве дезертира Данилова установлен факт его изменнических действий. Сначала он признался, а теперь отказывается подписать протокол. А напарник Данилова, Шведов, судя по всему, особо опасный преступник…

— Выдумываете вы все, лейтенант, — раздражённо возразил капитан. — Шведов сообщил много полезных данных о противнике. Штаб армии оценил их как исключительно важные.

— А может быть, он немцам о нашей армии тоже немало ценных данных сообщил?!

— Что значит «может быть»? На каком основании вы это заявляете?

— А на том основании, товарищ капитан, что этот гаврик Данилов после того, как Шведов ходил в разведку к немцам, по его указанию связался с немецким офицером по телефону и давал ему информацию о наших войсках. Он сам это подтвердил. Только подписывать не желает.

— И правильно делает, — сказал капитан. — Ерунда все это. Шведов мною из-под охраны освобождён и будет следовать в свою часть или в распоряжение запасного полка фронта, если к себе не доберётся. Отпустите и Данилова. Пусть явится к тем, кто его направил в Ораниенбаум, и доложит, что пройти туда не сумел.

При этих словах капитана я буквально подскочил от радости.

— Браво, товарищ капитан! Ура! Шведов — это прекрасный человек. Это очень правильно, что вы его освободили. И меня, конечно, тоже нечего здесь держать. Да здравствует справедливость!! — закричал я. — Разрешите пожать вашу руку.

Я кинулся было к капитану, но он остановил меня суровым окриком:

— Смирно! Вы что, в своём уме, Данилов?! Вы на военной службе находитесь. Что за телячьи нежности вы здесь разводите?!

— Простите, товарищ капитан. Простите меня, пожалуйста, — залепетал я. — Но вы поймите… За что такое… такое страшное… А вы все по справедливости…

Тут ноги мои подогнулись, я повалился на стул. Из глаз у меня в три ручья полились слезы. Я ждал, что сейчас последует новый окрик капитана, но поделать ничего не мог.

Заговорил, однако, Будяков.

— Простите и меня, товарищ капитан. Только вы не имеете права отпускать задержанных при таких показаниях. Их вместе с актом о задержании и протоколом первичного допроса полагается отправить куда следует.

При этих словах Будякова я разом успокоился. Улетучилась проклятая благостность, которая вдруг разлилась во мне и наплыва которой я не выдержал. Я вытер глаза и встал по стойке «смирно».

— Прекратите рассуждать, Будяков, выполняйте приказание, — сказал капитан. — Данилов, идите вниз. Там Шведов вас ждёт.

— Какое приказание мне выполнять, товарищ капитан? — спросил Будяков. — Данилова вы отпускаете на свою ответственность. А какие ещё приказания? Я не вам подчинён, а майору…

— Ошибаетесь, лейтенант, — возразил капитан. — Подразделения второго эшелона переходят к обороне. Я назначен начальником данного участка обороны. Приказываю вам, лейтенант, взять наряд бойцов и погрузить на машину документы строевой части. После этого немедленно получить у старшины боевое оружие и занять место в обороне.

— Есть занять место в обороне участка, — тихо сказал Будяков.

Капитан направился было к двери. Но в этот момент из сада донеслись пулемётные очереди, послышалась беспорядочная винтовочная стрельба. В доме забегали, закричали. Дверь распахнулась, и в комнату вбежал старшина Доценко.

— Немцы! — крикнул он, обводя помещение ошалелым взглядом. — Товарищ капитан, на высоту прорвались немцы. Атакуют наше расположение!

— Немцы?!

Капитан задул коптилку, сорвал с окна бумажную штору и распахнул ставни. Пулемётные очереди и винтовочные выстрелы зазвучали очень явственно.

— В оборону! Все за оружие! Живо все в оборону! — Капитан выбежал из комнаты.

Внизу по коридору затопали. Несколько раз прозвучало: «Немцы!», «Немцы!». Это же слово прокричал истошный женский голос. Прокричал с такой силой и с таким отчаянием, словно фашисты уже ворвались в дом, словно уже протянули руки к женщине.

Будяков дёрнулся, схватил со стола протокол, смял его, запихал в полевую сумку и вылетел из комнаты.

В кромешной тьме, наткнувшись на стол, запнувшись о стул, я добрался до окна. Небо пылало ярче прежнего. Ружейно-пулемётная стрельба слышалась совсем близко. Где-то неподалёку, левее дома, заливался пулемёт.

Я спустился по тёмной лестнице на крыльцо. По освещённому заревом саду между деревьями бегал капитан. Его кожаный реглан отливал бронзой. Капитан указывал, где кому занимать оборону.

Возле крыльца стояли две женщины в военной форме без знаков различия. Одна пожилая, другая совсем юная. У обеих через плечо висели санитарные сумки. Из чьей-то фразы я понял, что пожилая — секретарь, а девушка — машинистка разведотдела.