Луиджи Бертелли - Дневник Джанни Урагани Страница 39

Едва рассвело, а я уже опять здесь, считаю свои 200 банкнот по 5 лир, которые выстраиваются передо мной, как 200 вопросительных знаков: «Что с ними делать?»

Надо сказать, что с тех пор, как у меня появились эти деньги, я потерял покой. Ночью я не мог сомкнуть глаз: то и дело просыпался – мне всё казалось, что за моими сокровищами пришли воры или что про них узнал папа…

Нужно запрятать их получше, вдруг в доме есть ещё один ключ, который подходит к ящику моего стола, и тогда мама или Ада легко могут в нём порыться…

Так что первым делом придётся раскошелиться на сейф, надёжный, но маленький, чтобы влез в шкаф с моими старыми игрушками.

Ну а что касается того, как я распоряжусь наследством, то пока больше всего меня соблазняют две идеи: купить автомобиль или открыть кондитерскую лавку, как у папы Джиджино Балестры…

Поживём – увидим! А пока я сую в карман 20 банкнот по 5 лир и отправляюсь на поиски сейфа…

Вот все уже спят, а я снова сижу в своей комнате: один на один с сокровищами, которые наконец в полной безопасности в шкафу…

Как приятно иметь сейф с 1000 лирами!.. Правда, теперь их уже не 1000, а 731, потому что сегодня я потратил целых 269 лир!

Но это оправданная трата, и я всё аккуратно записал в книгу приходов и расходов, которая стоила 1 лиру. На сегодняшний день мои записи выглядят так:

Там есть ещё колонка для «замечаний», но я в неё ничего не записал, потому что единственное замечание, которое пришло мне голову, такое: «Бездарнее всего я потратился на милостыню».

Дело в том, что утром, выйдя из дому, я тут же наткнулся на ступеньках церкви Святого Гаэтано на слепого, который просил милостыню. Я недолго думая сунул руку в карман, вытащил пять лир и бросил ему.

Он удивился, цапнул банкноту, внимательно оглядел её со всех сторон, а потом спросил:

– Случаем, не фальшивка, а, молодой человек?

Тут же подошёл ещё один слепой, тоже повертел банкноту в руках и сказал:

– Это добрейшая душа, не видишь, что ли? Молодой человек, дайте-ка мне тоже!

Справедливости ради я дал 5 лир и ему. Тут резво подбежал хромой, что просил милостыню у дверей церкви, пришлось подать и ему.

И самое интересное: я был так увлечён собственной щедростью, с важным видом вынимая из кармана купюры, что ни на секунду не задумался, как эти двое слепых могут разглядывать деньги, а хромой бегать.

Это я уже потом сообразил. И понял, что подаяние – это, конечно, хорошо, но давать милостыню тоже надо уметь… Чем больше я об этом думал, тем больше злился, что меня так нагло провели. Так что в утешение я отправился в лавку Балестры и потратил ещё 3 лиры на сладости! Пожалуй, я немного злоупотребил своими любимыми цукатами, от которых у меня потом разболелся живот. Но в целом это хорошая трата, и я о ней не жалею.

Куда сложнее дело обстояло с покупкой сейфа. Невероятно, как непросто мальчишке, который заявляется в лавку со своими честными лирами, купить то, что ему хочется!

В первом же магазине, где я спросил сейф, меня подняли на смех, а когда я повторил вопрос, мне сказали:

– Мальчик, проваливай отсюда, нам тут не до твоих шуточек!

Во втором магазине, когда они уже собирались меня прогнать, я рассердился и сказал:

– Вы что думаете, если я ребёнок, у меня и денег нет?

И выудил из кармана охапку купюр.

Тогда приказчик тут же сменил тон и стал ко мне обращаться на «вы».

Но сейф всё равно не продал: он извинился, сказал, что несовершеннолетним у них не продают, и попросил прийти с папой. Ещё чего!

К счастью, в лавке в это время находился юноша, который видел, как я достаю деньги. Он вышел вместе со мной и сказал:

– Вот это да! Оказывается, теперь, если хочешь что-то купить, изволь предъявить свидетельство о рождении…

А потом этот славный юноша спросил меня:

– Что вы хотели купить?

– Сейф, – ответил я, – маленький, но крепкий сейф…

– Сколько вы готовы потратить?

– Ну-у… не знаю. Он должен быть надёжным, понимаете?

Юноша подумал и сказал, пристально глядя на меня:

– 300 лир?

– Э‑э‑э, дороговато.

– Дороговато? Да сейфы нынче стоят по несколько тысяч! Вот что, вам нужно купить подержанный: цена ниже, качество то же.

– А где его достать?

– Пойдёмте со мной. Мои добрые приятели держат лавки с хорошим товаром и не задают лишних вопросов, как в шикарных магазинах…

И он повёл меня в лавки, где продавалось всевозможное старое барахло. Но найти сейф оказалось не так-то просто. Юноша оказался очень услужливым и не сдавался, пока не раздобыл то, что нужно. Он заходил в каждую лавку и разговаривал с этими своим приятелями, пока я ждал у дверей; мы долго так ходили из лавки в лавку, пока наконец хозяин одной из них не показал нам сейф ровно такого размера, как нужно, правда, немного ржавый.

Я, конечно, поторговался, и он сбросил цену до 250. Я выгреб все деньги из карманов и распорядился доставить мне сейф домой к 5 часам: я знал, что папы в это время не бывает дома, а мама с Адой отправляются в гости.

Сейф мне принесли, и я доплатил оставшиеся 168 лир к тем 82, которые уже отдал.

Теперь я спокоен: моё состояние надёжно спрятано и ему ничего не угрожает!

27 февраля

На горизонте опять сгущаются тучи.

Сегодня папа битый час читал мне морали и распекал на все корки, а в заключение, как обычно, сказал, что мне на роду написано быть бичом семьи.

Видимо, Маралли внушил ему, что дядюшка лишил адвоката наследства из-за меня.

Но даже если так, скажи, дорогой дневник, разве справедливо ругать меня сейчас за давнишний грех, который я уже искупил пансионом?

Вот так всегда! Сплошные несправедливость и произвол!

Я выслушал его молча, а после нотации нашёл предлог выскочить из дому, отправился в лавку Балестры и слопал в утешение 12 разных пирожных.

В дверях я столкнулся с Джиджино Балестрой и рассказал ему, какой мне устроили разнос. Он очень удивился:

– А адвокат Маралли, наоборот, утверждает, что сам посоветовал дяде завещать всё бедным!

– Как это?

– Пойдём к нам, покажу.

Дома Джиджино показал мне последний номер «Солнца будущего» со статьей под названием «Наш кандидат против привилегии наследства».

Я переписал сюда начало этой статьи: пусть в этом детском дневнике будет образец того, как искренне пишут свои заметки взрослые.

«Рискуя показаться неделикатными по отношению к нашему достойному другу адвокату Маралли и наверняка вызвать с его стороны бурю протеста, продиктованного его врождённой скромностью, мы не можем молчать о его благородном поступке, который делает ему честь и вновь показывает, как последовательно он придерживается своих принципов во всём.

Итак, наш кандидат, со свойственным ему великодушием, приютил своего больного и очень богатого дядюшку, обладателя огромного состояния, которое, естественно, перешло бы к нему после смерти родственника… если бы наш доблестный друг не проповедовал бы отказ от капиталистических привилегий, главной из которых является право на наследство.

И вот он, согласно с программой нашей партии, не только не сделал ничего, чтобы убедить богатого дядюшку, как любой буржуа на его месте, сделать его единственным наследником роскошного состояния, но, искренне проповедуя свои идеи, уговорил его завещать всё беднякам нашего города, которые сегодня, после распределения в Городском совете, получат причитающуюся им долю».

Дальше автор статьи, то есть отец Джиджино, нападал на соперничающего кандидата, называя его эгоистом, эксплуататором и т. д., и превозносил до небес бескорыстие моего зятя.

Эта статья меня огорошила, я-то прекрасно знал, как обстояло дело с наследством покойного синьора Венанцио. Поэтому я сказал Джиджино:

– Что это значит? Твой папа всё перепутал!.. Когда Маралли это прочёт, ему не поздоровится!

– Да ты что? Маралли это уже читал!

– Как это?

– А то как же! Они ещё долго обсуждали с моим отцом, стоит ли писать такую статью, потом решили, что стоит, потому что, по словам Маралли, в самом завещании сказано, пусть и в насмешку, что синьор Венанцио оставляет всё бедным из уважения к идеям племянника, и тот, кто не знает, как было дело, может принять это за чистую монету. «С паршивой овцы хоть шерсти клок!» – добавил твой зять.

– Значит, он всё это одобрил?

– Конечно! И сам набросал черновик…

Я так и остолбенел, но Джиджино Балестра, который более искушён в политике, чем я, сказал:

– А чему тут удивляться? Это ещё цветочки! Вот сейчас начнётся полемика с «Национальным союзом», увидишь, как они заговорят!.. Папа очень любит писать что-нибудь такое обличительное, его это страшно забавляет… Не будь он кондитером, стал бы первоклассным журналистом, так все говорят, но он отвечает, что выгоднее стряпать пирожные, чем интриги.