Виталий Коржиков - Весёлое мореплавание Солнышкина Страница 6

Солнышкин повернул голову и хотел возмутиться. Он тоже хотел стричься у хорошего мастера. Но тут появился другой парикмахер и, как артист, пропел Солнышкину:

— А я вам не нравлюсь? Прошу, очень прошу!

И Солнышкин согласился. Не потому, что парикмахер ему понравился, а просто Солнышкин не любил обижать людей.

Капитан даже не поблагодарил его и плюхнулся в кресло прямо в фуражке. К нему тотчас подлетел мастер в белом халате. Он был такой чистенький, что на щеках у него отражались бухта, пароходы со спасательными кругами и мелькали быстрые чайки.

— У вас чудесный загар! — с подчёркнутым восхищением затеял разговор мастер. — Вы, наверное, только что из Индии?

— В Африке тоже жарко, — уклончиво ответил капитан.

— А-а-а, — с любопытством протянул парикмахера — так вы из Африки? Ну, как там в джунглях?

Капитан почему-то промолчал, а мастер замурлыкал и стал взбивать в чашечке пушистую мыльную пену.

— Что вам, молодой человек? — пропел, как артист, второй мастер.

— Под бокс, — сказал Солнышкин и посмотрел на себя в зеркало.

Теперь сзади него стояла маникюрша и жевала булку, а сбоку отдыхала детский мастер. Она только что стригла очень упрямого мальчишку и поэтому всё ещё хваталась за сердце.

— А в джунглях свирепствуют львы, — вдруг сказал капитан. — Нет антилоп — хватают слона и глотают с бивнями!

Второй мастер так удивился, что открыл рот и машинкой начал стричь Солнышкину нос. Солнышкин дёрнулся, и мастер стал извиняться.

— Нет слона — хватают автомобиль!

«Глупые шутки», — подумал Солнышкин, но промолчал.

— Потрясающе! — сказал первый мастер.

Капитан снова замолчал. Тогда мастер стал намыливать капитану подбородок. Махал кисточкой он так, чтобы не испачкать капитанскую фуражку. Поэтому мыльные хлопья отлетали в сторону. Ляп! — и кусок пены залепил Солнышкину глаз.

Солнышкин сердито утёрся. Ляп! — и пена повисла у него на носу.

— Ну, знаете… — не вытерпел Солнышкин. — Фуражку надо снимать!

— Что? — спросил капитан.

Все мастера вдруг испуганно примолкли.

— Фуражку в помещении надо снимать, — сказал Солнышкин. — Это знают даже первоклассники!

Все от ужаса застыли в ожидании. Что же произойдёт? Маникюрша от растерянности вместо булки затолкнула в рот резиновую грушу от пульверизатора, а детский мастер по привычке, как ребёнку, протянула капитану для успокоения бутылочку из-под одеколона.

— Что?! — заорал капитан. — Ну, знаете ли… Извините! Плавали — знаем! — выкрикнул он, натянул фуражку ещё глубже и с намыленными щеками выскочил на улицу.

ДОБРЫЙ БОЦМАН ШАХРАЙ

Солнышкин быстро забыл о происшествии в парикмахерской и подходил к пароходу, но уже издалека он увидел нечто необыкновенное: вся палуба «Даёшь!» была облеплена моряками. На причале тоже стояла толпа, а на каком-то сторожевике матросы забрались даже на мачты. Все смотрели на трап парохода «Наша пятилетка», по которому гордо поднимался Васька-бич.

— Васька, неужто на работу? — кричали отовсюду.

— Разумеется, — отвечал он и размахивал направлением, которое выписал ему старый Робинзон.

Все были поражены и смотрели на Ваську. Поэтому никто на пароходе не заметил Солнышкина. Один только матрос Петькин оставался равнодушным, но он ловил на удочку камбалу и тоже ничего не увидел.

Солнышкин взбежал по трапу и взобрался на гору пустых ящиков из-под макарон, которые стояли на палубе сзади толпы.

— Поразительно, честное слово, поразительно! — удивлялся впереди всех капитан Моряков.

— Курица медведя снесёт, — сказал матрос Петькин.

Между тем Васька, помахивая рукой, поднимался по трапу, и нос его улавливал сладкий запах компота. Он уже видел вкусные блины, мягкую постель, тёплый уголок в подшкиперской, где можно будет отоспаться во время работы, и поэтому думать не думал, какую шутку сыграл с ним старый Робинзон.

Васька шёл с направлением к доброму боцману Шахраю. Но ведь на флоте было два Шахрая! Младший был добряк и филон и не прочь дать храпака. Зато у старшего при виде лодыря и бездельника кулаки увеличивались по крайней мере в пять раз.

— Где боцман? — спросил Васька у вахтенного.

— А вон, — кивнул вахтенный.

Васька двинулся вдоль стенки, и тут его длинный нос столкнулся с крючковатым носом Шахрая-старшего.

— Ко мне? — спросил Шахрай.

— Не… не… — заикаясь, затряс головой Васька и стал пятиться.

— Стой! — крикнул Шахрай и бросился вдогонку. Ему позарез нужны были матросы. Но Васька уже бежал по палубе к борту. А на пароходе «Даёшь!» всё увеличивалась толпа, и судно медленно покачивалось. Там уже надеялись увидеть Ваську в робе, но вдруг раздался пронзительный крик, и растрёпанный Васька-бич выскочил на нос «Пятилетки». За ним грохотал сапогами старый Шахрай.

— Не уйдёшь! — пропыхтел боцман и схватил Ваську за обезьяний галстук.

— Уйду! — отчаянно крикнул Васька и, выдернув голову из галстука, прыгнул за борт. — Лучше гибель, чем Шахрай!

Боцман схватил его за туфлю, но Васька заорал и сиганул вниз, в мазутную воду, на которой качались отражения облаков.

— Утонул! Убился! — заволновались кругом. — Васька убился!

— Не, не утоп! — с досадой сказал Шахрай и запустил Ваське вдогонку туфлю, которая осталась у него в руках.

Все перегнулись через борт и смотрели в глубину. Скоро там появилось белое пятно, и через минуту вынырнул Васька. На голове у него, как берет, лежала медуза, а изо рта торчал пучок морской травы.

— Пф, пыф, — плевался Васька, — пф, помогите! Стёпа, друг, помоги!

— А ты вот так, вот так, — показывал рыжий Степан своему товарищу и размахивал в воздухе руками.

Но это не помогло Ваське. Он не умел плавать.

И вдруг над толпой что-то со свистом пронеслось. Это Солнышкин схватил ящик и швырнул вниз. Васька ухватился за него. И тут все увидели, как затряслась рыжая голова артельщика, и он заорал:

— Оставь! Оставь, говорю! Ящик два с полтиной стоит!

— Не бойся, уплачу, — с достоинством сказал Солнышкин.

И все повернулись к нему, а Васька добрался на ящике до берега, вскарабкался на причал и скрылся в дырке забора.

НЕОЖИДАННЫЕ ПЕРЕМЕНЫ

— Солнышкин! Явился? Великолепно! — сказал капитан Моряков и похлопал его по плечу. — Герой, настоящий матрос!

Все заговорили:

— Молодец!

Тут капитан сердито нахмурил брови и повернулся к артельщику, у которого кривые ноги сразу сделались колесом.

— А ваше поведение, ваше поведение мы ещё разберём, — возмущённо сказал Моряков и тряхнул головой. — Не помочь утопающему, позор! — И хотя сам он презирал Ваську, но выполнение морских законов считал святым долгом.

— Явился, — злобно прошипел Стёпка Солнышкину и стал расталкивать толпу.

— Ну что ж, Солнышкин, сейчас мы тебя к кому-нибудь определим, — сказал Моряков.

— Ко мне! — звонко предложил маленький, с острым носиком радист Перчиков. — Конечно, ко мне!

И он гостеприимно указал рукой на вход в коридор. Он вообще отличался гостеприимством, а новый матрос сразу же всем видом пришёлся ему по душе.

Солнышкин пошёл за Перчиковым в каюту.

Каюта была чудесная: слева стояла двухэтажная койка, перед столом, вделанный в палубу, вращался великолепный стул, а за иллюминатором слышался плеск настоящих волн. Солнышкин был готов обнять Перчикова, но тот при всём гостеприимстве стеснялся подобных вещей. Он заторопился:

— Ну, теперь за работу! Грузить продукты.

И они вышли из каюты. Навстречу им уже бежали Петькин и Федькин с ящиками на плечах. А с палубы доносились крики артельщика. Он бегал и суетился. Вечером пароход должен был отправиться на Камчатку, а сделать достаточные запасы артельщик вовремя не успел.

Подъёмный кран опустил на палубу груду ящиков. Солнышкин бросился к одному из них, но Степан расставил широко ноги:

— Этот не трожь.

Солнышкин бросился к другому. Но артельный только ухмыльнулся:

— Ишь, сарделек захотел? Половину слопаешь по дороге!

Солнышкин поставил ящик и собирался сказать, что, во-первых, лопают свиньи, а во-вторых, он не такой обжора, как Степан. Но за его спиной раздался громовой вскрик:

— Ба-тюш-ки! Опять сардельки! Да куда вы их? Лопнете — придётся хирурга вызывать! — И мимо, качая головой, прошёл капитан Моряков.

Следом за ним шли три штурмана. Моряков торопился в пароходство, больше он ничего не сказал, но артельщик сразу прикусил язык.

Скоро Солнышкин взмок. Вместе со всеми он носил ящики и муку, и теперь из его рубахи можно было печь пирог: мука на спине превратилась в тесто. Но он этого не замечал. Он бегал по трапам, таскал с Перчиковым в холодильник бараньи туши, пока на палубе вдруг снова не зашумела толпа.