Евгений Осокин - Тайна Зыбуна Страница 7

— А ну-ка, где письмо? Еще посмотрим, — попросил Володька.

Он посидел над ним с минуту-две не больше, шлепнул себя по лбу:

— Олухи мы! Да яснее ж ясного: это они сообщают, что золото и оружие спрятаны на каком-то еловом мысу, а мыс — на гряде!

— Ну вот! Значит, мы правильно прочитали! — обрадовался Хасан.

— А на гряду мы вовсе не знаем дороги, — вздохнул Санька.

— Рванем напрямик! — ничуть не задумываясь, с жаром заговорил Володька. — Полезем через топь, если надо — поплывем через озера! А по готовым тропкам теперь и сопливые девчонки ходят, где хочешь!

— Пошли хоть на этот еловый мыс! Все меньше брести по болоту, — тоном, не допускающим возражений, сказал Хасан; обиделся, захотелось назло сказать Володьке: «Лезь!» Небось сразу скис бы!

Близ елового мыса наткнулись на старый затес.

— Смотри, партизанский затес! — обрадовался Санька. Он уже орудовал ножичком, отколупывая серу.

— С чего взял, что партизанский? — Хасан уже чувствовал внутреннюю потребность охлаждать пыл своих слишком опрометчивых спутников.

— Очень просто! Зачем оставлять затесы жандармам? Чтобы быстрее догнали их? А партизаны шли без проводника. Тятю медведь помял, а твой дед был ранен.

«Ишь, ты! И верно, — удивился Санькиной сообразительности Хасан. — А ханты по затесам не ходят, хант — «человек тайги».

Мыс вдавался в Зыбун на километр — полтора. За ним шло сравнительно сухое болото.

— Пойдем? — кивнул на Зыбун Володька. — Вырубим по шесту и…

— Нет, надо найти березовый мыс, с которого ходил Санькин дедушка, — не сдавался Хасан. — Может, партизаны потому и не вернулись, что пошли здесь.

— Как раз вернулись! Они же в тайге погибли! Заболели тифом, — поддержал Володьку и Санька. — Тогда, в двадцатом, и муж бабушки Эд умер от тифа.

Хасан стоял на своем. Тут надо разобраться. Прошло почти сорок лет — мало ли что могло случиться! И пожар мог быть, и… — Хасан вспомнил, как они с Санькой где-то недалеко от Щучьего искали Пескаревое озеро, не зная, что Щучье и называлось тогда Пескаревым. И тиф их, ясное дело, свалил не вдруг. Мало ли куда могли зайти?

— Обождите подсчитаем, сколько ельнику лет, — предложил Хасан. Он разрыл в нескольких местах зачем-то землю.

— Слушай, Хасан, а если так: «Золото нашел. Закапал на еловом мысу в трех шагах…». Видишь? — совал ему Санька замусоленную копию письма. Хасан посмотрел, рассмеялся:

— Грамотей! Закопал, а не закапал.

— А вдруг это партизан сделал ошибку? Ведь мог он ошибиться? Мог? — стоял на своем Санька. — Что, это зря все «ел» да «ел»? Ясно, в ельнике…

Хасан прервал его.

— Пятьдесят лет назад, когда тут проходил дедушка, этот мыс был еще безлесным, а лет сорок назад здесь рос молодой березник, — сказал он изумленным ребятам. — Это, ребята, точно. Потому что березы немного старше елей, но они уцелели только с краю, а в ельнике все погибли…

…Вот что произошло на мысе.

В десятых годах, в то время, как здесь впервые проходил отец Жуванжи, мыс уже заняли семена елей. Но на окраине тайги росли и березы, и осины. Из каждой сережки осины вылетали сотни белых парашютиков — семян. Вслед за ними целые облака березовых семян приносил сюда ветер. На влажной почве осинки и березки росли быстро, целыми стайками поднимаясь вровень с елками. Но осины и березы светолюбивы и в тени елей они быстро чахли, гибли.

Борьба, однако, продолжалась. Молодые ели боятся ветров и холода. И едва наступала осень — множество елочек с корнем повыдергали свободно гулявшие на Зыбуне ветры, а остальное довершили ранние морозы: влажная земля трескалась и рвала слабые корни. Березки и осинки, которых не сразу и заметишь в буйной поросли травы, победили. Их веселые и поначалу, казалось, разрозненные стайки, поднимаясь, смыкались все теснее, в дружный хоровод. Они лет десять радовались солнцу, торопливо тянулись навстречу свету и теплу. Таким, березово-осиновым, и видели партизаны этот мыс, далеко вдающийся в Зыбун. Он как бы показывал: «Гряда — там! Иди, придешь!»

Гордо шумели юные победители листвой, прикрыв ею от ледяных ветров новые поколения елочек. Под лиственным шатром достаточно елям и тепла, и света. И вот быстрорастущие ели, обогнав в росте березы, через тридцать лет, к пятидесятому году, заглушили их, лишили пищи и, главное, света. А осинки и вовсе плохие бойцы: вечно дрожат, робко машут хрупкими руками, словно заклиная ели не трогать их. Минуло еще десять лет, и хилые березки и осинки погибли. Лишь кое-где, по краям мыса, они еле проглядывали в мрачной стене елового леса.

Довольные собой, приятно возбужденные своим открытием, ребята выбрались на опушку, присели отдохнуть.

— Что же все-таки означает это «ка» и второе «ел»? — вслух размышлял Санька. — Искать, песка, леска, мыска… Слушайте, а вдруг они так и писали: «Надо идти с елового мыска»?

— А что тогда означает второе «ел»? «От ельника в трех шагах» не подходит. Ельник большой, — пояснил Володька.

— А если так: «…золото зарыто в конце елового мыска…» под какой-то приметной елью. Толстой или сухой.

— Все равно не получается. Если их тиф свалил на гряде, то через болото они не перешли бы. И опять же перед «ка» и «ел» стоит «зер». А на мыске нет озера.

— А озеро ли это? — включился в спор и Хасан.

— Зер… Зеркало, зерно, — опять забубнил Санька. — А если это фамилия партизана?.. «Зернова свалил тиф, через Зыбун его и золото не перенести. Он останется на еловом мысу, а я пойду к Пескаревому озеру…» Вот и «ка»: пес-ка…

Володька вскочил, потянул из рук Саньки копию письма.

Завязался спор не на шутку. Чтобы избежать ссоры, Санька притих.

— Тут мы ни до чего не дотолкуемся. Надо искать гряду, — заключил Володька. — А то у тебя выходит, что партизан товарища бросил, а золото понес. Да еще сам и пишет об этом. Ерунда у тебя получается.

…И вот Хасан, «начальник» экспедиции, вскакивает и командует:

— На Зыбун ша-а-гом марш!

— Ур-ра! — не раздумывая, кричат в ответ «завхоз» и «главный геолог».

…В небе — ни облачка. Только на синей зубчатой стене зачутымских кедрачей пасутся пушистые белые барашки; теплый южный ветерок тихо гонит их по-над Чутымом в голубую даль. Где-то в вышине радуются лету и солнцу жаворонки. И только далекий, скрипучий голос вечно чем-то раздраженного коростеля как бы фальшивит их виртуозные жизнерадостные трели…

А НАЗАД ТОМУ СОРОК ЛЕТ…

Мало кто в дореволюционном Рыльске не знал немого Епишку, саженного детину, работника известного на всю Сибирь купца Куперина.

Однажды в сарай, где работал и спал Епишка, зашел молодой куперинский приказчик Степан Мажоров. Стараясь не коснуться липких стен, он поманил Епишку пальцем.

— Хочешь, — Епифан, в сукне ходить и французские булки кушать?

Епишка помычал, жестикулируя и, наверное, догадавшись, что Мажоров все равно ничего не поймет, закивал головой.

— Иди за мной. Да не рядом, ты! Сзади иди.

И Епишка покорно поплелся вслед.

А накануне произошло вот что.

Вызвал Степана к себе на дом «сам», сказал ему.

— Изволил я усердие твое заметить.

— Премного благодарен вам, Порфирий Евграфыч! — склонился Мажоров.

Куперин предложил приказчику пробраться в верховья Чутыма и на его малые притоки, собрать с туземцев «ясак», поторговать.

— Только смотри, — предупредил Куперин. — Финтить станешь — под землей сыщу! Слышал, небось, о полковнике Куперине? Брат мой. Вся губернская полиция в его руках. Смекаешь? И он тоже в моем деле участие имеет. Это понял?

— Как не понять, ваше степенство! Да я жизни своей не пожалею…

— Вот, вот! И что он или я в этом деле — ни гу-гу!

Куперин взял с Мажорова расписку и, кроме подписи, заставил его приложить палец.

— Линии на ем — не перестряпаешь, — не стесняясь, рассуждал он. — С собой Епишку возьмешь. Этот не разболтает!

Куперин подал Мажорову сверток, пояснил:

— В мундир унтера его оденешь. С двумя Георгиями!.. Что хошь говори, что хошь делай, а пушнинка чтоб была. Понял?

…В первую же ночь, нагрузив лодку охотничьими припасами, спиртом да яркими безделушками подешевле, Степан и Епишка отплыли в верховья Чутыма. Завидя стойбище у Зыбуна на Белоярском плесе, Мажоров помог Епишке натянуть тесный мундир унтера и выстрелами известил о прибытии «властей». Сойдя на берег, зычно потребовал ясак. Нюролька, тогда еще молодой, лучший в округе медвежатник, отец Жуванжи и несколько подкочевавших с севера эвенков робко жались друг к другу. От крестов и пуговиц Епишкинского мундира, надраенных суконкой, отражались, рассыпаясь лучами, десятки маленьких солнц.

— Брони бог…