Екатерина Вильмонт - Секрет потрепанного баула Страница 13

Девочки слушали, затаив дыхание. А Жанна Петровна вдруг как-то странно закатила глаза и начала декламировать:

В голубой далекой спаленке

Твой ребенок опочил.

Тихо вылез карлик маленький

И часы остановил.

Все как было. Только странная

Воцарилась тишина.

И в окне твоем – туманная

Только улица страшна.

Словно что-то недосказано,

Что всегда звучит, всегда…

Нить какая-то развязана,

Сочетавшая года.

– Ох, старость не радость, я забыла как дальше…

– А дальше вот, – воскликнула Даша.

И прошла ты сонно-белая,

Вдоль по комнатам одна.

Опустила, вся несмелая,

Штору синего окна.

И потом, едва заметная,

Тонкий полог подняла.

И как время безрассветная,

Шевелясь, поникла мгла.

А закончили стихотворение они уже вместе:

Стало тихо в дальней спаленке -

Синий сумрак и покой,

Оттого, что карлик маленький

Держит маятник рукой.

– Боже мой, ты любишь Блока? – восторженно закричала Жанна Петровна.

– Очень люблю, – смущенно призналась Даша.

– А какое твое самое любимое стихотворение?

– Я даже не знаю.

– А мое:

Девушка пела в церковном хоре

О всех усталых в чужом краю.

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою…

И еще вот это:

Под насыпью, во рву некошенном,

Лежит и смотрит, как живая,

В цветном платке, на косы брошенном,

Красивая и молодая.

– Да, я это тоже очень люблю,- кивнула Даша. – А еще «Скифы». И «Пушкинский дом», да и вообще…

– Невероятно! Просто невероятно! Я думала, наши дни молодежь никаких стихов не читает, и вдруг такой приятный сюрприз… А ты, Олечка, любишь стихи?

– Не очень, – ответила Оля.

Даша удивленно на нее взглянула. Она-то точно знала, что Оля любит стихи, и особенно Марины Цветаевой. Но сочла за благо промолчать. Мало ли что пришло Оле в голову.

– Извините, Жанна Петровна, а что было дальше? – спросила Оля.

– Ах да, я отвлеклась… так на чем мы остановились?

– Умерла дочка Евгении Митрофановны.

– Да, да, конечно… «В голубой далекой спаленке…»

«Неужели она сейчас по новой начнет Блока читать?» – ужаснулась Даша. Но Жанна Петровна продолжала:

– Вот тут начинается странность… То есть какой-то таинственный период в жизни Женечки. Она пропала…

– Как? – вырвалось у Оли.

– Да я сама не знаю! Я ведь ее тогда не знала, мне ее жизнь известна только с ее слов. А в ее изложении начиная с сорок девятого года и примерно по пятьдесят седьмой какой-то провал. Об этих годах она никогда не говорила. Никогда! Сколько я ни спрашивала, она всегда наотрез отказывалась говорить.

– Как странно… – заметила Даша.

– Более чем странно.

– А может быть, ее тоже арестовали? – спросила Оля.

– Ну и что? Почему же надо было это скрывать? В те годы чуть не полстраны по тюрьмам да лагерям сидело, и в основном без всякой вины, чего ж тут стесняться-то? Нет, я думаю, там что-то другое было, может быть, какая-то несчастная любовь…

– Ну а потом-то что? – в нетерпении спросила Оля.

– В пятьдесят седьмом году Женечка вновь появилась в Москве и поселилась в коммунальной квартире, где я жила вместе с родителями. Она меня сразу в восторг привела. Красавица! И вообще необычная очень…

– Чем необычная? – заинтересовалась Даша.

– Ну, как вам сказать… Независимая очень была, на кухне с соседками никогда не сплетничала, ни в каких квартирных склоках не участвовала, очень за собой следила. Тогда женщины гораздо меньше внимания себе уделяли, да и в продаже ничего ведь не было, а она всегда одета была с иголочки, шила потрясающе, кремы у нее какие-то удивительные

были, пудреница с огромной розовой пуховкой… Помню, эта пуховка просто потрясла мое воображение. Мне казалось, что такие вещи только в заграничных фильмах бывают… – Она работала где-нибудь?

– Конечно! Работала врачом в поликлинике Большого театра. Кстати, если бы она сидела, ее 6ы в те годы в эту поликлинику вряд ли взяли… Она была прекрасным фониатором.

– Это что такое? – спросила Даша.

– Это врачи, которые голосовые связки лечат, – со знанием дела объяснила Оля.

– Верно, – кивнула Жанна Петровна. – А ты откуда знаешь?

– Так у меня папа певец.

– Да? И где же он поет? – заинтересовалась Жанна Петровна.

– Он в театре не поет, – неопределенно ответила Оля.

– А где? Где он поет?

– Ну, он дает концерты… Он много ездит…

– А что он поет? Какую музыку?

– В основном романсы…

Жана Петровна пристально всмотрелась в лицо Оли. И вдруг спросила:

– Послушай, а твой папа не Алексей Нежданов? Оля даже рот открыла от удивления.

– Но как вы догадались?

– Боже мой, это же самый любимый мой певец! Я его просто обожаю! У меня есть все его записи. Ах ты, господи, ты очень, очень на него похожа.

– Да? Обычно мне говорят, что я больше похожа на маму…

– Ничего подобного! Ты просто вылитый отец! О, я так рада, что познакомилась с тобой! Ты должна сказать отцу, что у него есть такая страстная поклонница!

Она опять закатила глаза, и Даша с ужасом подумала: «Сейчас опять начнет читать стихи». И точно!

Природы баловень, как счастлив ты судьбой!

Всем нравятся твой рост и гордый облик твой,

И кудри пышные, беспечностью завиты,

И бледное чело, и нежные ланиты,

Приподнятая грудь, жемчужный ряд зубов,

И огненный зрачок, и бархатная бровь.

– Это кто написал? – перебила завывающую даму Оля.

Та, словно очнувшись от сна, недоуменно взглянула на девочку, но ответила:

– Это Фет. Слыхала про такого поэта? Впрочем, ты ведь не можешь не знать эти стихи:

Сияла ночь. Луной был полон сад, лежали

Лучи у наших ног в гостиной без. огней.

Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,

Как и сердца у нас за песнею твоей.

– Да, да, – перебила ее Оля, – этот романс я знаю, папа его поет.

– Извините нас, Жанна Петровна, – словно бы осуждая невоспитанную подругу, сказала Даша, – но у нас не так много времени, и нам хотелось бы узнать все-таки про Евгению Митрофановну…

– Ну да, ну да… Так о чем шла речь?

– Она поселилась в вашей квартире и очень за собой следила, – напомнила Даша.

– Да, и еще в ней была какая-то бесшабашность, что ли… Помню, один сосед, шофер, страшно напился и начал бить жену, что нередко бывало, и соседи предпочитали не вмешиваться. А она его вмиг усмирила, да так, что он больше никогда руку на жену не поднимал.

– Что же она сделала?

– Не знаю. Когда я ее об этом спрашивала, она только смеялась. Она вообще умела удивительно уходить от ответов на неудобные или неинтересные ей вопросы. Я была по-девчоночьи просто влюблена в нее и пыталась во всем ей подражать… Иной раз до смешного. Моя мама все говорила: «Жанна, не обезьянничай!» Но куда там! А Женечке даже нравилось мое восторженное поклонение, она много времени на меня тратила. По театрам водила, потом в моду вошли поэтические вечера, и она меня с собой таскала. Видимо, я каким-то образом заменяла ей умершую дочку. Я со всеми своими проблемами не к маме шла, а к Женечке, маме все некогда было, а Женечка всегда для меня время находила…

– Жанна Петровна, а её муж, он не вернулся из лагеря? – спросила Даша.

– Нет. Он там погиб. Его посмертно реабилитировали.

– И Евгения Митрофановна больше замуж не вышла?

– Нет. Романы у нее какие-то случались, а замуж не вышла. Хотя за ней иногда такие знаменитые артисты ухаживали…

– А подруги у нее были?

– Была одна закадычная подруга с раннего детства, вот как раз Кирочкина бабушка. Ну и еще дружила она с одной певицей из Большого театра. Не слишком знаменитой, но довольно известной одно время. Кстати, недавно я ее видела в какой-то передаче об истории Большого театра.

– А как ее фамилия? – быстро спросила Оля.

– Журавленко. Наталия Дмитриевна Журавленко.

У Оли что-то промелькнуло в глазах, но она смолчала.

– А что дальше? – спросила Даша.

– Дальше? Я потом замуж вышла, а Женечка квартиру получила в Черемушках.

– Но в последние годы она не в Черемушках жила, – заметила Даша.

– Совершенно верно. Она очень долго занималась обменами и в результате получила эту двухкомнатную квартиру. И тогда успокоилась. Все говорила, что не желает жить в однокомнатной панельной клетушке, ну и все такое… Она к старости вдруг все свои барские фанаберии вспомнила.

– Барские? – удивилась Даша. – Какие уж там барские фанаберии при такой жизни?

– Не скажи, – ласково улыбнулась Жанна Петровна. – Кровь, видно, взыграла дворянская. Отец у нее из дворян был, а уж мать и вовсе княжна. Только ей всю жизнь это скрывать приходилось. Постойте, девочки, а вы почему это так Женечкой интересуетесь?