Р. Стайн - Не ложись поздно Страница 3

Я нашла наш «Камри», припаркованный на углу возле тротуара, подбежала к нему и влезла на заднее сиденье. При виде меня Морти отчаянно завилял хвостом и запыхтел, как припадочный. Он наскочил на меня и принялся яросто умывать мне лицо языком.

— Морти, лежать! Отвали! — со смехом крикнула я. Лицо ужасно защипало. У него язык как наждачка. — Фу! Морти! Оставь меня в покое!

Морти — здоровенный белый пес, наполовину овчарка. Родители подарили мне его на день рождения. Куда бы мы ни поехали, он всегда с нами. Он мнит себя маленьким щеночком. Постоянно прыгает на меня и слюнявит лицо языком.

Наконец, я отпихнула его и вытерла щеки рукавом.

— Я в тебе сильно разочарована, — сказала, не оборачиваясь, мама, сидевшая передо мной.

— Эка важность, — буркнула я, чувствуя все нарастающую злость. Живот налился тяжестью. Последовать за мной в ресторан — это беспардонное вторжение в мою личную жизнь.

— Мне уже не восемь лет, — заявила я.

— Ну так и веди себя соответственно. — Мама так и не повернулась. Она всегда разговаривает очень мягко. И никогда не закатывает сцен.

Это у меня характерец будь здоров.

Папа занял место за рулем и отъехал от тротуара. Он так больше и не проронил ни слова. Взвизгнув шинами, он свернул на Парк-Драйв и покатил к дому. Живем мы на Вилледж-Роуд, в полумиле от салона, где мама работает парикмахером.

— Помедленнее, Джимми, — попросила мама.

— Не учи меня водить, — огрызнулся он.

Теперь уж мы все друг на друга рявкали. Я им, что ли, виновата?

Что-то забарабанило по крыше машины, и я увидела, что начался дождь. Прозрачные капли ярко переливались в свете фар встречных автомобилей.

— Помедленнее, — повторила мама сквозь зубы. — Дорога скользкая.

— Лиза, мы должны быть уверены, что ты заслуживаешь доверия, — произнес папа.

— Давно заслуживаю, — отрезала я. — У вас нет никакого права…

— Как прикажешь тебе доверять, когда ты врешь и выбираешься из дома тайком? — гнул свое папа.

— Тайком не должна была, — признала я. — Но почему я ускользнула тайком? Потому что вы невыносимы. Вы опозорили меня перед друзьями. Вы об этом-то хоть подумали?

— Джимми, ты проскочил на красный свет, — вмешалась мама. — Сосредоточься на вождении. Семейный совет можно провести и дома.

— О нет, — простонала я. — Не будет никаких семейных советов. Я…

Я умолкла. И вдруг как заору:

— Поворачивай! Поворачивай! Я оставила на столике телефон! — Я заколотила кулаками по спинке папиного сиденья. — Поворачивай назад!

Папа крутанул руль. Машина развернулась.

Мама завизжала.

В лобовом стекле вспыхнул ослепительный свет.

Я увидела искрящиеся капли дождя. Словно драгоценные камни, сияющие в ярком свете.

Я почувствовала мощный толчок. Меня швырнуло вперед, потом назад.

Вслед за ним пришел грохот. Оглушительный треск бьющегося стекла и скрежет металла.

В ярком свете я видела, как папина голова дернулась вперед. Видела, как он треснулся лбом о рулевое колесо.

Мы по-прежнему разворачивались. Машина все еще двигалась. Свет, казалось, окружает нас отовсюду, швыряет нас из стороны в сторону, словно океанские волны.

Я видела, как мотнулась папина голова. А потом услышала треск, и поняла, что это треснул его череп. Я знала это. Я знала.

Я слышала, как его череп раскололся, видела его рассеченный лоб, видела, как ударила фонтаном темная кровь и хлынула вниз, заливая лицо.

Моя голова мотнулась вбок. Задняя дверца распахнулась. Я услышала вой налетевшего ветра. И увидела, как Морти выскочил из машины.

Морти, вернись…

А потом на меня обрушилась боль. Боль прострелила тыльную сторону шеи. Боль захлестнула меня. Грудь… ноги… голову… Ослепляющая боль.

Я ослепла… Нет… Я умерла.

Яркий свет уходил ввысь. А я тонула… тонула в бездонной мгле.

Потом — свет возвращается.

Бледный, водянистый свет, в котором парят темные формы. Движущиеся пятна. Словно глядишь в камеру со сбившимся объективом.

Я слышу ропот голосов, близкий, но слишком тихий, чтобы можно было разобрать слова. Смотрю в колеблющийся свет, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть за прозрачной завесой.

Когда я щурюсь или моргаю, боль нарастает. Голова раскалывается. Чувствую пульсирующую ломоту в висках. Пытаюсь повернуть голову, но режущая вспышка боли заставляет меня замереть.

— Нужно прибавить? — доносится откуда-то сзади женский голос. — Там и так почти на максимуме.

Лишь теперь я соображаю, что нахожусь в постели.

Лежу на спине на больничной койке.

Свет вздымается, пульсируя, и начинает меркнуть. Накатывает волна. Над водой розовеет вечернее небо.

Я лежу на берегу, любуясь закатом.

Нет. Все не так. Мысли путаются…

Я лежала на спине, наблюдая за кругами света на потолке. Да. Усилием воли я сосредоточила взгляд.

И теперь я видела толстую оранжевую трубку, погруженную в мое запястье. И узенькое окошко с наполовину опущенными жалюзи. Собственные руки, вытянутые вдоль тела и покоящиеся на белоснежной льняной простыне.

Не обращая внимания на боль, я повернула голову и увидела кровать, стоявшую напротив. И ахнула, когда в поле зрения возник отец. Да. Теперь я вспомнила автокатастрофу. Грохот и звон сминающегося металла и бьющегося стекла, и страшный удар.

Я вспомнила автокатастрофу. Теперь я смотрела на отца, сидевшего на койке напротив меня. Он то вплывал в фокус, то выплывал, то становился виден отчетливо, то расплывался мутным пятном. Его голова… она накренилась вперед. Алая кровь струилась по лицу.

А рулевое колесо…

…стержень рулевого колеса был вбит ему в лоб.

Руль торчал из его головы. Кровь забрызгала все вокруг и собиралась в лужицы на полу.

Он не двигался. Просто сидел на постели, наклонившись вперед, с забрызганным кровью рулем, торчащим из головы.

Где же медсестры? Где доктора?

Я отвернулась. Я не могла смотреть. Разинув рот, я в ужасе заревела:

— Помогите ему! Кто-нибудь, помогите ему!

От отчаянных криков разболелось горло. Комната дико закружились вокруг меня.

В поле зрения вплыло мамино лицо. Оно казалось бледнее обычного, словно вместо кожи ее скулы были обтянуты белой бумагой.

— Мама?

Она несколько раз моргнула. В ее глазах я увидела слезы.

— Лиза? Очнулась? О, слава Богу!

Приподняв голову, я увидела, как сзади к ней подошел седой мужчина в белом халате. В одной руке он держал блокнот. На груди покачивался стетоскоп.

— Папа! — закричала я. — Позаботьтесь о папе!

Никто из них даже не обернулся. Оба смотрели на меня.

Я перевела взгляд на кровать напротив.

— Папа?

На кровати никого не было.

Мама положила руку мне на плечо.

— Лиза, почему ты кричала? — Я увидела, что другая ее рука закована в гипс и висит на перевязи.

— Я… мне показалось, что я видела папу, — пробормотала я. Комната снова пошла кружиться. — На той кровати. Так ясно… Он истекал кровью. Голову опустил, а кровь лилась… и никто ему не помог. Никто.

Седовласый отстранил маму. Он смотрел на меня серебристыми глазами из-под стекол очков в черной оправе. Кустистые выгнутые брови напоминали парочку толстых белых гусениц.

— Я доктор Мартино, — представился он. — Рад, что ты так быстро пришла в себя, Лиза. Вчера вечером ты еще находилась в бессознательном состоянии.

— Я была без сознания? — Я бросила взгляд в окно. Сквозь открытую нижнюю половину лился оранжевый солнечный свет. Вечернее солнце?

— Ты получила тяжелое сотрясение мозга, — сообщил доктор Мартино. В его дыхании чувствовался запах кофе. В глазах и стеклах очков играли блики света. — Какое-то время тебя, вероятно, будут преследовать ночные кошмары и даже галлюцинации. Твой мозг пережил серьезную встряску.

Я закрыла глаза. Все болело. Все тело. Даже веки.

— Галлюцинации? — переспросила, снова открыв глаза. — То есть, как сейчас, когда я видела папу?

Доктор кивнул. Рядом с ним всхлипнула мама. И тут же умолкла. Она предпочитает не показывать чувств. Кажется, это принято называть «нордическим характером».

— Я была уверена, что вижу его, — сказала я, чувствуя, как вдруг сдавило горло. — Не могу поверить, что мне все померещилось.

— Мы подержим тебя здесь какое-то время, — сказал доктор Мартино. — Полагаю, с недельку или чуть дольше. Нельзя исключать внутреннего кровотечения. Нужно понаблюдать. Тебя также могут мучить и другие галлюцинации. Должен сразу предупредить.

Я слушала его вполуха. Он по-прежнему то появлялся, то пропадал. Казалось, его брови движутся сами по себе, будто живые.

Я повернула голову к маме.

— А… папа? Где папа? Он в порядке?