Валерий Роньшин - ОТДАЙ СВОЕ СЕРДЦЕ Страница 3

Не успел Самокатов обо всем этом подумать, как уже приехал на Фарфоровскую. Курочкина стояла у кассы и что-то писала фломастером на стене.

— Привет, — сказал Генка.

Рита обернулась.

— Ой, как ты меня напугал!

— А что ты тут пишешь?

Девочка проворно закрыла надпись ладошкой.

— Ничего.

— Ну дай посмотреть.

— Не дам. Прочтешь, когда обратно поедешь.

— Ты что-то про меня написала?

— Про тебя и про себя.

— Ну можно я сейчас посмотрю?

— Нет, нет и нет.

Курочкина увлекла Самокатова к скамейке.

— Посидим?

— Посидим.

Они сели. Рита достала пакетик изюма в шоколаде и протянула Генке.

— Угощайся.

Ребята стали есть изюм и разговаривать.

— Рит, а чего ты в школу-то не ходила? — снова спросил Самокатов.

— А, решила прогулять, — беспечно ответила Курочкина.

— Но мы же договорились после уроков пойти в кино.

— Ой, извини, Генчик. Я забыла.

Генка был слегка уязвлен.

— Я ведь тебе три раза напоминал.

— Вот такая я нехорошая редиска, — хихикнула Рита, кидая в рот изюминку за изюминкой.

Да, стыдить ее было явно бесполезно. И Самокатов сменил тему:

— А ты что, здесь живешь?

— Ага, под платформой, — продолжала хихикать Курочкина.

— Ну, в смысле, около Фарфоровской? — уточнил Генка.

Рита не успела ответить. К ним подошел мужчина в черном костюме и с букетом белых гвоздик.

— Вы не подскажете, как пройти на собачье кладбище? — спросил он.

Курочкина принялась объяснять:

— Вначале идите прямо, потом сверните налево, затем направо…

— А долго идти?

— Минут десять.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

Мужчина с гвоздиками ушел.

— Что еще за собачье кладбище? — поинтересовался Самокатов.

— А ты разве не знаешь, что у нас в Питере есть собачье кладбище?..

— Нет. Там что, собак хоронят?

— И собак, и кошек, — ответила Курочкина. — Короче, домашних животных… — И, помолчав, прибавила: — Я своего Крыжовника тоже на этом кладбище похоронила.

— Какого Крыжовника?

— У меня был кот по имени Крыжовник. — Рита вздохнула.

Мимо платформы с грохотом пронесся скорый «Петербург — Москва». Когда он умчался, Курочкина легонько дотронулась кончиками пальцев до Генкиной руки.

— Ген, я хочу тебе сказать одну вещь… — Она замялась. — Даже не знаю, говорить или нет.

— Конечно, говори.

Девочка печально улыбнулась.

— Боюсь, у тебя от моих слов уши завянут.

— Не завянут.

— Ну хорошо. Дело в том, что я… — Рита не закончила фразу.

— Что — «ты»?

— Да нет, ничего.

— Ты же хотела сказать.

— Я передумала.

— Тогда бы и не начинала, — насупился Генка.

— Ну не сердись, Генчик. Я могу, конечно, сказать, но предупреждаю заранее — тебе будет неприятно.

«У нее есть другой пацан!» — понял Самокатов. И тут же выпалил это вслух:

— У тебя есть другой парень, да?!

Курочкина взъерошила Генкины волосы.

— Никого у меня нет, дурачок. Я люблю только тебя.

Генка растерялся.

— Любишь? — смущенно повторил он.

Рита кивнула.

— Люблю. Надеюсь, ты не против?

— Да.

— Что «да»?

— Ну то есть — нет. — Самокатов покраснел, как помидор. — Не против.

Курочкина встала со скамейки.

— Пойдем, я тебе покажу, что я написала.

Они подошли к кассе. На стене было написано:

Рита + Гена = love

«Самое время для поцелуя», — решил Генка и потянулся губами к Ритиной щеке. Девочка отстранилась.

— Не надо, Гена, — сказала она.

— Почему?

— Потому что мы должны расстаться, — трагическим голосом сообщила Курочкина. — Навсегда.

— Как это — расстаться? — обалдел Самокатов.

— Сейчас поезд пройдет, и я тебе объясню…

Мимо них катил товарный состав. Длинный-предлинный. Генка весь измаялся, пока все вагоны не прошли.

Наконец товарняк укатил, и Рита начала объяснять:

— Понимаешь, Гена, раньше я была очень веселой девчонкой…

— Да ты и теперь…

— Не перебивай, пожалуйста. Я любила прикалываться, обожала дискотеки, ролики… Но однажды я попала в больницу с приступом аппендицита. И там случилась ужасная вещь… — Рита замолчала, теребя пуговицу на блузке.

Прошла минута. Девочка все так же молча теребила пуговку.

— Ну? — не выдержал Самокатов.

Курочкина глубоко вздохнула, как перед прыжком в холодную воду, и сказала:

— В общем, хирург, который делал мне операцию, внезапно сошел с ума. И вместо аппендикса вырезал у меня сердце… — Рита опять умолкла.

— Это что, прикол? — усмехнулся Генка.

Девочка покачала головой.

— К сожалению, нет. Он действительно вырезал мне сердце. Послушай, если не веришь.

Самокатов послушал. В груди у Курочкиной было тихо.

— Заодно можешь и пульс пощупать. — Рита протянула руку. — Его у меня тоже нет.

Генка пощупал. Пульса не было.

— И зрачки у меня на свет не реагируют. — Широко раскрыв глаза, девочка посмотрела на солнце. — Видишь?..

— Я что-то не врублюсь, — сказал сбитый с толку Самокатов. — Это фокус, да?..

— Нет, Геночка, не фокус. В больнице, где мне делали операцию, проводились эксперименты по оживлению мертвецов. Вот меня и оживили. Но вскоре выяснилось, что я все равно осталась мертвецом. Живым мертвецом. Для того чтобы стать по-настоящему живой, мне необходимо сердце. Твое сердце, Гена.

— Мое?! — ошарашенно произнес Самокатов.

— Да, твое, — подтвердила Курочкина и сделала шаг вперед.

Генка невольно попятился.

— Ты чего, Рит? — пробормотал он.

Курочкина сделала еще один шаг вперед. А Самокатов, соответственно, шаг назад.

А тем временем со стороны Питера приближался очередной товарный состав. Тудух-тудух… — слышался стук колес.

Рита продолжала наступать на Генку, улыбаясь при этом какой-то странной застывшей улыбкой.

— Рит, ты чего?.. — снова пробормотал Самокатов, отступая к краю платформы.

И тут вдруг Ритино лицо мгновенно покрылось плесенью.

— Отдай свое сердце! — завизжала она и со всей силы толкнула Генку в грудь.

— А-а-а-а-а-а… — закричал Самокатов и полетел с платформы на рельсы. Прямо под колеса товарняка.

Глава IV

ШУТОЧКИ ПОДСОЗНАНИЯ

— А-а-а-а-а-а… — продолжал вопить Генка, лежа в постели. Он проснулся от собственного крика. Сердце колотилось. Мысли путались. Где он?! Что с ним?.. Самокатов лихорадочно озирался. Знакомая вроде бы комната… На стенах — постеры рок-звезд и знаменитых спортсменов… Ой, да это же его квартира! Но ведь он только что упал с платформы, и на него, пронзительно гудя, надвигался электровоз… Значит, это был всего лишь сон… Сон?.. Но почему же тогда болит голова, будто он и вправду стукнулся головой о рельсы?..

Генка нащупал на затылке здоровенную шишку. Он тотчас вспомнил о царапинах на шее, появившихся у него после вчерашнего сна. И вот теперь — шишка… В голову полезли разные мысли. В основном неприятные. А вдруг это вовсе не сны, а глюки, во время которых он в беспамятстве царапает себя ногтями и бьется головой о стенку? Самокатов даже вспотел от такого предположения. Да нет же! Никакие это не глюки!.. На самом деле все очень просто: как только родители уехали, он набрал в видеопрокате кучу кассет с «ужастиками»; и вот досмотрелся до того, что ему начали кошмары сниться.

«Ну а царапины с шишкой откуда?» — напомнил Самокатову внутренний голос. На этот вопрос у Генки ответа не было. И он отправился под душ — чтобы хоть немного успокоиться. Но спокойствие так и не пришло. Самокатов не мог отделаться от мысли, что его сны — вовсе не сны. «Да почему же не сны?! — сам с собой спорил Генка. — Я же просыпаюсь…» Да если б это была явь, он бы сейчас не под душем стоял, а лежал под колесами товарняка…

Но сколько Самокатов себя ни убеждал, все равно оба сна казались ему явью. Генка даже путаться начал — что ему снилось, а что было на самом деле. Ну, то, что он в Курочкину превратился — это, конечно, сон. А вот когда он пошел в школу и спорил там с Максом насчет все той же Курочкиной — это сон или не сон? Вроде не сон… А может, сон?..

«Двойка!!» — сверкнуло у него в голове. Ему же Нестерова пару влепила!.. Генка быстро достал дневник и перелистал… Есть! Вот она!.. Самокатов обрадовался стоящей в дневнике двойке, как пятеркам никогда не радовался. Значит, то, что было вчера в школе, произошло на самом деле. Он поболтал с Горохом, схватил двойбан, вернулся домой и…

И что?

Генка опять оказался в тупике. Потом позвонила Рита Курочкина и пригласила его на свидание. Выходит, с этого момента и начался сон? Но тогда получается, что, придя из школы, он сразу же лег спать (это в три-то часа дня!) и проспал до следующего утра. Фигня какая-то… Спать он обычно ложился в одиннадцать, а с отъездом родителей — в двенадцать. Ночи, разумеется, а не дня. Да, но если он, вернувшись из школы, не лег спать и не ездил на Фарфоровскую — что же в таком случае он делал с трех до двенадцати? Вот этого Самокатов, как ни старался, вспомнить не мог.