Леонид Влодавец - Клад под могильной плитой Страница 3

Да что ты, сынок? — изумилась мама, которая тоже увидела птицу. — Это же просто ворона! Наверное, заснула на дереве рядом с дорогой, а поезд ее вспугнул…

У нее глаза светились… — пролепетал Сережка дрожащим голосом.

Ерунда! — усмехнулась мама. — Просто у нее в глазах отражались блики от освещенных окон поезда!

Сережке стало стыдно. Действительно, чего он, дурак, испугался?!

Я, конечно, не специалист-невропатолог, — скромно заметил папа, которого тоже разбудил шум, — но думаю, что полтаблетки димедрола этому ребенку не помешает. По крайней мере, он нормально выспится.

Утром Сережку разбудили только перед самой станцией — так хорошо ему спалось под стук колес и полтаблетки димедрола. Он даже умыться не успел, времени не хватило. Поэтому о том, что во сне привиделось, Рябцев-младший быстро забыл…

Конечно, мамины опасения насчет того, что на севере в июле будет снег лежать, ничуточки не оправдались. Напротив, если в Москве, когда уезжали, было прохладно, то тут, едва вылезли из вагона, сразу почувствовали жару. Может, не совсем похожую на крымскую, но под тридцать градусов, не меньше.

На маленькой станции, кроме путешественников, никто из поезда не вышел. И то толстая тетка-дежурная сильно удивилась. Как видно, давненько не видела, чтобы здесь столько людей сразу высаживалось. А тут — аж тринадцать человек! Восемь взрослых и пятеро детей, если, конечно, двухметрового Степу тоже за ребенка считать.

Прямо у дверей вагона всех москвичей встречал дядя Толя. Он приехал на грузовичке «Газель», которая, как известно, может перевозить полторы тонны груза. Когда в кузов запихнули четыре байдарки, а потом еще и двенадцать человек с рюкзаками — тетю Таню в кабину усадили, потому что она уже бабушкой числилась, — то Сережка подумал, будто машина вообще с места не сдвинется. Это же опасение и дядя Витя высказал, который даже без рюкзака сто килограммов весил. Он как автомеханик в машинах разбирался и заметил, что за целость подвески при такой нагрузке он ни за что не поручится. Но дядя Толя сказал, что он в своей подвеске уверен, поскольку ехать от станции недалече — всего полета километров. И машина, действительно, не только смогла сдвинуться, но и благополучно преодолела все эти километры. А вот сказать, что пассажиры совсем благополучно доехали, пожалуй, будет преувеличением. Дорога, по которой катила полуторка, была жутко пыльная, ухабистая и трясучая. Без миллиграмма асфальта, зато через каждые десять метров из-под грунта высовывались здоровенные булыжники. Их на дорогу никто не клал, просто их дождями из земли вымыло. Когда колесо наезжало на такой камень, то всех сидящих в кузове подбрасывало аж до самого тента, который был натянут над кузовом. Дядя Витя сказал, что это не дорога, а кромешный ад, и ездить по ней на машине — преступление перед техникой. Хуже всех пришлось, конечно, Степе, потому что он, как на грех, сидел под самой дугой, на которую натягивается тент. Как только машину подбрасывало, Степина головушка оказывалась в опасной близости от этой дуги. Юному дылде приходилось вытягивать руки, как волейболисту, ставящему блок у сетки, и упираться в дугу обеими ладонями. Но однажды он зазевался, не успел «блок поставить» и очень крепко приложился лбом. На дуге даже вмятина появилась, а Степа только поморщился и лоб почесал. Мама его, сидевшая в кабине, ничего не заметила, а папа, то есть дядя Коля, сказал гордо:

У нас, Селивановых, лбы крепкие! Сережку тоже много раз подбрасывало, но он,

конечно, до тента и до дуги не долетал. Все-таки у небольшого роста есть кое-какие преимущества. Но вот пыли Рябцев-младший наглотался изрядно: так и скрипела на зубах.

Почти все время дорога шла лесом, несколько раз выезжали на поля, подымались на горки, переезжали речки по деревянным мостикам. Три или четыре раза проезжали через деревни и даже через большое село, но не останавливались и ехали дальше. А пыль все лезла в нос, грузовичок все трясся и трясся, подпрыгивал и подпрыгивал, и казалось, конца-краю этим мучениям не будет…

В общем, когда наконец машина добралась до деревни, где проживал дядя Толя, и остановилась около его дома, то всем показалось, что они заново на свет родились.

— Благодать! — жадно вдохнув свежего воздуха, воскликнул дядя Коля.

Красота! — подтвердил дядя Витя.

Здорово! — согласился дядя Олег.

Чудо! — это уже Сережкин папа восхитился. Деревня оказалась совсем маленькой. В ней

только десять домов было, а жили только в трех. Остальные стояли пустые, заброшенные, мрачно-серые, с заколоченными окнами и дверями, а дворы и огороды заросли какими-то дикими кустами, крапивой и прочим бурьяном. В общем, ничего приятного глазу в этих домах не было. А вот те три дома, в которых жили, смотрелись совсем по-иному, будто их откуда-то из другой деревни сюда перенесли, а может, из другой страны или даже с другой планеты. Но скорее всего — из какой-нибудь сказки, потому что такие красивые избы Сережка только в сказочных фильмах видел.

Во-первых, в отличие от заброшенных, сложенных из голых посеревших от времени бревен, эти три были обшиты гладкими досками и выкрашены в яркие, радующие глаз цвета. Одна была нежно-зеленая, цвета молодой травы, другая — золотисто-желтая, солнечная, а третья, как раз та, где жил дядя Толя, — небесно-голубого цвета.

Во-вторых, у всех трех жилых изб на окнах — даже на слуховых чердачных! — имелись резные фигурные наличники и ставенки молочно-белого цвета, на которых рукой профессионального художника — дяди Толи, конечно! — были изображены разные птицы. И дятел, и глухарь, и журавль, и селезень, и еще какие-то, Сережке неизвестные — ну прямо, как живые!

А крылечки у изб были вообще как у настоящих теремков: с крашеными ступеньками, фигурными перилами, с точеными балясинами, а крыши над крылечками поддерживались резными столбами-скульптурами, изображавшими веселых приплясывающих мужичков в лаптях, с гармошками, дудками, балалайками и бубнами.

Но, конечно, дяди Толина изба была самая большая и красивая. Двухэтажная, с какими-то пристроечками и надстроечками, даже с башенкой, на которой флюгер имелся в виде золотого петушка, как в сказке Пушкина. И не только сама изба, но и все постройки во дворе: дровяной сарай, собачья конура, колодец, даже туалет-скворечник — все было отделано резными наличниками и красиво раскрашено. Забор, калитка и ворота тоже выглядели необычно: поверх выкрашенных в голубой цвет штакетин дядя Толя прибил вырезанные из дерева белые барельефы, изображающие медведей, лосей, кабанов, волков и оленей. А еще во дворе имелся маленький фонтан с бассейном. Вода из колодца с помощью насоса подавалась в большую бочку, упрятанную в ту самую деревянную башенку с флюгером, и оттуда самотеком шла по трубам в бассейн и высокой струйкой вылетала вверх изо рта опять-таки сказочной Золотой Рыбки, которая словно бы выскакивала из бассейна.

Дядя Толя познакомил всех приезжих со своей женой тетей Катей и дочкой Зоей, которая, как и Степа, в одиннадцатый класс перешла. Конечно, она до двух метров еще не доросла, но все равно была ужас какая длинная.

Конечно, приезд такого количества гостей не прошел мимо остальных жителей деревни, точнее, жительниц, потому что в тех двух избах жили только две старушки: Марья Николаевна и Дарья Степановна. Хотя им дядя Толя годился в сыновья, они его с большим уважением называли Анатолием Петровичем. Потому что это он им забесплатно отделал и покрасил избы, поправил заборы, а также весной помогал огород вскапывать, а осенью — копать картошку. И это при том, что у дяди Толи еще и свое хозяйство большое было.

Конечно, всем, пропылившимся и упревшим от жары во время поездки на «Газели», первым делом захотелось сходить на речку. Оказалось, что далеко идти не надо. Требовалось пройти по тропинке через огород, выйти через заднюю калитку и спуститься с небольшого пригорка. И полсотни метров в общей сложности не набиралось.

Вдоль реки густо росли кусты, но через них вела узкая тропка, по которой гости в сопровождении хозяев и вышли на небольшой песчаный пляжик. Конечно, все тут же стали раздеваться и плюхаться в речку. Наверно, уже давным-давно в этих местах такого шума не бывало. Казалось, будто сюда на какое-то время переселился один из многолюдных московских пляжей. Только вот вода в этой речке была совсем иная, чистая, прозрачная и прохладная, а не грязно-серо-коричневая, как в Москве. Тут и на середине речки, где метра два глубины, с поверхности дно хорошо виделось и даже рыбки, которые там плавали.

Но все-таки полтора десятка человек — это не тысяча и даже не сотня. Тем более что дно у речки было в основном песчаное, без всякого ила, течение быстрое, и замутить воду было очень сложно. Поэтому москвичи, хоть и набултыхались от души и смыли с себя напрочь городскую копоть и дорожную пыль, за час речку не испортили.