Записки остраннённого - Я. Нелитов Страница 10

Авторское предуведомление к «Журналу Печорина» – слова о дружбе. Вольно или невольно, но Лермонтов отсылает читателя к «Онегину». И добавляет своей горечи и горечи пушкинской. У Пушкина: «А что? Да так, я усыпляю пустые черные мечты…» – и так далее. Казалось бы, куда уж горше? Однако Лермонтов сумел.

Таких перекличек со старшим по цеху у Лермонтова немало, и мы к ним еще вернемся.

«Журнал Печорина». Наблюдение над собой ума злого и холодного. Здесь читатель уже не встретит такого откровенного любования героем, какое он видел в описании внешности Печорина от третьего лица.

***

Итак, отбрасывая шелуху, сразу о «Княжне Мери».

С первых же строк Печорин предстает перед нами в роли психолога, очень похожего своей «техникой» на автора, знакомого нам по «Беле» и «Максиму Максимовичу».

Только в скобках замечаем, что описание склонности Грушницкого к пышным фразам и его неспособности радоваться просто прекрасному так и просится, чтобы показать его некоторым критикам.

***

Фраза, способная пролить свет на причину раздражения, которое «Герой нашего времени» вызывал у многих читателей – современников Лермонтова: «Я его понял, он за это меня не любит». Впрочем, и о «любви» самого Лермонтова к большей части читателей сказано там же: «Я его также не люблю… столкнемся… и одному из нас несдобровать».

Да, это и есть оно самое – всеведенье пророка. Грустно. Зато правда.

***

Очередной «диалог» романа Лермонтова с романом Пушкина. Холодный Печорин – восторженному Грушницкому – про «бархатные глаза»: «Советую тебе это присвоить». Напрашивающаяся параллель: «…Когда б я был, как ты, поэт». У Лермонтова – почти уже без этого «б».

Способен ли холодный ум создать поэтический образ? Бывает. Вот, например: «Так образы изменчивых фантазий, // Бегущие, как в небе облака, // Окаменев, живут потом века // В отточенной и завершенной фразе». Так что «бархатные глаза» вполне правдоподобны – и куда позитивнее онегинской «глупой луны».

И сразу же следующая перекличка. Пушкин: «Чем меньше женщину мы любим, // Тем легче…» Цинично. Описан, так сказать, нулевой вариант, пассивное поведение. А вот позиция игрока, шаг от нейтральности – в негатив. «Грушницкий… бросил на нее один из тех томно-нежных взглядов, которые так мало действуют на женщин», Мери улыбнулась этому олуху. А вот на дерзкий лорнет Печорина она рассердилась не на шутку. Все, Печорин выиграл первое очко в этом поединке!

Любовная тактика юного Онегина, при всем ее кажущемся разнообразии, психологически заметно примитивнее. Вообще, Печорин как психолог далеко впереди многих. Вот, о докторе Вернере: «Его приятели, то есть все истинно порядочные люди, служившие на Кавказе…» Печорин не просто различает людей, он абсолютно уверен в справедливости своих оценок. По такому ли принципу разделял людей на приятелей и неприятелей, скажем, Онегин? Увы, нет. Там всё «от делать нечего». А вот Печорин своим полагает именно и только Вернера. Никак не Грушницкого и иже с ним!

Еще – о той же психологической точности героя: «Когда глаз выучится читать в неправильных чертах отпечаток души испытанной и высокой…» (Надо ли говорить, что Григорий Александрович имеет в виду далеко не всякий глаз?) И еще. «Надобно отдать справедливость женщинам: они имеют инстинкт красоты душевной». (Вот это Белинский полагает «несравненно более слабым» психологически, чем характер Онегина?..)

***

Снова перекличка с Пушкиным. Описание дружеского общения двух по-настоящему умных людей – Печорина и Вернера: «Мы часто сходились вместе и толковали вдвоем об отвлеченных предметах очень серьезно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда… мы начинали хохотать». Спросим себя, можно ли представить нечто подобное в общении Ленского с Онегиным – и поневоле всплывает в памяти Писарев с его, мягко говоря, скептической оценкой этого общения. Увы, в «дружбе» Онегина и Ленского не было места юмору. А куда без него? Первая же обида – и пожалуйста – стреляются. А ведь Печорин и Вернер – едва ли не в большей степени «вода и камень», чем те двое. Даже внешне. Однако главное – общее. То самое, что делает героями на все времена. «…нас двое умных… Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще… мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя».

***

Похоже, герой Лермонтова «круче» героя Пушкина. Автор наделил его всем сразу: и талантом писателя, и способностями психолога, и внешней красотой (отнюдь не делающей его подобным Венере). Вопрос: сознавал ли Лермонтов, что не только его «Пророк» и «Узник» – ответы Пушкину? Или пушкинская способность оказываться «нашим всем» срабатывала в эпигонах, как говорится, машинально, на бессознательном уровне? Судите сами. Вот лермонтовское, предельно циничное: «…года через два выйдет замуж за урода, из покорности к маменьке, и станет себя [Я.Н.] уверять, что она несчастна, что она одного только человека и любила, то есть тебя, но что небо не хотело…»

Sapienti sat: написано это, когда со времени выхода восьмой главы «Онегина» едва минуло десятилетие…

Может быть, подобный цинизм неуместен и применять эти слова к истории Татьяны Лариной – святотатство; Не трогайте Пушкина, это святое! Только для самого-то Пушкина ничего святого не было. Один из его любимых приемов – «работа на снижение». Извольте-с! Перенесемся на это самое десятилетие назад – в Болдино, где был закончен «Евгений Онегин». Тогда же и там же Пушкин написал: «Что за прелесть эти уездные барышни! Воспитанные на чистом воздухе, в тени своих садовых яблонь, они знание света и жизни почерпают из книжек. Уединение, свобода и чтение рано в них развивают чувства и страсти, неизвестные рассеянным нашим красавицам. Для барышни звон колокольчика есть уже приключение… и посещение гостя оставляет долгое, иногда и вечное воспоминание» («Барышня-крестьянка».)

***

Мог ли Онегин (если он был способен на такой уровень честности) сказать о себе так: «…теперь я только хочу быть любимым, и то очень немногими; даже мне кажется, одной постоянной привязанности мне было бы довольно»? Мог. Это и есть онегинский характер, доведенный в Печорине до предела своего развития, от пушкинского лоскутного образца – до характера живого и цельного.

Впрочем, даже эта цельность Печорина не спасает. Как не могут его спасти и ум с талантом. Ведь дело не в самом герое и не в его времени – дело в нашем пространстве. («И дело тут не в метрике, столетие – пустяк»2.) Но о пространстве разговор особый. Отложим. Вернемся к беспощадной честности Лермонтова – и его героя. Печорин о своей возлюбленной: «Вера… хотела сказать что-то очень важное для нас обоих. Вышло – вздор». Да… Любовь – любовью, а