Записки остраннённого - Я. Нелитов Страница 11

– …признайся, что нехорошо.

– Что нехорошо?

– Да что ты увез Белу…

– Да когда она мне нравится?

Сие уже за гранью обычного эгоизма. «В улыбке… что-то детское». А дети – они ведь разные бывают. Например, дурные балованые. Или злые, бросающие камни вслед несчастному безумцу…

***

Вновь «диалог». Поверхностно-светское: «Как денди лондонский одет…» Лермонтов принимает пас: «…приняли меня за черкеса. <…>И точно, что касается до этой благородной боевой одежды, я совершенный денди». Разница! Бравада Печорина – совсем не светская. Показухе противопоставлен облик.

***

Портрет готов. И – создатель прямо называет своего героя воплощенным злом. Да и сам Печорин думает о себе так же. Но верно ли это?

Вспомним о принятых нами правилах – и поиграем немного в чистое остраннение.

Чем таким Печорин плох? Украл девушку. И что? В тех краях это в порядке вещей. Не говоря уж о взаимной любви, которая для кражи невесты отнюдь не требуется. А у Печорина и Белы она как раз была. Даже счастье у них было («Как это скучно! – воскликнул я невольно». Ничего, в дальнейшем Лермонтов «исправился»: никакого счастья герою!)

Никого Печорин не убил несправедливо, ничью семью не разрушил, честь княжны Мери осталась незапятнанной. Да на фоне Грушницкого и его компании Печорин просто ангел во плоти! И тем не менее злым гением все считают отнюдь не Грушницкого. Отчего так?

«Вас мир не может ненавидеть, а Меня ненавидит, потому что Я свидетельствую о нем, что дела его злы» (Ин, 7: 7)

***

Но – ладно. Давайте все же выслушаем героя: какое зло он находит в себе сам? Вот, все сказано прямо. Счастье, по Печорину, – удовлетворенная гордость. Ради этого ему нужно быть для других источником страданий и радости, не имея на то права. Невольно он играет роль палача (Вера) или предателя (Мери).

Да уж, добром это и правда назвать трудно. Откуда в герое подобное ви́дение счастья? Он что же, от природы такой? Нет! Весь, так сказать, механизм воспитания из милого, доброго честного ребенка – Печорина – описан четко и подробно.

Хотите узнать о влиянии среды на формирование характера? Извольте. За век до доктора Ватсона с его элементарным бихевиоризмом.

Все читали на лице ребенка признаки дурных свойств, которых не было, но их предполагали – и они развились. Он был скромен – его обвиняли в лукавстве – стал скрытным. Он глубоко чувствовал добро и зло – никто его не ласкал, все оскорбляли – стал злопамятным. Он был угрюм, другие дети веселы и болтливы; он чувствовал себя выше их – считали, что он ниже – он стал завистлив. Он был готов любить весь мир – никто его не понял – и он выучился ненавидеть. Он говорил правду – ему не верили – и он начал обманывать… Итог: отчаянье, холодное, бессильное.

А теперь – внимание! – риторический вопрос. Многим ли чертам в характере Онегина можно найти объяснение в его детстве?..

***

Давайте все же заметим разницу между Онегиным и… Вот нечто без малейшего намека на «пас» от Пушкина. Не просто совсем не онегинское, а даже не лермонтовское. Григорий Александрович Печорин, во всей своей красе! «…вызвал у нее жалость – и сострадание пустило когти в ее сердце». Когти… Мы скромно умолкаем, склонив голову перед профессиональным игроком. А ведь он всего лишь веселится! «Я это все уже знаю наизусть, вот это скучно…»

«Княжна слушала с таким напряженным вниманием, что мне стало совестно». Бедный. Совестно ему. Но – игра есть игра. Не бросать же – будет еще скучнее…

Уважая мастерство игрока в Печорине, мы считаем себя обязанными выразить не просто уважение, а искреннее восхищение гениальной интуицией Лермонтова как психолога. Ведь он, в отличие от Пушкина, был почти чистым теоретиком в деле светских любовных игр. И однако же…

«Пружины». Они знакомы этой паре – Лермонтов и Печорин – все до одной. В том числе – лежащие вне психологии, а, так сказать, в области физики. «…достоинства располагают ее сердце к принятию священного[!H.L.] огня, а все-таки первое прикосновение решает дело». («Электрическая искра пробежала из руки в руку».)

Тут уже и не игра, и не веселье. С нами говорит «матерьялист».

***

Очередной «пас» из «Онегина», совсем прямой. Княжна заранее обещала танец Печорину. Не, не котильон, так мазурку. И что же? Разумеется, дурак Грушницкий воспринял это как предательство. Ленский и сам вполне пародиен, а пародия на пародию… «Уж я отомщу!»

Вот скука-то…

***

Но – мы подошли к ключевому месту. Возможно, всего романа. Оно же – и приговор.

«Очень рад, я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь… Вот что я называю жизнью».

Каково же печоринское «вот что»? Жалкие интриги против злобных дураков с заранее известным сценарием! И на подобное тратит свою жизнь человек разносторонне одаренный, смелый, умный, яркий… Эх, а какой бы был практикующий психолог!

«Верно, разочарованный. О боже! Когда переведется этот народ? Как жаль, что от фальшивого взгляда на жизнь гибнет у нас много дарований… Наука, труд, практическое дело – вот что может отрезвить нашу праздную и больную молодежь» (И.А. Гончаров, «Обыкновенная история»).

Да, это приговор. Но не Печорину. И уж, конечно, не их времени: столетие – пустяк! Лишние люди – диагноз, поставленный не времени, а пространству. Если бы русский язык не ломался при попытке сказать «Герой нашего места», то только так и следовало бы сказать. Быть в этом вопросе предельно честным требует от нас честность Печорина. Честность Лермонтова.

(На всякий случай – во избежание разговоров о патриотизме. «Местом» мы здесь именуем не страну. Можно говорить едва ли не о целом глобусе. Лишние люди… Потерянное поколение… Опоздавшие к лету… Палая листва… etc.)

И все же, при всей космополитичности героя… Дадим слово «нашему всему» – уж его-то в отсутствии патриотизма не упрекнет никто. «Одно из событий христианской истории: европейское просвещение. Гизо доводит его до нас сквозь темные, кровавые, мятежные и, наконец, расцветающие века. Вы поняли великое достоинство французского историка. Поймите же и то, что Россия никогда не имела общего с остальной Европою» (А.С. Пушкин, «О