Искатели необычайных автографов - Владимир Артурович Левшин Страница 13

— Боюсь, он не успел еще родиться, — сболтнул Мате.

Фило, с тревогой следивший за этим опасным разговором, потихоньку толкнул приятеля локтем: дескать, не забывайтесь! Но Мате надоело играть в прятки.

— Не тыкайте меня в бок, Фило, — заявил он во всеуслышание. — Пора нашему новому другу узнать правду. Я не шутил, когда сказал, что мы люди из будущего, — обратился он к незнакомцу. — Но ты человек мудрый: ты все поймешь правильно. И если хватило воображения у нас, чтобы перенестись из двадцатого столетия в далекое прошлое, неужели не хватит его у тебя, чтобы перенестись в далекое грядущее?

Фило очень обрадовался, когда увидел, что провожатый их не хлопнулся в обморок и не впал в буйное помешательство. Напротив, он с достоинством поблагодарил Мате за доверие.

— Теперь мне все ясно, — сказал он просто. — Ламберт и Саккери — европейские ученые, которым предстоит жить в…

— …семнадцатом и восемнадцатом столетиях, — подсказал Мате.

Вот когда незнакомец вышел из себя.

— Не может быть! — воскликнул он в страшном волнении. — Неужели с этой болячкой, с этим нарывом на теле науки не будет покончено даже в восемнадцатом веке?!

— Немного терпения, — обнадежил ею Мате. — С ним будет покончено в девятнадцатом.

— Благодарение небу! Но кто же это совершит? Я хочу знать имя человека, который избавит мир от этого проклятого камня.

На лице у Мате появилась лукавая усмешка.

— Рад бы тебе помочь, но не знаю, с какого имени начать.

— Как? — изумился незнакомец. — Так их много? Ты, верно, смеешься надо мной.

— Вовсе нет! Бывает, одна и та же идея приходит в голову сразу нескольким людям. В науке такое не редкость.

— Ты обязательно должен рассказать, как это случилось.

— А мы не опоздаем к нашим Хайямам? — забеспокоился Фило.

— Совсем забыл! — встрепенулся незнакомец. — Пожалуй, нам действительно пора. Но, надеюсь, друг твой не откажется рассказать свою историю по дороге.

Перевернутые часы

Они покинули рощу и снова зашагали рядом со своим провожатым.

— Когда я думаю об истории пятого постулата, — начал Мате, — мне почему-то представляются песочные часы. Сначала весь песок находится наверху, но постепенно, песчинка за песчинкой, содержимое верхней колбочки тает, и вот она пуста. Все исчерпано, ждать больше нечего. Разве что перевернуть часы и заставить песчинки вытекать в обратном порядке. Как раз в таком состоянии находилась проблема пятого постулата к началу девятнадцатого века. Все способы доказательств были давно исчерпаны и забракованы. Настало время перевернуть часы, и переворот этот почти одновременно и независимо друг от друга совершили сразу три человека. Все они много размышляли над пятым постулатом, все пытались его доказать, все поняли, что доказать его невозможно, и все пришли к одному выводу: если нельзя доказать, что через точку, лежащую в одной плоскости с прямой, можно провести только одну не пересекающуюся с ней прямую, почему не предположить обратное? Почему не заменить пятый постулат другим утверждением? Что через такую точку можно провести сколько угодно прямых, не пересекающихся с заданной?

— Но ведь это противоречит элементарной логике, — возмутился Фило.

Мате, как ни странно, ответил ему почти благодушно: чего и ждать от человека, в науке не смыслящего, если именно так отнеслись к перевернутому пятому постулату почти все математики девятнадцатого века!

— Вот видите, — торжествовал Фило, — значит, были и у них основания не соглашаться с таким диким, безответственным утверждением.

— Те же, что и у вас. Новый постулат слишком противоречил сложившимся представлениям о пространстве и Вселенной…

— Как тебя понимать? — забеспокоился незнакомец. — Неужели в вашем двадцатом веке представление о Вселенной изменилось так сильно? Может быть, вы даже дерзнули отказаться от системы Птолемея?

— Ну, она устарела задолго до нашего времени, — возразил Мате. — Еще в шестнадцатом столетии польский астроном Николай Коперник создал новое учение, согласно которому Земля не является неподвижным центром Вселенной. Она не только вертится вокруг своей оси, но и вместе с другими планетами обращается вокруг Солнца.

Незнакомец усмехнулся. Полтора тысячелетия назад в Греции ту же мысль высказал Ариста́рх Само́сский, за что его обвинили в богоотступничестве…

— Коперника такая участь при жизни миновала, — сказал Мате. — Но за дерзость свою он все же дорого поплатился. Книга «Об обращении небесных сфер» вышла в свет чуть ли не в день кончины создателя, и не исключено, что между двумя этими событиями — прямая связь.

— Умер от радости? — предположил Фило.

— Скорее от горя и возмущения. Открыв долгожданный том, Коперник обнаружил, что собственному его предисловию предшествует другое, анонимное, напечатанное без ведома автора, где система его представлена всего лишь как отвлеченная гипотеза, весьма удобная при расчетах движения небесных светил, но ничего общего с действительностью не имеющая. Анонимное предисловие не преминули приписать самому Копернику, что стало на долгие годы главным козырем церкви в борьбе против новых взглядов на строение мира. Подлинный смысл книги был понят лишь тогда, когда его доказательно разъяснил итальянец Галиле́о Галиле́й. Но для того чтобы получить возможность втайне продолжить дело Коперника, самому Галилею пришлось публично отречься от него. Другой приверженец Коперника — Джордано Бруно — взошел на костер…

— Я вижу, ученые меняются, а костры остаются, — с грустью заметил незнакомец. — Но ты так и не сказал, какое отношение постулаты о параллельных имеют к представлениям о пространстве и об устройстве Вселенной.

— Самое прямое. Потому что новая, неэвклидова геометрия справедлива только в пространстве, обладающем особыми свойствами, где плоскость, в отличие от эвклидовой, имеет кривизну. На такой плоскости через точку можно действительно провести не одну, а сколько угодно прямых, не пересекающихся с заданной.

— Но ведь такого пространства в природе нет! — раздраженно выпалил Фило.

— Пусть так, — уклончиво согласился Мате. — Но что мешает ему существовать в нашем воображении? Не случайно построенная на новом постулате геометрия сначала так и называлась — геометрией воображаемой.

— Почему же только сначала? — приставал Фило. — Разве потом что-нибудь изменилось?

— Ого-го! — Мате, казалось, только и дожидался этого вопроса. — Еще как изменилось-то! Неэвклидова геометрия оказала огромное влияние на человеческое мышление. Она натренировала научное воображение, подготовила его к пониманию более сложных и тонких закономерностей