Марианна Басина - В садах Лицея. На брегах Невы Страница 7

Приехав в Петербург, он огляделся и, чтобы заручиться поддержкой в незнакомой ему стране, перевел на немецкий язык несколько статей зятя Разумовского — попечителя Санкт-Петербургского учебного округа Уварова.

Уваров и помог ему определиться в Лицей. Для агента Меттерниха, служба в Лицее имела то преимущество, что он постоянно находился вблизи императорского двора.

Педагогом Гауэншильд был никудышным. Говорил по-русски плохо и читал свои лекции по немецкой словесности на… французском языке. Результаты его деятельности не замедлили сказаться. «При всей остроте и памяти нимало не успевает» — так аттестовал Гауэншильд Александра Пушкина.

По вине Гауэншильда лицеисты не любили и неохотно изучали немецкий язык. Да и самого профессора они с трудом выносили. Заносчивый, скрытный и хитрый «австриец», подобострастный с начальством и грубый с воспитанниками, был им ненавистен, и чуть не в лицо ему безо всякого секрета распевали «национальную» песню, сложенную о нем:

В лицейском зале тишина —Диковинка меж нами;Друзья, к нам лезет сатанаС лакрицей [4] за зубами.Друзья, сберемтеся гурьбой,Дружнее в руки палку,Лакрицу сплюснем за щекой,Дадим австрийцу свалку.

Без большой охоты занимались лицеисты в классе профессора математических и физических наук Якова Ивановича Карцева. Человек он был образованный, неглупый, но заинтересовать воспитанников своим предметом не сумел.

Вначале дело кое-как шло. Решали задачи, учили формулы. Но скоро и этого не стало. Яков Иванович сердился, уговаривал, жаловался и, наконец, махнув рукой, стал учить одного лишь Вольховского. Остальные же в математическом классе готовили другие уроки, читали романы, сочиняли стихи, занимались чем угодно, только не математикой.

Какие ж вы ленивцы!Ну, на кого напасть?Да нуте-ка Вольховский,Вы ересь понесли.А что читает Пушкин?Подайте-ка сюды!Ступай из класса с богом,Назад не приходи.

В течение шести лет изо дня в день, кроме июля (июль был каникулярным месяцем), изучал Александр Пушкин «главные основания» многих наук.

И хотя далеко не по всем предметам он учился хорошо и далеко не все профессора хорошо его учили, главное было в том, что в основе лицейского «способа учения» лежало прекрасное правило: «не затемнять ум детей пространными изъяснениями, но возбуждать его собственное действие». Их учили думать — думать самостоятельно, независимо и свободно. В этом и было главное. А если на многие вопросы не получили они ответы в лекциях своих профессоров, то искали ответы в книгах, у других наставников — у «любимых творцов».

«Любимые творцы»

О, вы, в моей пустынеЛюбимые творцы!Займете же отнынеБеспечности часы.

В часы досуга лицеисты много времени отдавали чтению. «Летом досуг проводим в прогулке, зимою в чтении книг», — рассказывал в письме из Лицея воспитанник Илличевский. Пушкин с раннего детства любил читать. Он был самым начитанным из всех лицеистов. Пожалуй, один только Виля Кюхельбекер мог соперничать с ним.

«Пушкин (Александр), 13-ти лет… Читав множество французских книг, но без выбора, приличного его возрасту, наполнил он память свою многими удачными местами известных авторов; довольно начитан и в русской словесности, знает много басен и стишков» — так характеризовал Пушкина инспектор Пилецкий.

В свободные от занятий часы Пушкин подолгу засиживался в лицейской библиотеке.

Библиотека размещалась в третьем этаже, в арке, соединяющей актовый зал Лицея с хорами дворцовой церкви. В этом узком, длинном, напоминающем светлый коридор помещении все было официально-парадным. Стены выкрашены в голубоватый цвет, потолок расписан гирляндами, дубовый паркет навощен до зеркального блеска, на всех пяти окнах, обращенных в одну сторону, на Садовую улицу, — портьеры и шторы. Лицейские служители убирали в библиотеке с особенной тщательностью: ведь именно здесь мог пройти император, если бы ему вздумалось посетить Лицей.

Для читателей в библиотеке стояли ломберные столики и крашеные стулья с кожаными сиденьями. Книжное богатство хранилось в шести большущих шкафах, вытянувшихся вдоль стены напротив окон.

Днем в библиотеке бывало очень светло, вечерами, особенно зимой, темновато. Две висящие на стенах масляные лампы давали мало света. Но это не отпугивало Пушкина. Пристроившись поближе к какой-нибудь из ламп, в своей любимой позе, поджав под себя одну ногу и подперев рукой голову, Пушкин читал.

Читая, забывал он про все на свете. Выражение лица его постоянно менялось. То он хмурился, надув толстоватые губы, то чему-то улыбался, то запрокинув голову, обнажив белоснежные зубы, начинал хохотать. Хохотал так самозабвенно, что сидевшие в библиотеке другие лицеисты не выдерживали и тоже вдруг ни с того ни с сего принимались смеяться.

Что читал он здесь? Вольтера, Державина, Дмитриева, пятитомное собрание лучших русских стихотворений, изданное Жуковским, и многое, многое другое…

Над полкою простоюПод тонкою тафтоюСо мной они живут.Певцы красноречивы,Прозаики шутливыВ порядке стали тут…На полке за ВольтеромВиргилий, Тасс с ГомеромВсе вместе предстоят.В час утренний досугаЯ часто друг от другаЛюблю их отрывать.Питомцы юных граций —С Державиным потомЧувствительный ГорацийЯвляется вдвоем.И ты, певец любезный,Поэзией прелестнойСердца привлекший в плен,Ты здесь, лентяй беспечный,Мудрец простосердечный,Ванюша Лафонтен!Ты здесь — и Дмитрев нежный,Твой вымысел любя,Нашел приют надежныйС Крыловым близ тебя…Воспитанны АмуромВержье, Парни с ГрекуромУкрылись в уголок.(Не раз они выходятИ сон от глаз отводятПод зимний вечерок.)Здесь Озеров с Расином,Руссо и Карамзин,С Мольером-исполиномФонвизин и Княжнин.

Они стояли здесь рядышком на широких полках — его «любимые творцы» — писатели русские и иностранные. Они мирно уживались с толстенным словарем Гейма, французской грамматикой, написанной Будри, «Основанием всеобщей истории» Кайданова, «Ручной книгой древней классической словесности», изданной Кошанским, с другими учебными руководствами, а также с журналами — иностранными и русскими. Малиновский выписывал их в большом количестве для лицейской библиотеки.

«Достигают ли нашего уединения вновь выходящие книги? спрашиваешь ты меня; можешь ли в этом сомневаться?» — писал своему приятелю в Петербург Илличевский. И, очевидно повторяя слова своих наставников, продолжал: «…чтение питает душу, образует разум, развивает способности; по сей причине мы стараемся иметь все журналы и впрямь получаем: Пантеон, Вестник Европы, Русской Вестник и пр. Так, мой друг, и мы также хотим наслаждаться светлым днем нашей литературы, удивляться цветущим гениям Жуковского, Батюшкова, Крылова, Гнедича. Но не худо иногда подымать завесу протекших времен, заглядывать в книги отцов отечественной поэзии, Ломоносова, Хераскова, Державина, Дмитриева… Не худо иногда вопрошать певцов иноземных (у них учились предки наши), беседовать с умами Расина, Вольтера, Делиля…».

Они читали книги не только для развлечения. Пушкин и некоторые из его товарищей искали у «любимых творцов» объяснения того, что видели, решения очень важных для них вопросов.

Каковы они были, эти важные вопросы, можно судить по «Словарю» Кюхельбекера, который Пушкин называл «наш словарь». Из прочитанных книг Кюхельбекер делал выписки и самое интересное распределял в алфавитном порядке. В его «Словаре» были и «Образ правления», и «Обязанности гражданина-писателя», и «Свобода гражданская», и «Петр Великий», и «Сила и свобода», и так далее, и тому подобное. Он выписывал из сочинений Шиллера, Лессинга, Вольтера, Сенеки, Эпикура, Саади, Батюшкова, Федора Глинки и даже дяди Пушкина — Василия Львовича. Но особенно много из Руссо и Вейса. Книгу швейцарского политического деятеля Вейса, примкнувшего к французской революции, «Принципы философии, политики и нравственности» Кюхельбекер особенно любил.

Пушкин и Кюхельбекер дольше других задерживались в лицейской библиотеке.

Бывало, кончив читать, Пушкин не сразу уходил, а становился у окна и смотрел на убегающую далеко, к самому горизонту, прямую как стрела Садовую улицу. За окном шла обычная жизнь «казенного городка» — Царского Села. Шагали сменившиеся с караула солдаты. Из соседней Знаменской церкви, где отошла всенощная, расходились богомольцы. Почему-то в такие минуты вспоминалась родная Москва. Как-то там теперь? Что делает в этот час бабушка Мария Алексеевна, сестра Ольга, няня Арина?