Катерина Мурашова - Афанасий Никитин Страница 9

— Ты пять молитв совершаешь, я — три, ты здешний, я чужестранец, — ответил Никитин. — В чем смысл? Никогда не будет так, как ты говоришь.

Малик разозлился.

— Да, тебе не стать мусульманином, — согласился он. — Но ведь и христианином тебя назвать уже нельзя! Не думай, что на Руси этого не заметят!

Слова Малика — как нож по сердцу Афанасия. Он уж и сам в себе сомневается, а тут еще и Малик такое говорит!

Расстались почти врагами. Вышел Афанасий из дома Малика на улицу, взглянул на бездонное звездное небо. Звезды-то должны быть такими же, как над родной Волгой. Хоть в них поддержку и утешение найти! Ан нет! И звезды на чужбине другие!

«Волосыны (Плеяды) да кола (Орион) в зорю вошьли, а лось (Большая Медведица) головою стоит на восток», — вспоминает Никитин.

И тут же поплыли перед глазами тихие омуты и низкие берега Тьмаки с заливными лугами, бескрайние просторы Заволжья, бледно-голубое и бесконечно нежное родное небо.

Гуру с учеником. Миниатюра из индийского манускрипта

И. Левитан. Над вечным покоем

Аннам — название, данное китайскими императорами части территории Вьетнама. На востоке полуострова Индокитай есть Аннамские горы.

На Русь! Домой! Чего бы ни стоило!

«Разные есть на свете страны, и все они хороши, — лихорадочно ловя ускользающую мысль, записывает Никитин в свою тетрадь. — Всем они обильны, но нет прекрасней Руси! Пусть хранит ее Бог! На всем свете нет страны, подобной ей!», — и опять пишет, мешая русские слова с персидскими и индийскими, называя Бога то на мусульманский, то на христианский лад, но это уже не мешает Афанасию. Слишком много вер и обычаев он узнал, слишком много стран, городов и храмов посетил. — «А правую веру Бог ведает, — записал он недавно в тетради. И сейчас слова его, слова любви к Родине, единственной и неповторимой, вырываются из самого сердца. — Да станет земля русская благоустроенной! Господи, сохрани ее! Боже, Боже, Боже!»

Написал, перечитал, и словно отпустила, расслабилась мягкая, но безжалостная лапа, сжавшая сердце.

По-деловому перечисляет Афанасий страны, в которых не бывал, но про которые достоверно слыхал в Индийской стороне: Цейлон, Бирма, Чин и Мачин (Китай и Индокитай), Шабаит (Аннам). Описывает, что в этих странах продают и покупают. Вдруг другие купцы пойдут по его следам, руководствуясь «хожением» Афанасия? Для них и запись.

Потом вскользь описывает свои поездки в Райчур, к алмазным копям.

Поездки, предпринятые по совету Малика (который, как и все индийцы, долго сердиться не умел), прошли более чем удачно. Удалось задешево купить много неплохих алмазов и сердоликовых украшений, на которые так искусны индийские мастера. Об этом в записках ни слова. Но какой же купец по всему свету будет рассказывать о своей торговой удаче! Только беду кликать…

И вот все готово к возвращению. Только каким путем идти? Через священную для мусульман Мекку нельзя, там уж точно силой заставят принять ислам, а в Персии сплошные смуты, совершенно не располагающие к путешествиям.

«Князей везде выбили, — вспоминает Никитин. — Мирзу Джеханшаха убил Узуосанбек, а Солтамусаитя окормили (отравили)…»

Никитин прощается со своими индийскими друзьями и начинает пробираться к берегу Индийского (Аравийского) моря. Пространствовав почти целый год, он наконец добрался до Дабула, одной из важнейших пристаней Малабарского побережья. Здесь нашел попутчиков и в феврале 1472 года отплыл от индийских берегов к Ормузу.

Мекка — город в Саудовской Аравии. Здесь родился основатель ислама Мухаммед. С VIIвека Мекка — священный город мусульман и место их паломничества.

И это плавание не обошлось без происшествий. Из-за густого тумана таву, на которой плыл Никитин, отнесло к берегам Эфиопии. Арабы (эфиопы, как называет их Никитин) в то время пользовались дурной славой, как морские разбойники. Но все обошлось благополучно: путники откупились от арабов, раздав им много риса, перца и хлеба.

Через пять дней снова пустились в путь, и еще через месяц Никитин высадился в Ормузе, так пленившем когда-то его купеческое сердце. Здесь прожил Афанасий 20 дней, собирая сведения и раздумывая о своем дальнейшем пути.

Как раз в это время в Персии началась война между Мухаммедом II (Мухаммед. II правитель Османской империи в 1451–1481 гг.), иУзун-Хаса-ном (Узун-Хасан — глава объединения туркменских племен). Никитин, опасаясь усиливающихся боевых действий, спешит по уже знакомой ему дороге (через Шираз, Иезд и Браферуш) и летом 1472 года приходит в стан Узун-Хасана на южном берегу Каспийского моря.

Что ж дальше? Идти через Астрахань Никитин боялся: слишком хорошо помнил вероломных грабителей-татар.

Как ни прикидывай и ни размышляй, но безопасных путей в окружавшем Афанасия мире не было. И все же, взвесив все, он решил направиться к Черному морю в Трапезунд.

Но в Трапезунде в нем заподозрили… вражеского лазутчика Узун-Хасана. Сначала за ним просто следили, а потом устроили обыск, ища в его пожитках каких-то «грамот». Ничего подозрительного, конечно, не нашли, но чиновники во всех странах одинаковы…

«Все, что мелочь добренькая, ини выграбили все», — записал Афанасий и тяжело вздохнул, подперев щеку ладонью. Особенно жалко было сердоликового ожерелья для любимой дочки.

Сразу после этого досадного случая Афанасий поспешил уговориться о переезде через Черное море и, заплатив за проезд золотой, взошел на корабль. Вышли в море, но встречный ветер погнал корабль обратно к Трапезунду. Пятнадцать дней стояли в гавани к западу от Трапезунда и еще два раза безуспешно пытались продолжить путь. Страдая от морской болезни и усилившейся лихорадки, Афанасий плакал и молился. В горячечном бреду ему казалось, что какой-то злой рок не пускает его на родину.

Наконец, на третий раз корабль вышел-таки в море, пересек его и с большим трудом доплыл до греческой колонии Балаклавы.

На этом записки Афанасия Никитина практически заканчиваются. Он лишь упоминает еще о своем прибытии в Каффу и заканчивает записки молитвой к единому Богу на смеси русского и восточных языков. Можно предположить, что Афанасий дождался в Крыму весны, и в марте вместе с ежегодным русским купеческим караваном отправился на Русь. Путь через Дикое поле был опасен, и, судя по всему, купцы шли из Каффы более безопасным путем, через Литву (в Москву купцы с записками приехали именно из Литвы).

Трапезунд (современный Трабзон — город-порт на берегу Черного моря (современная Турция), столица Трапезундской империи (1204–1461). Основана внуками византийского императора Андроника I.

Пекарь, осмотрев Афанасия, негромко, но твердо сказал: — Если завтра возьмете его в дорогу, помрет еще до захода солнца.

— Верно ли говоришь? Нет ли ещё какого средства? — Степан Васильев сжал могучей рукой отвороты потертого халата и почти поднял в воздух невысокого смуглого человечка с горбатым арабским носом.

— Горячка у него и общее телесное истощение. А средств никаких, кроме моего питья, нету. Выживет — на то воля Аллаха.

— Христиане мы, — пробурчал мрачный, как ворон, Григорий, стоящий в стороне.

— Все мы в воле Бога, каким именем ни назови Его, — равнодушно промолвил лекарь. — И больной ваш, между прочим, в бреду на разных языках Бога призывал… И разными именами…

— Жизнь у него была нелегкая, вот и позабыл молитвы-то, — оправдывая товарища, пробасил Степан, потом добавил растерянно: — Чего ж нам делать-то теперь? Ведь совсем немного до его родной Твери осталось…

— Оставьте его здесь. Заплатите хозяевам, чтоб уход был, — предложил араб.

В горницу, вбежал слуга:

— Степан Василич! Там Афанасий Никитич очнулся, тебя зовет!

— Иду, иду уж! — Степан шагнул за порог.

В комнате, где лежал Афанасий, царили сумерки. Больной не выносил яркого света, и все окна позакрывали ставнями. Одинокая свеча горела у изголовья, да маленький огонек лампады мерцал возле иконы. Даже во тьме видно было, как страшно он исхудал, как ввалились виски и черными кругами обметало глазницы. Степан со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы.

— Ну, Афанасий, — бодро сказал сурожанин. — На поправку дело пойдет. Родная земля кого хочешь излечит!

— Степан, — едва слышно прошептал Афанасий. — Я, видно, скоро помру…

— Ну, что ты говоришь! — возмущенно перебил Степан, пряча глаза. — Вот лекарь говорит, надо тебе здесь полежать… Ехать нельзя. Хуже будет. А тут — бабы присмотрят. Что скажешь?

— Пусть, — Афанасий чуть пошевелил исхудавшей рукой. — Сделайте, как он велит. Пока я в памяти, слушай… — Степан присел у лавки на корточки, положил большие ладони на сенник, укрытый чистой холстиной. — Ты, Степан Васильев, честный купец, я тебе верю, как себе, поэтому прошу… Возьми мою котомку. Там алмазы индийские и другое… Никому не говори, снеси на Тверь. Долг у меня на родине… И жена Анфиса с ребятишками. Ты жену найди, спроси, кому сколько должен, она тебе запись покажет. Дом мой на посаде был, восточный конец, Купеческая улица. Долги раздай… Дочка Олюшка, невеста уже. Ей— украшения из котомки… Сделаешь, Степан? Христом Богом тебя молю… Самому-то мне уж не увидать родной сторонушки… — одинокая слеза скатилась по впалой щеке Афанасия и затерялась в пегой бороде.