Иван Василенко - Заколдованный спектакль Страница 10

Тут Дукачев высунулся в окно и позвал нас к командиру.

Комната, которую занимал командир с Дукачевым, была раньше кабинетом управляющего рудником. Стены ее оклеены такими обоями, что сразу и не разберешь, бумага то или бронза. На стенах висели какие то дипломы и патенты, разрисованные золотыми гербами и медалями, а на одной стене даже сохранилось темное овальное пятно — след от царского портрета. Но командиру с Дукачевым все это было безразлично, и они прикрепили какие-то свои карты прямо на патенты и дипломы.

— Таня, — сказал командир, когда мы сели перед ним на скамейку и для приличия положили себе на колени руки ладонями книзу, — теперь ты руководитель всего нашего союза социалистической молодежи. У тебя очень важные обязанности. Слушай и ты, Костя. Жалко, Артемки нет, но с ним мы поговорим отдельно. Прежде всего вы должны… — Командир встал и прошелся по комнате. — Да, — сказал он самому себе и опять обратился к нам: — Прежде всего вы должны учесть всех неграмотных своих товарищей и за короткое время научить их писать и читать.

— Что? — невольно вырвалось у нас с Таней: мы никак не предполагали, что в такое время можно было бы сесть за букварь.

— А вы что думали? — строго сказал Дукачев. — Вот, к примеру, в шести верстах от Крепточевки горы штыба навалены. Ветер носит черные тучи угольной пыли, забивает глаза, засыпает поля. Мы из этой пыли электричество сделаем, всем шахтерам ток дадим, пошлем свет за сотню верст отсюда. А как же ваш Семен Безродный построит электрическую станцию, если он неграмотный?

— Правильно, — сказал командир. — Мы идем на смертный бой, идем за этот свет, за свет над всей нашей жизнью. И вот вторая наша задача — добиться, чтоб это понимала вся наша молодежь, в том числе и Семен Безродный. Буква «а», которую он впервые выведет в своей тетрадке, будет и первым его шагом к социализму…

Мы еще долго говорили о задачах нашего только что сколоченного союза, так долго, что я даже стал опасаться, не забыл ли командир, о чем я ему сегодня докладывал. Нет, не забыл.

— А теперь о самом неотложном, — сказал он под конец. — Вы отправитесь на хутор Сигиды с особым заданием.

— И я? — обрадовалась Таня.

— И ты, если на то будет твоя добрая воля. Дело это рискованное, опасное. Принуждать я тебя не стану.

— Дмитрий Дмитриевич!.. — Таня с упреком глянула на командира. — Что вы говорите! Принуждать!.. Да я… Эх!..

Глаза ее наполнились слезами.

Командир взял ее за руки.

— Так вот, — продолжал он, — с вами еще отправятся товарищ Дукачев и Ванюшка. Поедете вы в бричке. Ванюшка — за кучера, Дукачев — за лавочника, а вы — за его детей. На хуторе товарищ Дукачев останется. Костя пойдет с лотком в Крепточевку, а ты, Таня, в Липовку.

— В Липовку? К дяде Ивану? — воскликнула Таня.

— Да, к твоему дяде Ивану. Нам надо связаться с его отрядом.

— Я найду, — твердо сказала Таня.

— Найди и приведи дядю на хутор Сигиды, к товарищу Дукачеву. Приведешь раздавим крепточевских бандитов, не приведешь — как бы не раздавили они нас.

— Господи, — сказала Таня бледнея, — да как же это можно, чтоб не привела!

В амбар я и Таня вернулись с листом глянцевитой красной бумаги, подаренной нам командиром. Из этой бумаги мы сделали двенадцать крошечных книжечек, а Сережа Потоцкий великолепными буквами написал на них двенадцать имен и фамилий. Свою книжечку, с давно уже поблекшими Сережиными буквами и Таниной почти детской подписью, я храню и до сих пор.

Расставаясь в тот день с Таней, я спросил:

— А ты в Липовке и Джима увидишь?

— Может, и увижу. А что?

— Если увидишь, спроси, не встречался ли он когда-нибудь с негром Чемберсом Пепсом, цирковым борцом.

— Спрошу, — сказала Таня. — А зачем тебе?

— Так, — уклончиво ответил я, — на всякий случай.

Таня удивленно посмотрела на меня, но расспрашивать не стала, только несколько раз повторила:

— Чемберсом Пепсом, Чемберсом Пепсом…

Артемка приобретает цилиндр

Что за жалкий рынок в Крепточевке! Десяток грязных рундуков, на которые свалена всякая чепуха: рваные башмаки, керосиновая лампа с надтреснутым стеклом, дырявые кастрюли, зажигалки, грубо сделанные из медных стреляных гильз. Тут же кусочки мыла, старого сала для борща, запыленного сахара…

Я распродал всю свою махорку, а Артемка не показывался. Какой-то рыжеусый ротмистр остановился и уперся в меня красными глазами.

«Выследили!» — обожгла меня мысль. — Значит, и Артемка с Трубой попались».

— Много наторговал? — неожиданно спросил ротмистр. — Ну-ка, покажи.

Я выложил на стойку целый ворох бумажек всех мастей и правительств. Ротмистр сгреб их, рассовал по карманам и пошел, икая и пошатываясь. А я стоял и чуть не с умилением смотрел ему вслед: это был обыкновенный белогвардейский пропойца и грабитель, и ничего он обо мне не знал.

Однако где ж все-таки Артемка? Потеряв терпение, я обошел вокруг казармы и заглянул в скверик. И сразу увидел того, кого искал. Артемка стоял на дорожке, перед скамьей, на которой несколько дней тому назад разговаривал я с писарем. Теперь на этой скамье сидела какая-то странная фигура: тощая, с уныло спущенным носом, с серыми бакенами, в сюртуке травянистого цвета и такого же цвета цилиндре. Я подошел ближе и стал за кустом сирени. Безнадежным тоном человек говорил:

— Странно вы рассуждаете, молодой человек. Вернется государь, потребует всех нас к исполнению своих обязанностей, — в чем же я, миль пардон, явлюсь в департамент?

Артемка махнул рукой:

— К тому времени ваш цилиндр мыши сгрызут.

Фигура подняла на Артемку выцветшие голубые глаза, пожевала синими губами и уныло сказала:

— Да, кажется, вопрос затягивается.

— Затягивается! — согласился Артемка. — А кушать-то ведь надо. Я вам хорошо даю, ей-богу. Фунт сахару, буханку хлеба и целую коробку сигар, — кто вам больше даст за такое барахло!

— Миль пардон, — обиделась фигура. — Цилиндр — от Бурдэ, лучшей парижской фирмы. Впрочем… Сигары гаванские?

— Гаванские, — важно сказал Артемка.

— Да, конечно, все это весьма соблазнительно. — Фигура вздохнула. — Странно, почему мне не отвечают их превосходительства генерал Деникин и генерал Краснов? Я им послал детальную докладную записку относительно некоторых административно-хозяйственных мероприятий… насчет самоуправства мужиков и разных там мер пресечения. — Фигура опять пожевала губами. — Н-да… Никакого ответа… Весьма странно… Им, конечно, хорошо там, в разных атаманских дворцах, а каково мне в этой, миль пардон, дыре! Вот Василий Варламович… Вы его знали? Василия Варламовича Шуммера? Тоже действительный статский, нас в одном году представили… Н-да… Так вот, он устроился при генерале Краснове. А я застрял. И жена моя… Вы ее знали? Любовь Степановну?.. Тоже устроилась. В Париж укатила. И, представьте, все мои драгоценности того… с собой захватила. Впрочем, что ж, она на двадцать восемь лет моложе меня.

— Слушай, дед, — крикнул Артемка, видимо, потеряв терпение, — говори толком: меняешь шляпу?

— Миль пардон, — заморгала фигура глазами, — это я — дед? Впрочем, гм… Вы ничего не прибавите больше? Денег бы немножко, а? Тысяч двести, а?

— Нету у меня денег, — нахмурился Артемка. — Будешь торговаться, покуда раздумаю.

— Ну что поделаешь: давайте, — вздохнула фигура. — Только чтоб сигары были действительно гаванские, а то знаете, какое теперь время. Все, миль пардон, обжуливают. Вот, например, жена… Вы ее знали? Любовь Степановну?.. Говорила: едем вместе. А сама — фюить!.. Забрала фамильные драгоценности, банковскую книжку — и…

Но Артемка уже его не слушал: он быстро бежал к казарме.

— Н-да… — уехала, — продолжала бормотать фигура. — Все стали жульничать… Собственно, Деникин, если правду сказать, тоже, миль пардон, жулик, но это — строго между нами.

Скоро Артемка вернулся.

— На, — положил он на скамью буханку хлеба и два свертка, — забирай, а цилиндр давай сюда. — И без церемоний он снял с фигуры шляпу, обнажив гладкий, как бильярдный шар, череп.

— Артемка… — позвал я его тихонько. Он оглянулся, разглядел меня сквозь поредевшие уже ветки сирени и кивнул головой.

— Саперная, пять, — шепнул он мне. — Иди туда…

Мы сошлись у глиняной избы на окраине города. Перелезли через плетень и оказались в садике с беседкой.

— Вот, — сказал Артемка, входя в беседку, — теперь можно говорить сколько угодно. Хозяин — старый рабочий, не выдаст. Да он и не бывает днем дома. Здесь и будем всегда встречаться.

— Как же ты с ним познакомился?

— Я зашел будто воды напиться. Вижу, сидит и шилом сапоги колет, прорехи зашивает. Взял я у него из рук эти сапоги да в два счета и залатал. Сразу в доверие вошел.

— Артемка, — с упреком сказал я, — уж я ждал тебя, ждал…