Анатолий Чупринский - Емеля Страница 10

— Емелюшка! Позолоти ручку! Судьбу предскажу. Что было, что будет, чем твое сердце успокоится.

— Откуда меня знаешь, красавица?

— Ты личность популярная. Имидж у тебя сердцееда. Девушки по тебе табунам сохнут. Позолоти ручку.

— Так уж и табунами?

— Стихи твои в тетрадки переписывают! Позолоти ручку! Не жмотись.

— Не при деньгах. В одном кармане вошь на аркане, в другом блоха на цепи.

— Бедной цыганке отказать, судьбу спугнуть.

— Вот только не надо. Дорога дальняя, казенный дом. Этого не надо. Проходили. Где-то я тебя видел, красавица! Как зовут?

— Выпьем на брудершафт, скажу!

— Это в магазин пилить … — уныло ответил Емеля, — Печку растапливать…

— У меня с собой. Заначка есть. Во! «Цыганское. Десертное».

Цыганка Яна достала из своих необъятных юбок бутылку вина. И два пластмассовых стаканчика. Быстро и ловко наполнила их, протянула один Емеле.

— Вообще-то… я непьющий, — неуверенно сказал Емеля.

— Раз в жизни можно. Даже нужно. Хочешь узнать судьбу, пей!

Емеля взял в руки пластмассовый стаканчик, понюхал, сморщился.

— Что-то у меня… предчувствие… нехорошее.

— Давай, давай, поехали! — настаивала цыганка Яна.

«Не пей вина-а, Емеля-а!» — вдруг донеслось из глубины колодца. «Не пей… Козленочком станешь!».

— Непьющий я…

— Ты мужик или ты кто? — рассердилась цыганка Яна.

Емеля и цыганка Яна, переплетя руки, выпили, трижды поцеловались.

В это мгновение Великий Дирижер, внезапно возникший за их спиной, взмахнул палочкой и… зазвучал похоронный марш Мендельсона! То-есть, пардон, Шопена!

Грустный такой марш, он у каждого на слуху.

— Вот… и все! — спокойно сказала Яна, — Теперь мы навеки вместе!

Емеля недовольно сморщился, потирая желудок, покачал головой.

— Так как тебя зовут?

— Матлюба.

— Странно.

— Чего это тебе… странно?

— Сколько цыганок знаю, такого имени не встречал.

— Много ты понимаешь! Одно слово, Емеля! Люба — значит, любовь. Мат — значит, мать. Мать любви! Элементарно.

— Где я тебя видел?

— Все! Прощай, Емелюшка! Встретимся в другой жизни!

— Пока не скажешь, где виделись, не пущу!

Емеля цепко схватил цыганку Яну за руку, усадил рядом на скамейку.

— Пора… — тоскливо, со слезами в голосе сказала Яна, — Табор уходит в небо.

— Подождет твой табор…

— «А напоследок я скажу-у!!!» — вдруг очень выразительно, с чувством запела цыганка Матлюба. Тире царевна Яна.

— «С ума схожу-у! Иль восхожу-у… к высокой степени безумства!».

— Эй! Погоди! Где-то я тебя все-таки, видел, красавица…

— «Прощай! Любить не обязуюсь!», — запрокинув голову, пела цыганка Яна.

Емеля проникновенно слушал. Понимающе кивал. Потом как-то постепенно и незаметно голова его склонилась на грудь, он прикрыл глаза и…

…И в это мгновение раздался пронзительный визг. На поляну перед колодцем из-за поворота вылетела ступа бабы Яги. С мигалками, с крякалками, со стробоскопами, с сиренами. «Скорая помощь», «Пожарная команда», ГАИ и МЧС в одном виде.

Емеля уже никак не реагировал. Цыганка Яна, рассеянно улыбаясь, сидела рядом с ним на скамеечке и крепко держала его за руку.

Из ступы выскочила Яга, подбежала к парочке любовников.

— Выпил? — выкрикнула она.

— Оба выпили, — устало, улыбаясь, кивнула цыганка Яна, — На брудершафт.

— И что-о? — растерянно спросила Яга.

— Как видите…

Яга выхватила из ее рук бутылку с надписью «Цыганское. Десертное», понюхала, посмотрела на свет. Потом взболтала и одним махом выпила остальное. Несколько секунд прислушивалась к себе. Напряженно, сосредоточенно. Потом сплюнула.

— Так и знала! — раздраженно сказала Яга, — Поставщик надул! Фальсификат! Контрафакт подсунул! Ну, я ему…

Цыганка Яна, между тем, как и Емеля глубоко вздохнула и склонила голову на грудь. Так они и сидели на скамеечке, держась за руки, склонив головы.

Звуки похоронного марша Шопена все нарастали. Звучали все громче и громче.

В этот момент ручка у колодца сама по себе быстро завертелась. Через секунду, восседая в бадье, как на троне, над колодцем появилась Щука. Меж плавниками она держала серебряный ковш с водой.

— Эй ты! Сила нечистая! — приказала она Яге, — Дай им обоим напиться!

— Только без оскорблений, — недовольно проворчала Яга, — И в суд подать можно. За оскорбление чести и деловой репутации.

Но, тем не менее, ковш с водой взяла. Подошла к сидящей на скамейке парочке, насильно влила каждому из них в рот по полковша воды.

Поэт Емеля и цыганка Яна одновременно потрясли головами, раскрыли глаза и недоуменно начали осматриваться вокруг. Будто только что проснулись.

— Слушай, это… цыганка! — удивленно спросил Емеля, — Ты меня что, отравить хотела? Зачем?

— Да какая она цыганка-а! — вскричала Яга, — Разуй глаза, рифмоплет!

Яга схватила Яну за руку, резко дернула на себя и подняла со скамейки. Одним движением она сдернула с ее головы черный парик, другим разом стянула с нее все разноцветные юбки. Яна осталась в одной мини-юбке. Очень симпатичной, кстати.

— Яна-а!? Ты-ы!? — ошарашено прошептал Емеля, — Зачем все это? Зачем ты хотела меня отравить?

— Себя тоже! — быстро ответила Яна, — Чтоб быть вместе. Навеки!

Великий Дирижер тут же взмахнул палочкой, и невидимый оркестр грянул марш Мендельсона! Каждый знает, в каких случаях его исполняют.

— Да, погоди ты! — раздраженно бросила Яга Дирижеру, — Еще не вечер!

— По-моему, давным-давно пора! — отозвалась из бадьи Щука, — Чего тянуть?

Царевна Яна и поэт-самоучка Емеля смотрели друг на друга. Великий Дирижер некстати, громко закашлялся. Достал платок и громко высморкался.

— Поразительно бестактный тип! — откомментировала Яга.

Дирижер спрятал платок, взмахнул палочкой и…

Странное дело, но почему-то не зазвучало никакой симфонии. Ни звука!

Все, присутствующие на поляне перед колодцем, только недоуменно переглядывались. Дирижер размахивал палочкой, а музыки почему-то не было. Хоть тресни.

— В чем дело? — сдерживаясь, спросила Яга.

— Посмотрите на них! — свистящим шепотом произнесла Щека.

Емеля и Яна сидели на скамеечке, крепко обнявшись, и, совершенно очевидно, оба спали беспробудным сном. Оба крепко утомились. Дело понятное.

Когда уже совсем смеркалось, под окнами дворца со стороны дворницкой появился странный незнакомец. В дырявом цилиндре, в дырявых сапогах с ботфортами, через плечо котомка. Он долго всматривался в окна. Потом осторожно кинул в одно из них небольшой камень.

— Клара-а! — полушепотом произнес он, — Это я — Карл! Я вернулся.

В окне, в которое целил Карл, шевельнулась занавеска. Возник женский силуэт.

— Кто там? — тревожно спросила Клара.

— Это я… Я вернулся…

Довольно долго силуэт в проеме окна никак не реагировал.

— Что вам угодно? — наконец, тоже полушепотом, спросила Клара.

— Я виноват. Я чудовищно виноват перед тобой. Давай начнем все сначала, а? Я долго искал тебя. По всем странам и дворцам. Чтоб попросить у тебя прощения. Давай начнем сначала, а?

— Что вам угодно? — уже менее уверенным тоном повторила сверху Клара.

— Хочу вернуть твои украшения.

— Уходите! Я вас вычеркнула из своей жизни! — донеслось сверху.

Довольно долго обе фигуры, и внизу под окном, и в проеме окна, молчали. Стало уже совсем темно. Где-то тревожно залаяли собаки.

— Клара! Я замерз! И три дня ничего не ел!

— Уходите! Я вас знать не желаю!

— Клара! Сбрось мне лестницу. Я только погреюсь у твоего камина и уйду. Теперь уже навсегда, — продолжал в темноте настаивать Карл, — Я должен вернуть тебе драгоценности. Не пустишь, я замерзну под окнами и умру!

Силуэт в окне никак не реагировал. Даже не шевелился.

— Моя смерть будет на твоей совести! — почти в полный голос заявил Карл.

Ответом ему было стоическое молчание фигуры в окне.

Только сторожевые собаки лаяли вдали.

— Прощай! — обречено, уже в полной темноте сказал Карл, — Прощай! И помни! Я всегда любил только тебя одну!

В темноте едва можно было, с трудом различить сгорбленную фигуру, которая поправила котомку на спине и медленно побрела вглубь сада.

Когда Карл уже почти скрылся в темноте сада, сверху, со странным осторожным грохотом, спустилась веревочная лестница.

Сердце женское, как известно, не камень. Самая древняя истина.

Мчалась по российскому бездорожью Печь. Валил из длинной трубы черный дым. Восседали на ней ОН и ОНА. И даже по сторонам не смотрели. Исключительно друг на друга. Оно и понятно, любовь — не картошка, дело серьезное.

Впереди печи ехал Байкер на своем ревущем чудовище. Прикрепил на длинном шесте красное знамя и непрерывно сигналил всеми мигалками, крякалками, вспышками. Сгонял с дороги гусей, уток, поросят и прочую домашнюю живность. За спиной у него на заднем сидении сидела Яга. Тоже вся в черном кожаном. Прижавшись к Байкеру всем телом, крепко обхватив его руками, она, зажмурившись, счастливо улыбалась.