Лидия Чарская - Джаваховское гнездо Страница 11

— Что с вами, вы грустите?

Это Валь. Его глаза щурятся чуть насмешливо. Не понять, ласковы ли или смеются они.

— Какой глупый праздник! — капризно срывается с уст Дани, и брови ее хмурятся.

— Глупый? Нет. Люди здесь веселятся красиво. Само небо улыбается им, — отвечает мальчик.

— Отчего же вы не танцуете, Валь?

— О, со мной никто из девочек не захочет плясать.

— Почему?

— Я близорук и вечно путаю свою даму в кадрили, это раз. Потом наступаю на ноги — это два, но, что хуже всего, никогда не слышу такта. Девочки этого не любят. Взгляните-ка, как ловки Сандро и Селим.

— Вы давно здесь в гнезде, Валь?

— Два года, как и все здешние, но, кажется, точно с трех лет от роду. Меня привез «друг» из Финляндии. У меня умерли отец с матерью от какой-то заразной болезни. Есть у меня еще сестра Лидия. Она за границей учится, кончает там университет. Она институтская подруга «друга». Мы были очень богаты прежде, но папа незадолго до смерти потерял все. Я такое же дитя-питомец, как и вы, сирота. — Он задумывается на минуту, потом лицо его оживляется настолько, насколько может оживиться спокойное лицо Валентина.

— Глядите, «друг» вернулся. Сейчас будет настоящее веселье. Смотрите! Смотрите! Уже началось.

— Куда она ходила? И кто это воет так часто и страшно у вас в усадьбе?

— Кто?

Валь морщит лоб, и юное лицо его делается вдруг старческим и забавным.

— Милая Даня, есть вещи, о которых у нас в гнезде не полагается говорить. Это тайна «друга», а чужие тайны должны быть для нас священны.

Даня улыбается с чуть заметной насмешкой.

— У нас здесь уже слишком много тайн, Валь.

— Может быть, вы и правы. Но, смотрите, смотрите! Тетя Люда приготовила «другу» приятный сюрприз.

Из толпы молодых девушек выделяется Маруся. Кубанскую казачку сейчас не узнать. Она, всегда веселая, теперь торжественная и серьезная. У нее в руках бандура, старинный малороссийский инструмент.

Маруся садится на ковер посреди кровли, поджимает под себя ноги и поет. Поет высоким звонким голоском, чистым, как струя плавленого металла:

Ой, на реке Кубани,На родной реке.Собрались ребята, казаки, девчата.Хоровод водить. Хоровод водить.Песни заводить.

Голос юной певицы льется серебристою волною. Вторят ей струны бандуры, Бог весть каким образом заброшенной на берега тихого Дона, оттуда на славную Кубань, затем на Куру.

Гости, небо и ночь слушают певицу. Марусино личико теперь как будто грустное, как будто одухотворенное нежным чувством к ее родине. Вспоминается детство, покойная мать-казачка, крошечный хуторок. Ах, ты, тихая, родная станица, широкая улица, кизиловые кусты, светловодная, милая, ласковая река!

Слезинки сверкают в глубине маленьких глаз Маруси. Последним всплеском раздается мелодия, и песнь обрывается.

— Якши, славно! Так только райская пташка умеет петь! — первый нарушает молчание ага Керим.

Гуль-Гуль бросается к девочке, целует.

Гости восторгаются.

— Браво, Маруся, браво!

— Хорошо, Маруся. Очень хорошо. Твоя очередь, Гема, теперь.

Бледненькая Гема выходит трепещущая, как тростинка в бурю.

Ее темные глаза похожи, как две капли воды, на глаза Сандро, только не такие смелые, как у него. Она выходит на середину кровли, складывает ручки, кланяется гостям.

Гема — дитя Кавказа, белая роза Алазанских долин. И в честь ее поэтичной, прекрасной родины складывается поэма Гемы — чудесная грузинская легенда о мудрой царице Тамаре, переложенная в стихи. Гема робко начинает:

Тамара охотится… Звери и птицы,Сраженные, падают, царской рукой…Сверкают прекрасные очи царицы,И мчится со свистом стрела за стрелой.

Богатые, знатные уздени с неюДо устали гонят могучих коней,Во славу царицы, себя не жалея,Желая удачи и радости ей.

Но горе: любимейший кречет Тамары,Умчавшись за реку, куда-то исчез.И взоры орла из-под царской тиарыЛетят за ним следом за горы и лес.

И молвит царица: «Вы, храбры джигиты,Кто реку из вас проплывет?Кто смелый и сильный из рыцарей свитыМне ястреба снова сюда принесет?»

Лиахва в разливе. И черные волныБурлят, и шумят, и гудят под горой,Свирепого, жуткого бешенства полны,Грозят полонить под студеной водой…

Погибнут бесцельно — какая отрада,Задохнуться в иле зыбучего дна?

И снова Тамара:

«Пусть будет наградаМой царский венец и царица-жена».

Тут юноша светлый выходит, сверкаяКрасой небывалой, любовью томим.Взлетел на утес он. В Лиахву кидаяКолчан свой тяжелый, летит вслед за ним.

Лиахва бунтует. Но он уж далеко.Плывет он обратно, а кречет в руке.Глядят его очи, отверсты широко,Глядят на царицу. Царица в тоске.

Сомненье в Тамаре: «Напрасно спешила,Суля с незнакомцем свой трон разделить.Зачем ему вещее сердце дарила,Зачем посулила его я любить…

Супруг мой — народ мой. Отчизна мне счастье…Мне лучшее в мире — народный покой.О, Бог мой великий, спаси от ненастьяИ к лучшему все, о Могучий, устрой!»

Едва прошептала, как грозно, победноЗабилась река, заклубилась вода…Пронзительный выкрик. И юноша бледныйВ пучине исчез. Навсегда! Навсегда!

И тут же велела царица ТамараИз камней могучих воздвигнуть дворец.Остатки той крепости видны донынеНад местом, где сгинул бесстрашный пловец… —

Гема закончила.

Старый тучный полковник тяжело поднялся с места.

— Матушка-княжна Нина Арсеньевна, — отдуваясь, заговорил он, — да неужто эту штуку могла сочинить такая малютка?

Нина подходит к девочке.

— Это ты сочинила, Гема? — спрашивает она.

— Нет, «друг», нет, это не мое, — отвечает Гема и отыскивает глазами кого-то в толпе.

Вот он в белом бешмете с лаврами и розами на кудрях, с робкой улыбкой на благородном лице.

— Это он, Сандро, сочинил! Переложил в стихи старую горийскую легенду о развалинах крепости на Лиахве. Он с тетей Людой писал, тетя поправила. Сандро это! Сандро! — волнуясь, заявляет Гема, и голос ее полон восторга и торжества.

— Сандро, — ты поэт! Браво, Сандро! — раздается кругом.

Взор Сандро гаснет в смущении.

— О, «друг»! Зачем это Гема предала меня? Это слишком! Я не люблю похвал.

— Ты заслужил их, мой мальчик.

Нина ласково треплет по плечу своего любимца. Потом незаметно машет платком музыкантам.

И вслед за этим раздаются звуки своеобразного кавказского оркестра. Чиангури и зурна слились. Звенят и поют. Поют и точно рассказывают что-то.

Из круга молодых девушек выбегает Селтонет в своем национальном костюме. Ее глаза сверкают всеми созвездиями Востока, ее губы улыбаются. В черных глазах восторг.

Начинается танец. Это не лезгинка. В Дагестане такого танца не знает никто. Это какая-то дикая пляска. Лихая Кабарда, разбойничья, жуткая, пробуждается в ней.

С заломленными над головой руками, тонкая, извивающаяся, как змейка, носится перед гостями Селтонет. Ее ноздри раздуваются, трепещут, глаза горят, косы бьются по спине, плечам и груди.

Забыты песня Маруси, поэма-декламация тихой Гемы, джигитовка Сандро. Забыто все. Гул похвал несется навстречу плясунье.

— О, она настоящая фея Востока, эта черноокая гурия Селтонет!

— Царица сегодняшнего бала!

Лицо Нины хмурится.

— Не портите девочку похвалами, — замечает она недовольно.

Но Селтонет и без того знает свою силу. Недаром она приберегла свой «нумер» под конец. Она должна затмить их всех, этих глупых ребятишек.

Но вот пляска окончена.

Под гул одобрения, тяжело дыша, Селтонет бросается на тахту. Молодежь окружает ее — молодые офицеры, юнкера, прочие гости, барышни, подруги — все.

— О, Селтонет, как вы плясали!

В ее глазах надменное выражение. Гордо улыбаются губки.

— У нас, в Кабарде… — начинает она.

Неожиданно подходит к ней тетя Люда.

— Поди, приведи себя в порядок, Селтонет, ты растрепалась.

Уйти сейчас, когда не дослушаны до конца льстивые речи! Когда вся она упивается своим прекрасным торжеством! Ах, как это жестоко! Но она не смеет ослушаться — перед ней «друг».