Лидия Чарская - Джаваховское гнездо Страница 12

Забыты песня Маруси, поэма-декламация тихой Гемы, джигитовка Сандро. Забыто все. Гул похвал несется навстречу плясунье.

— О, она настоящая фея Востока, эта черноокая гурия Селтонет!

— Царица сегодняшнего бала!

Лицо Нины хмурится.

— Не портите девочку похвалами, — замечает она недовольно.

Но Селтонет и без того знает свою силу. Недаром она приберегла свой «нумер» под конец. Она должна затмить их всех, этих глупых ребятишек.

Но вот пляска окончена.

Под гул одобрения, тяжело дыша, Селтонет бросается на тахту. Молодежь окружает ее — молодые офицеры, юнкера, прочие гости, барышни, подруги — все.

— О, Селтонет, как вы плясали!

В ее глазах надменное выражение. Гордо улыбаются губки.

— У нас, в Кабарде… — начинает она.

Неожиданно подходит к ней тетя Люда.

— Поди, приведи себя в порядок, Селтонет, ты растрепалась.

Уйти сейчас, когда не дослушаны до конца льстивые речи! Когда вся она упивается своим прекрасным торжеством! Ах, как это жестоко! Но она не смеет ослушаться — перед ней «друг».

— Ступай, Селтонет, и делай, что тебе приказано.

Девушка закусывает губы. Глаза ее полны гнева. Но если можно еще ослушаться тетю Люду, то не повиноваться «другу» нельзя.

С опущенными, полными затаенного гнева глазами она убегает.

Даня сидит в своем углу на тахте, смотрит и не видит. Эта песня, эта декламация, эта пляска Селтонет, успех, доставшийся на долю этим детям, жжет ее мысль и душу.

О, если все это прекрасно, то что же скажут они, все эти жалкие провинциальные жители захолустного кавказского городка, когда услышат ее игру на арфе, ее, артистки, талантливой, большой!

Капризно и гордо улыбается она, точно бросая вызов всему миру.

Мимо нее проходит тетя Люда.

— Людмила Александровна, тетя Люда, — срывается с губ Дани, — я хочу просить вас позволить в честь «друга» сыграть и мне. Можно?

— Если тебе будет не очень тяжело, дитя!

— О, нет! Пусть мальчики принесут арфу. — Через минуту на кровле появляется арфа. Даня смело обнимает ее рукой, задумывается на минуту, потом кладет пальцы на струны и начинает.

Тихо, чуть слышно запевает арфа. Потом громче, сильнее. Сейчас она звучит уже во весь голос. О темном бархатном небе, о золотых звездах, о могучем полете орла рассказывает она. О том, как тяжело живется непонятой душе, Самим Богом отмеченной талантом, среди серых будней, мелкой жизненной прозы.

— На волю! На волю! Вперед по пути к славе! — рыдает арфа и страстно вторит ей Данина душа.

Конец. Молчание. И над белокурой головкой раздается гул голосов:

— Вот это талант настоящий, недюжинный, огромный!

Сердце Дани растет. В глазах, в лице ее отражается гордая, сверкающая радость. Нет сомнения, ее поняли и оценили. Но не хоронить же ей здесь, в забытом Горийском гнезде, свой прекрасный, сильный талант.

Она оглядывает всех гордо, как царица. Около нее Гема. В глазах девочки преданность и восторг. Она вся трепещет от счастья за свою любимицу.

Маруся улыбается широко.

— Вот это… хоть сейчас на Кубань, сию минуту, — говорит она и хлопает в ладоши.

Молодежь, как за четверть часа до этого расточала похвалы Селтонет, расточает их теперь ей, Дане.

В это время, как из-под земли, вырастает «друг».

«Сейчас похвалит, расцелует, будет благодарить», — проносится в голове девочки.

Но Нина смотрит серьезно, глубоко. Ее черные брови сведены в одну ниточку. Она молчит.

— Что же вы не похвалите меня? Разве я худо сыграла, «друг»? — все еще не остывшая от своего вдохновенного захвата, спрашивает Даня.

Нина кивает головою.

— Очень не дурно для такой юной девочки, как ты, — отвечает она спокойно. Но, Даня, надо еще долго и много учиться, чтобы заслужить название настоящей артистки, выступать перед публикой. Наши гости и друзья были слишком снисходительны к твоей милой, но все же наивно-детской игре.

Точно падает Даня… О, это уже слишком!

Это уже слишком, сиятельная княжна! Жгучая, злая, бессмысленная ненависть закипает в ее душе.

«Она завидует тебе, завидует, — твердит кто-то в самой глубине ее сердца, — она сама была бы не прочь играть так же и не может, не может, не может!» — почти вслух бросает девочка и кидаете вниз, подальше от гостей.

На первой же ступеньке Даня почти лицом к лицу сталкивается с Селтонет. Молодая кабардинка смотрит на нее в упор жуткими, злыми, взволнованными глазами.

— Пусть не воображает русская, что ее золотая штучка могла затмить пляску Селтонет, — шипит она. — Селтонет первая, всегда первая. Лучше всех. Краше всех. И в Гори, и в Кабарде. По Куре и Риону нет лучше Селтонет. Не тебе, дурочка, заглушить ее своей побрякушкой. На восточном небе много звезд у Аллаха, а звезда Ориона ярче и краше, лучше всех. И черная роза краше других в Джаваховском саду. Селтонет — звезда. Селтонет — роза, и никому не даст выше себя подняться Селтонет. Убиралась бы по добру туда, откуда пришла со своей певучей штукой. А не то разгневается на тебя Селтонет.

Последние слова едва долетели до Дани у дверей ее спальни, и она почти не расслышала этих последних слов, так как, испугавшись страшного вида Селтонет, вбежала в комнату и закрыла за собою дверь.

ГЛАВА 4

— Селим! Селим!

Мальчик, кравшийся по уступу утеса, вздрагивает от неожиданности. Селим узнает голос Селтонет.

— Где ты?

— Гляди наверх. Там меня увидишь.

Над крутым обрывом у Куры стоит чинара. В густых ветвях ее сквозят яркие пятна алого с голубым. Это пестрые одежды кабардинки.

— Селтонет!

— Тссс! Молчи! Ни звука! Молчи, алмаз души моей. Если «друг» или этот глупый Сандро увидят нас здесь, мы пропали. Влезай ко мне. Ветви дерева крепки, как клыки дикого кабана. Лезь смело на верхушку, не бойся ничего.

От этого «не бойся» Селим вздрагивает.

— Если бы я родился трусом, земля поглотила бы меня, — роняет он, кладя руку на рукоятку маленького кинжала.

— Полно, полно! Селтонет не хотела тебя оскорбить, горный орленок. У нас в Кабарде только и родятся такие. Недаром ты сын Али-Ахверды. Да!

Девушка протянула свою тоненькую, смуглую руку и похлопала Селима по плечу.

Селим нахмурился. Он признает в себе настоящего джигита, и одобрение девчонки, женщины, далеко не лестно ему. Но Селтонет не девочка, не женщина. Селтонет, по мнению Селима, такой же абрек, наездник и умница, как самый ученый алим!

Он улыбается от ее похвалы и самодовольно покусывает губы. Селтонет смотрит пристально на него.

— Селим, ты истинный друг Селтонет? Скажи без утайки одну правду, — помолчав минуту, спрашивает она.

— Как перед лицом Всевышнего, Селто. Слушай, мы оба из Кабарды. «Друг» взял нас оттуда обоих. Обоих вместе приручала нас княжна Нина. И оба мы рвались на родину, назад. Селто, научился Селим любить тебя за эти два года как сестру, да, как сестру, потому что, Селто, ты точно принесла кусочек нашего неба, леса и гор в твоих черных очах. В тебе любит свою удалую родину Селим. Разве ты мне чужая? Нет, нет, ты мне сестра, настоящая сестра, Селто…

— О, как ты говоришь мудро и сладко. Но слушай. У джигита-абрека слово вяжется с делом. Наши отцы учили так своих сыновей. Ты должен доказать мне свою дружбу и преданность, Селим, брат мой!

Черные глаза девушки стали вдруг непроницаемыми и глубокими. Зеленая листва чинары бросает мелкую тень на побледневшее лицо Селтонет.

Она придвигается ближе к своему товарищу и шепчет:

— Еще так недавно Селтонет была счастлива, как птичка в мае, Селим. Селтонет была богата. Ее обокрали. Она узнала горе…

— Кто? Кто тебя посмел обидеть, сестра сердца моего? Скажи, и кинжал Селима заступится за тебя!

Мальчик вспыхивает. Смуглая рука его хватается за кинжал. Он готов сейчас броситься на обидчика той, с кем пролетело его недолгое детство.

Лицо Селтонет принимает лукавое выражение. В глазах ее вспыхивает недобрая усмешка, вспыхивает и гаснет. Губы складываются в трогательную кроткую улыбку обиженного ребенка.

— Синеглазая девчонка обижает Селтонет! — говорит она.

— Как? Эта белоголовая Даня! Тебя, тебя, сильную орлицу Кабардинских гор!

Девчонка Даня и черноокая Селтонет! Да как же она осмеливается тягаться с нею?!

А Селтонет уже шепчет снова.

— Ты подумай только, радость и пламя моего взора, подумай только, златоокий Орион души моей. Когда не было девчонки с ее золотой игрушкой, когда не было ее глупой, кукольной рожицы и этой арфы, все восторгались Селтонет, все любовались Селтонет. И пела и плясала Селтонет и на чиангури играла. И все слушать приезжали. И все хвалили. А нынче только и разговору, что о синих глазах да о золотых струнах. Сама слыхала… У-у, ненавистная! Пришла и унесла всю радость у Селтонет! Обокрала Селтонет уруска, обокрала!