Алексей Мусатов - Стожары Страница 12

Захар, прикрыв ладонью от солнца глаза, долго слушал скворца, и лицо его светлело все больше и больше.

— Дедушка, — подбежала к нему Маша, — а когда землю начнем копать? Мы и лопаты наточили.

Захар обвел глазами ребят, помял белую в колечках бороду и невольно улыбнулся:

— Ну что с вами поделаешь, неотступные вы люди! Одолели-таки меня. Когда землю копать, спрашиваете? А вы сами примечайте. Видите, скворцы новоселье справляют. Значит, время. Только, чур, — старик согнал с лица улыбку: — забалуетесь или помнете что — зараз от хозяйства отлучу.

— Все слышали? — обратилась Маша к ребятам.

— Это само собой, — сказал Семушкин.

— Если какой инвентарь нужен, вы не стесняйтесь, берите в теплице, — разрешил Захар.

— Она же на замке, дедушка. И ключ вы завсегда прячете, — заметила Маша.

— Ах, да, да! — засмеялся старик и показал ребятам, куда он убирает ключ от теплицы.

Потом он расставил ребят по участку. Все принялись копать землю. Федя, цепко держа заступ в руках, с хрустом вогнал его в жирную землю, выворотил тяжелый ком и разрубил крепкую дернину.

Рядом с ним копала землю Маша. Она любила эту работу. Весной мать обычно отводила ей на огороде отдельную грядку, и Маша сама вскапывала ее и засевала. Огурцы и капуста мало интересовали Машу. Ей хотелось вырастить что-нибудь необыкновенное, никогда не виданное в деревне. Однажды по совету Андрея Иваныча она посеяла на грядке зернышки с загадочным и нездешним названием — «люффа». Новое растение, как хмель, опутало плетень, зацвело крупными белыми цветами и завязало плоды, похожие на огурцы. Но к осени обнаружилось, что новые огурцы жестки, мочалисты, несъедобны, и даже коровы брезговали ими.

Ребята подшучивали над Машей, сочиняли про ее люффу веселые песенки, пока учитель не посоветовал девочке опустить плоды люффы в чугун с кипятком. Плоды разварились, и Маша вытащила из чугуна мочалки, напоминающие морские губки.

«И то не беда! Овощь не получилась — мочалка в доме пригодится», — похвалила девочку мать.

Ребята поработали на участке часа полтора, потом побежали в школу.

Маша решила, что она сегодня обязательно поговорит с Санькой. Но в классе его не было. Кто-то сказал, что лошадь отдавила Саньке ногу и он сидит дома.

После занятий Маша отправилась в Большой конец, на колодец — вода в том колодце была самая чистая и вкусная, и, кроме того, по пути можно заглянуть к Коншаковым.

Девочка привязала конец звонкой холодной цепи к дужке ведра и, притормаживая ладошкой быстро крутящийся ворот, опустила ведро на дно колодца. Потом, поплевав на руки, принялась вытягивать цепь обратно. И сразу почувствовала неладное: цепь не вздрагивала и не звенела, как туго натянутая струна.

Маша заглянула в колодец и обмерла: ведра на конце цепи не было. Девочка расстроилась: ведро новенькое, из светлой жести, мать его совсем недавно купила в городе.

Подошел Семушкин:

— Ведро упустила? Не горюй, мы его зараз вытащим.

Он принес откуда-то старый багор, привязал к цепи и принялся шарить им по дну колодца.

Собрались мальчишки Большого конца. Словно почуяв, что можно позубоскалить, примчался Девяткин; прихрамывая и опираясь на палочку, подошел Санька.

Все заглядывали в глубокий, немного таинственный колодец, давали друг другу множество советов, в какой раз опускали на дно багор, но ведро зацепить не могли.

— Не на ту приманку удите, рыбаки! — веселился Девяткин. — Вы на муху попробуйте или на червяка. — Потом дурашливо запел: — «Потеряла я ведерко, потеряла я ведро…» Вечная ему память!

— В самом деле, Маша, — уныло вздохнул Семушкин: — не достать нам его.

— Эх вы, мужики! — с укором бросила Маша. — Будь я мальчишкой, я не только в колодец, я бы… я бы со дна моря что хошь достала.

— Ох, ретива! — захохотал Девяткин. — «Со дна моря»… А море — курице по колено, шапкой покроешь.

— Чего ты, как гром, грохочешь! — вспыхнула Маша. — Вот захочу и… достану!

— Держите меня! — Девяткин повалился на землю и задрыгал ногами. — Она достанет! Это как тогда в ледоход через реку бегала… Умора!

У Маши задрожали губы.

— А я говорю, — выкрикнула она, — вот обвязывайте меня цепью… спускайте в колодец!

Мальчишки ахнули. Степа потянул ее за рукав и покачал головой.

Маша и сама понимала, что наговорила лишнего, но остановиться уже не могла. Схватила конец цепи и принялась опоясываться, как ремнем.

Санька, который до сих пор сидел в стороне и ковырял палочкой землю, вдруг поднялся, заглянул в колодец, потом отобрал у девочки цепь и кивнул Девяткину:

— Неси полено.

— Какое полено? — осклабился тот.

— Березовое, можно и осиновое. И чтобы без сучков. Живо!

Девяткин пожал плечами, оттопырил нижнюю губу, но за поленом все же сходил.

Санька обвязал полено цепью, сел на него верхом, взял в руки багор и приказал мальчишкам опускать себя в колодец. Похрустывая, цепь медленно поползла вниз. Где-то очень глубоко таинственно мерцала зеленая вода. Повеяло холодом, запахло плесенью, гнилым деревом, кругом сгущалась темнота. Сердце у Саньки замерло. Почему-то пришло в голову, что все, кто остался там наверху, на солнце, сейчас разбегутся и он навсегда останется в узком, душном колодце.

Чтобы не было так страшно, Санька то и дело подавал наверх команду: «Прибавь ходу!», «Ровнее спускай!»

Наконец багор плеснул по воде.

— Стоп! — крикнул Санька.

Цепь замерла, и он принялся шарить багром по дну колодца. Минут через десять мальчишки подняли Саньку наверх. В руке он держал светлое жестяное ведро.

Мальчик ступил на землю. Все кругом: зеленая трава на улице, шумящая от ветра листва на деревьях, солнце над головой — выглядело таким несказанно радостным и привлекательным, что он невольно зажмурился.

А Маше показалось, что у Саньки засорились глаза от паутины, которая облепила его лицо, и она подошла к нему с ведром воды:

— Умойся, Саня!

Когда же все начали расходиться от колодца, Маша не выдержала, догнала Саньку.

— Саня, — помолчав, призналась она, — а я бы ни за что не могла в колодец полезть… Темно там, склизко… жабы, наверное…

— Я знал, что не могла.

Она покосилась на закутанную ногу мальчика:

— Сказывают, тебя лошадь копытом ударила. Больно, Саня?

— До свадьбы заживет.

— А как заживет, придешь к нам на участок работать?

— В грядках копаться? — Санька невесело усмехнулся. — Цветочки-ягодки разводить? А может, опять люффу-мочалку?

— Зачем люффу! — обиделась Маша. — Разные сорта семян будем испытывать. Знаешь, сколько мы их насобирали! А дедушка такой сорт пшеницы нашел — все, говорит, сорта побьет.

— Было когда-то хорошее зерно… Слышала, что с ним мать сделала? Какие уж теперь опыты на голом месте!

— А отец твой, Саня…

— Что — отец?! Что ты знаешь про моего отца?! — Санька резко, всем корпусом, повернулся к Маше. — Ему тринадцати лет не было, а он за плугом ходил, семью кормил. Всю жизнь за землю держался. Пока свою пшеницу не выходил, пять лет бился над ней…

— И мы… пять лет можем! — запальчиво спорила Маша.

— Хоть десять! А мне с вами делать нечего. — Санька вяло махнул рукой и, опираясь на палочку, медленно побрел к дому.

«Что это с ним? — подумала Маша, удивленная столь неожиданной вспышкой. — Щетинится, как еж колючий. Слушать ничего не хочет…»

«Векшинская бригада», как прозвали в колхозе помощников деда Захара, между тем собиралась на участке почти каждый день.

Ребята вскопали всю землю; как лист бумаги, разлиновали ее на клетки, понаделали грядок.

Починили изгородь, построили шалаш, протянули через участок проволоку, увешанную пустыми консервными банками, бутылками, железными обручами из-под бочек. Стоило кому-либо приоткрыть калитку, и участок наполнялся веселым бренчанием, звоном и треньканьем.

Один за другим мальчишки Большого конца вступали в «векшинскую бригаду».

Однажды Санька с Петькой встретили Степу Так-на-Так.

Согнувшись в три погибели, тот тащил к участку огромную вязанку прошлогодних стеблей подсолнечника.

— И тебя завербовали? Грузчиком или как? — Девяткин загородил ему дорогу.

— Что ж, Степан? — спросил Санька. — Собирались в поле вместе работать, а ты вон куда…

— Понимаешь, Коншак… — Степа опустил на землю вязанку стеблей и вытер потное лицо. — Занятную штуку Федя придумал… водопровод строим.

— Водопровод?!

— Вот стебли подсолнуха срастим и проведем к реке. А там бочку поставим, журавль… Вода самоходом и пойдет. Нам теперь никакая засуха не страшна. Мы еще с Федей ручной культиватор изобретаем!

— Изобретают изобретатели, а вы кто такие? — сказал Девяткин.

Но Степа сделал вид, что опять не заметил его.