Святослав - Одиннадцать восьминогих Страница 12

Медузы

Без пяти шесть Пим по тропинке спустился к морю.

Бухта была забита медузами. Голубоватые блюдечки покачивались на волнах.

Медуз сюда загнал шторм. Никто не слышит его приближения, а медузы слышат. За тысячи миль они улавливают тяжёлое движение воды, прячутся в бухты или погружаются на глубину.

Пим бросил голыш. Он упал в воду без всплеска, как в желе.

Позади послышался шум падающих камней. По тропинке спускался Толик. Он весело махал руками.

— Седьмой час. Что будем делать? — Толик заглянул Пиму в глаза.

Пим осмотрелся. Берег пустынный.

— Идём домой, — сказал он и пошёл назад. По тропинке, вверх.

Удивлённый Толик побрёл за ним.

Ресифи

— Ты карту хорошо знаешь? — спросил дома Толик. — Давай играть!

— Как?

— Загадывать города. Пим угрюмо смотрел в окно. Толик

забрался на диван и принялся искать город похитрее: Каракас… Кито… Ресифи.

Пим смотрел в окно. На берегу показалась тёмная человеческая фигурка.

— Идём на бухту, — неожиданно предложил он. Толик вытаращил глаза.

— Ты что, сумасшедший? Мы же только оттуда.

Но Пим уже выходил на лестницу.

Они снова спустились по тропинке к воде, обошли весь пляж. Пим слазал на скалу у входного мыса, зачем-то сбегал в степь и вернулся обратно.

— Знаешь, что я хотел загадать? — спросил Толик.

— Что?

— Ресифи.

— Что? — переспросил Пим. — Вечно ты какую-то чепуху найдёшь. И ходит за мной и ходит! Чего тебе надо?

Толик остановился и долго смотрел вслед Пиму, ошалело хлопая глазами.

— Сумасшедший какой-то! На машину — не надо, на бухту — не надо… Не знает Ресифи, так обязательно кричать, что ли?..

Несчастье

Во дворе у подъезда стоял Николай Иванович.

Когда Пим подошёл, старик первый сделал к нему шаг. — Петя, — сказал он, — я жду тебя. Несчастье. Заболел Ксаверий Антонович. Идём встречать машину, я уже вызвал «Скорую помощь». Нет Зои — ушла куда-то. Час как не могу её найти.

Люстра

Вечером стены комнаты делались разноцветными.

Под потолком висела люстра. У неё было три рожка: красный, жёлтый, зелёный. Когда Пим становился у стены, на ней появлялись три тени. Красный, жёлтый и зелёный Пим покачивались из стороны в сторону.

Пим забирался в постель и выключал свет…

Вчера Зойка лучше всех написала сочинение: «Я горжусь своим отцом». Отца она не помнила. Она писала о Николае Ивановиче.

…А его отец — в Атлантике. В жарком машинном отделении он, сидя на корточках, чинит движок. На палубе матросы и учёные ворочают принесённые тралом туши серебристых тунцов…

Комната плыла в темноту. По шоссе шли машины. От их фар светилась карта. Материки и острова отражались пятнами на потолке.

О стену ударилась ночная бабочка. Она вцепилась в карту и отправилась путешествовать. Мохнатая бабочка ползла вдоль побережья Аляски к островам Медный и Беринга, где весною по-собачьи кричат котики и на пустынном берегу стоит могила отважного русского командора… Ксанф… Ему теперь плохо…

А Сергей?.. У Сергея теперь всё должно быть хорошо.

Мне надо подумать

Они стояли друг против друга. На троллейбусной остановке.

— Я не видел тебя больше месяца, — сказал Сергей.

— Здравствуй, — ответила Лена.

— Я приходил к твоему дому…

— Я была занята: у меня практика.

— Можно тебя спросить?

— Спроси.

— Тебе кто-нибудь, рассказывал, как всё было? Лена пожала плечами.

— Видишь — до сих пор какая рука. Нож был грязный.

— Сам виноват: твои дружки. На шоссе показался троллейбус.

— Лена, — сказал Сергей и тронул её пальцы,

— Что?

— Пойдём как-нибудь в Корсонес? Как тогда… Завтра, послезавтра — когда хочешь. Я зайду за тобой — и пойдём.

Троллейбус подкатил к станции, описал широкий полукруг и остановился. Пассажиры, один за другим, начали соскакивать с высокой ступеньки на асфальт. Среди пассажиров был Эдик. Проходя мимо Лены, он поклонился.

Лена едва заметно кивнула головой,

— Чего это он? — спросил Сергей,

— Вежливый человек.

— Так ты как?

— Не знаю… — сказала Лена. — Ты не учишься даже в вечерней школе… Суд скоро?

— В декабре.

— Ты пойдёшь?

— Придётся… Ну, так как?

— Мне надо подумать.

— Ну что ж, — сказал Сергей, — я понимаю. Но я приду, я всё равно приду.

Лена кивнула. Заурчал мотор троллейбуса. Лена побежала к дверям машины. Железные створки, чавкнув резиной, медленно закрылись за ней.

У Ксанфа

— Пётр, ты свободен? Николай Иванович остановился и подождал, когда Пим подойдёт к нему.

— Да.

— Тогда идём с нами.

В стороне стояла Зойка и смотрела на дорогу. В пальцах она вертела жиденькую веточку лоха. Узкие серебряные листочки пачкали её руки белой пыльцой.

— Мы идём к Ксанфу, — сказал Николай Иванович. В маленькой палате пахло краской и лекарствами.

На столе лежал забытый кем-то букет сморщенных георгинов.

Сестра внесла халаты. Николай Иванович надел свой халат и ушёл.

Зойка стояла у стола и, не глядя на Пима, заложив руки за спину, ловила пальцами тесёмки.

Пим подошёл к ней, взял щепотью тесёмки, завязал узлом.

— Спасибо, — сказала Зойка, обошла Пима и тоже завязала ему халат.

Вернулся Николай Иванович. По длинному белому коридору прошли в палату.

В палате помещались двое.

Один лежал, натянув до подбородка одеяло. Чёрные волосы в беспорядке падали ему на лицо. Лицо было бледное. Глаза полузакрыты.

Второй сидел.

Он повернул голову, и Пим узнал Ксанфа. Старик очень изменился. Морщинистое лицо его потемнело, глаза блуждали.

— Ксаверий Антонович, мы к тебе, — сказал Николай Иванович.

Подвинув табуретки, сели.

— Мне… плохо, — тихо, раздельно сказал Ксанф.

— Ты узнаёшь меня?

— Ты — Николай, — ответил старик. Николай Иванович приподнялся.

— Это Зоя. А это её товарищ. Ты должен его знать, он из твоей школы.

Ксанф безучастно кивнул.

— Вечером здесь, — он показал на круглый чёрный наушник, висящий у кровати, — скрипки. Очень хорошо играют. Из Москвы.

— Ты сам неплохо играл. Старик кивнул ещё раз.

— И картины. Я видел в Ленинграде картину… — он заволновался, привстал и широко развёл руками. — Она…

Николай Иванович усадил его.

— Тебе надо поправляться. Поправишься — будешь жить теперь у меня, в Корсонесе. Отремонтируем тебе щитовой домик. Будешь со мной…

При слове «Корсонес» Ксанф поднял голову, потухшие было глаза его блеснули.

— Да, — прошептал он, — да…

Уйди-уйди

Пим и Зойка стояли перед больницей, на обочине дороги.

Николай Иванович задержался у врача. Пим мрачно смотрел себе под ноги. Зойка нагнулась и сорвала колючий голубой колосок.

— Знаешь, что это? — не глядя на Пима, спросила она.

— Нет,

— Уйди-уйди. Если положить его в ладони и потереть — вот так, — он сам выползет из рук.

Зойка пошевелила ладонями, и голубой колосок послушно пополз вверх.

— Вот так уходят и люди, — сказала она. — Тебе тяжело? Ты всё время о чём-то молчишь.

Пим медленно поднял лицо.

— Я о Сергее, — сказал он. — Ты ведь знаешь, он дружит с Леной. А Толик говорит…

Пим стиснул зубы.

— Идём к морю? — предложил он.

— Холодно.

— А я пойду.

Из больницы вышел Николай Иванович. Зойка взяла его под руку, и они пошли по дороге к дому. Пим свернул в Корсонес.

… Развалины. Весной здесь полно маков. Алые чашечки с чуть заметным терпким запахом. Если нанюхаешься, — болит голова…

Едва Пим скрылся из вида, Зойка отпустила дядину руку.

— Дядя Коля, — сказала она, — если бы отец был жив, а у меня появился товарищ, что бы он сказал? Вы мне давно не рассказывали про отца. Он очень любил маму?..

Лена, Зойка и Пим

Зойка тащила по лестнице мусорное ведро.

— Не надорвись, — сказал Пим. Он стоял в подъезде, в дверях. Прямо посреди прохода.

— Пропусти, — сказала Зойка и поставила ведро. Пим, нахмурясь, посмотрел на неё.

— Слушай, — сказал он, — а часто бывает, что судят невиновного?

— Не знаю, — сказала Зойка.

— На суд придут свидетели, скажут: «Виноват такой-то, мы его видели». Судья поверит. Посадят. И никто не узнает правды.

— Узнают.

Во дворе показалась Лена, Она вошла в подъезд и остановилась около Зойки.