Николай Климонтович - Женя и Дженни, или Вампир из 1Б Страница 14

Прощай, дача

Нет ничего грустнее, чем уезжать с дачи поздним августом.

Вещи покидают свои места, к которым за долгое лето они так привыкли. Скажем, сковорода, так уютно висевшая на кухне на гвозде вниз головой, исчезла со стены, и гвоздь осиротел. Исчез мамин плед с кушетки под лестницей. Опустела тумбочка из-под телевизора. Неуютной казалась и веранда с голым круглым столом. И голая лампочка без абажура, который заперли в чулан. Только на подоконнике оставался забытый подсвечник с оплывшей свечой. Да ненужное теперь средство от комаров в фиолетовом пластмассовом флаконе. Да расчерченный лист бумаги, на который капнул свечной воск — пулька от преферанса, в который так уютно вечерами играли здесь взрослые.

Пока грузили вещи в машину, Женя еще и еще раз обошла комнаты — бабушка велела взглянуть, не забыла ли она чего. На тумбочке у бабушкиной кровати оставались несколько пузырьков от лекарств, Женя проверила — все почти пустые. В комнате у мамы были кое-как запихнутые в шкаф летние дачные вещи. Да сломанный пластмассовый гребень, который мама забыла, наверное, выбросить. Нет, ничего нужного Женя в доме не нашла. Дача осиротела.

Она вышла на крыльцо, огляделась. Висит большой навесной замок на сарае, в котором на зиму заточен мамин велосипед. Опустела площадка перед домом, откуда исчез красивый надувной бассейн с веселыми дельфинами на боках. И, кажется, осиротел сад. С кустов все ягоды были собраны, и кусты смородины и кусты крыжовника, казалось, тоже грустили. На большой старой яблоне уже не было яблок, и те, что не пошли в компот, покрывали землю под ней, и у этой падалицы были коричневые бока. Падали, кружась, мелкие листочки со старой березы — с той, на которой еще недавно сидел белый попугай.

Что ж, Женя вздохнула и накинула за спину рюкзак, в который были собраны ее вещи. И взяла пакет с двумя мисками Дженни. Вот уж кто совсем не грустит. Дженни весело скакала, мешая грузить вещи, носилась от машины к Жене и обратно, вовсю размахивая хвостом. Быть может, она думала, что ее хозяева сейчас играют в какую-то веселую игру? Наверное, не понимает, что уж не носиться ей за рыжим котом до следующего лета. А до лета еще осень, потом зима, потом хлипкая городская весна с холодными лужами на бульваре и с бурыми, с каждым днем оседающими сугробами. Целая вечность.

Пришел дедушка. Он деловито стал надевать на окна щиты из досок, извлеченные из сарая и приготовленные им у каждого окна.

— Что, школьница, — сказал дед очень бодро, — соскучилась, наверное, по дому?

Потом он нагнулся к Дженни, которая вертелась у него под ногами, в веселом ожидании, когда ее позовут садиться в машину. Потрепал ее за ухо и сказал:

— Что ж, пойдем сегодня с тобой на бульвар. Если, конечно, ты будешь себя прилично вести.

И вдруг, как это случается не только с маленькими девочками, но и с девочками взрослыми, настроение у Жени как по волшебству переменилось. Женя вспомнила, что дома, в Москве, ждет ее новенький сине-желтый ранец со всякими отделениями и кармашками, и тетрадки со смешными обложками, и учебники с яркими красивыми картинками. И трамваи с их веселым городским громыханием, и Дженнины собачьи друзья на бульваре, и Наташка. Они хоть и ссорятся иногда, но прошлым летом, когда Женя вернулась с дачи, а Наташку привезли из Крыма, они мигом забыли все ссоры и долго-долго играли — до самого сна.

Но главное, главное в Москве ее ждет красивое новое коричневое платье с белым вышитым отложным воротником, которое она еще ни разу не померила. Ведь совсем скоро, всего-то через три дня, она пойдет в школу.

Женя мигом перестала чувствовать себя так, будто она сирота. Сирота, как оставленная дача. Не то, чтобы Женя очень хотела идти в школу. Нет, ей, конечно, было и любопытно, и немного страшновато. Но, как сказано, ее беспокоило, как же теперь по полдня будет оставаться без нее Дженни. Ведь с тех пор, как Дженни щенком появилась в доме, они не расставались ни на миг. Ни на секундочку.

— Ну, вот, — сказал несколько запыхавшийся дедушка, — все, девочки, пойдемте в машину. А то ваша мама уже ругается, что мы долго раскачиваемся.

— А мы и не раскачиваемся. Правда, Дженни. — Женя обернулась к дому и помахала ему рукой. — Прощай, домишко. Не грусти, мы еще приедем. И будем гостить у тебя все следующее лето…

И вот, когда все уселись, и машина уже выехала из ворот, и дед их запирал на большой замок, Женя крикнула:

— Подожди, подожди, мама. Смотри, смотри.

На их заборе неподвижно сидел Рыжий и смотрел на них грустными глазами.

— Это он пришел нас проводить, — сказала бабушка.

— Рыжий, — крикнула тогда Женя, — Дженни любит тебя. И она еще вернется, не грусти, Рыжий. Милый, милый кот.

Дедушка сел на переднее сидение рядом с мамой. И они тронулись, А Женя и Дженни смотрели сквозь заднее стекло, пока и сама дача, и забор не остались за поворотом. А с ними и весь дачный поселок Нарядный.

Митинг

— Ах, бабушка, не нужен мне этот белый бант. Я не кукла. И вообще, банты носят одни пудели.

Так говорила Женя, стоя перед большим зеркалом в прихожей. На ней было коричневое платье с отложным кружевным белым воротником. И коричневые лаковые туфельки с острыми мысками и с золочеными пряжками.

— Господь с тобой, — сказала бабушка. — Где это, скажи на милость, ты видела пуделя с бантом?

— Как это где? Бант носит пудель Артемон, — объяснила Женя, вырываясь из бабушкиных рук. — Ну, приятель Мальвины. В которую еще влюбился Буратино.

— А вот и цветы! — крикнул дедушка с порога, едва войдя в квартиру. Его уже с самого утра послали к метро в цветочную палатку. — Вполне, мне кажется, пристойный букет.

День был такой необычный, что бабушка даже забыла попросить дедушку по пути за цветами захватить еще и молока и хлеба.

— Розы — это хорошо. Это правильно, не гвоздики же дарить. Но почему чайные? — спросила бабушка, критически разглядывая букет. — И к тому же, почему их здесь восемь? Четные букеты приносят только на похороны.

— Вот пройдоха, — вздохнул дед, — эта продавщица. Она меня надула. Я просил девять, но не проверил, когда она заворачивала. И один цветок она стащила.

— Притырила, — поправила деда Женя.

— Зажала, — вставила мама.

— Что ж, будешь дарить семь, — сказала бабушка. — Одну давай сюда. Я поставлю ее в вазу на свой столик.

— А чайные — это тоже красиво, — сказал дедушка не вполне уверенно.

— Ах, надуть тебя, папа, нетрудно, — заметила мама, которая не могла проводить дочь в школу сама, потому что как на зло на этот день у нее с самого утра было назначено важное совещание в офисе. — А что чайные, это даже неплохо. Не алые же дарить: было бы похоже, мама, что твой муж уже влюбился в учительницу твоей внучки.

— Да я его на рынок боюсь посылать, обязательно его обжулят, — проворчала бабушка. Ей не нравились шутки в адрес ее мужа и его возможной влюбленности в кого-нибудь другого, кроме нее. Пусть даже и в учительницу. И она прикрикнула на Женю:

— Да не вертись ты, стой спокойно.

— Я все равно его по дороге сниму, — упрямилась Женя. — Быть может, когда ты ходила в эту, как его… в гимназию, банты и были в моде. Но сегодня это вовсе не модно. Самостоятельная современная девочка не может носить бант. Ни под каким видом. Мальчишки засмеют.

Все это она произнесла с самым важным видом, чувствуя свою значительность: еще бы, все семья и весь вчерашний вечер, и сегодня с раннего утра крутилась вокруг нее.

— Ты что же, полагаешь, я родилась до революции? — буркнула бабушка, сдавшись и откалывая бант. — А я, между прочим, даже не застала раздельного обучения.

— Это как? — спросила Женя.

— Когда-то давно, после войны, мальчики и девочки обучались в школе раздельно. Каждые в своей.

— Это еще зачем? — удивилась Женя. — Тогда уж и дворы надо было бы делать отдельными. И катки.

— У моей дочери вообще плохо с чувством времени, — сказала мама невпопад. Что было неверно. У Жени с чувством времени все было как раз хорошо. А вот у мамы — неважно, и она вечно куда-нибудь опаздывала.

— Я хотела сказать, — поняла свою оплошность мама, — с чувством исторического времени.

— Ах, перестаньте молоть ерунду! — нервно воскликнула бабушка. — Кстати, Света, ты опаздываешь.

— Бегу, бегу. — И мама чмокнула Женю по очереди в обе щеки. — Держись молодцом, угу?

И она выскочила из квартиры.

На самом деле проблема была не в банте, конечно, и уж точно не в чувстве истории. Просто-напросто вся семья ужасно волновалась. Тряслись руки у бабушки, обмирала со страха мама, и даже дедушка беспокоился, хотя его трудно было чем-нибудь взволновать. Чувствуя общее волнение, волновалась и Дженни: она вилась возле Жени, заглядывая в глаза, потом то на секундочку приседала, а то принималась тихо поскуливать. И все потому, что страшно волновалась сама ее хозяйка.