Александр Лебеденко - Первая министерская Страница 15

— На кой же черт? — сомневался Ливанов. — Шпаргалок полные карманы, а прочесть нельзя.

— Дурак, не понимаешь… Глаза были, как у орлов! С последней парты на первой читали, — кипятился Матвеев.

— Культ предков, — махнул рукой Андрей. — Ты явно запоздал с рождением.

— Ну, а теперь что? — не смущался Матвеев. — Напишут на ладони две-три формулы, а может, нужна будет вовсе не эта. Преподаватель заметит, что руки в чернилах, и пошлет мыться.

— Изобрети что-нибудь новое.

— А я изобрел.

— Секрет?

— Эх, ребята, скажу вам, так и быть… Не пожалел я шелковой подкладки моего мундира.

— Да что ты говоришь? — воскликнули товарищи.

Мундир у Матвеева был сшит у военного портного, сидел как «пригнанный», грудь лебедем, и когда Матвеев проходил по церкви или по улицам города, полы то и дело сверкали белыми треугольниками на фоне мундирного сукна.

— Хватило места?

— С остатком!

— Боюсь я, что мундир твой зря погиб, Матвеев, — сказал спокойно Ашанин. — Все равно сядешь.

— Ну, а сяду, так уйду из этой гимназии. Поеду в Златополь.

— Давно пора, — сказал Андрей. — Там еще, чего доброго, медаль схватишь.

Салтан, Черный, Берштейн и другие неуспевающие богачи пригласили репетиторов. Ашанин занимался бесплатно с двумя нуждающимися товарищами.

Андрей, Ливанов, Василий и еще несколько пятиклассников готовились на кладбище.

Василий не ограничивался занятиями с друзьями. Он работал и сам по-настоящему.

— Ты хочешь Ашанина обскакать? — спросил его как-то Андрей.

— Ашанин мне не мешает, — отвечал Василий. — По-моему, если учиться, так учиться. Знаешь, — сказал он, закидывая излюбленным жестом руки за голову, — такому, как я, если уж дорвался до школы, — держись! Не часто случается…

В городе было множество буйно разросшихся садов. Поздней весной красные и зеленые крыши домов тонули в сочной зелени насаждений. Белая пыль лепестков вишни и яблони покрывала улицы в дни цветения. Но самым буйным, самым зеленым островом в городе был не городской сад, не сад купца Смирнова с открытой сценой и даже не сад-парк грабаря Самойленки, занимавший целый квартал, а давно уже заполненное, занимавшее двенадцать десятин старинное кладбище.

Обойди со всех четырех сторон эту братскую могилу города, ниоткуда не увидишь острого шатра небольшой церквушки, осененной серебристыми тополями и кряжистыми липами. Аллеи здесь похожи на прохладные, темные гроты, деревья сплелись косматыми шапками, и тень царит здесь в самый яркий, в самый жгучий солнечный день.

Черные плечи тяжелых мраморов и серые граниты поднимаются над рядами посеревших от дождей, растрескавшихся от жары простых и вычурных деревянных крестов. Белые ангелы и налои с раскрытыми библиями окружены зелеными с золотом ажурными решетками. Это у самой церкви спят горбатовские богачи, купцы, генералы, чиновники… Но подальше от церкви большинство могил давно превратилось в детские холмики, одетые одним общим одеялом — весенней порослью папоротников и трав.

По краям кладбища в канавах массами водятся большие зеленые лягушки, сычат ужи и нахально греются на камнях серые злые гадюки.

По ночам здесь ходит сторож с колотушкой, угрюмый, нелюдимый старик, уже в жизни перешагнувший через грань смерти…

Сторожа боялись взрослые и молодежь. Боялись смотреть ему в лицо. При встрече он шел прямо на человека, как слепой без поводыря, и глаза его смотрели куда-то вперед, мимо, тусклые и пустые. Ночами он бродил по кладбищу, по могилам, никогда не спотыкаясь, как неудержимо плывет тень от облака, и случалось не раз, что озорники, воры и хулиганы удирали при виде его, как будто навстречу им из-под тяжеловесного купеческого памятника поднялось привидение.

С этим кладбищем у Андрея было связано много воспоминаний. Прежде всего неясное, далекое, может быть возникшее от чужого, случайно оброненного слова, а может быть, десять раз пережитый во сне отзвук первых жизненных впечатлений. Белый полог, закрывший чье-то дорогое лицо… Черно-рыжая дыра глубоко в землю… может быть, насквозь…

По вечерам страшными становились кресты и могилы, и заказанными казались самые пути к кладбищу.

Но перед воротами с деревянным восьмиконечным крестом раскинулась зеленая неразъезженная площадь с классической лужей — место всех мальчишьих состязаний, начиная от «стенки на стенку», вплоть до первых футбольных матчей.

Лунными вечерами, когда тени деревьев купами поднимались над низенькими, отступившими во тьму домиками, мальчишки из предместья, утиравшие нос пятерней, но говорившие только о подвигах и удали, задорно приглашали гимназистов пойти на кладбище и «доказать»…

При мысли о глухом могильном закоулке, о черном кресте, на котором надо во что бы то ни стало — иначе не берись! — написать мелом две четкие буквы, в голове поднимались самумы сомнений и слюна жгла быстро пересыхавшее горло.

Но д'Артаньяны, Атосы, Тарасы Бульбы, Красные Карабины и де Бержераки, казалось, непрерывными шпалерами стояли через всю площадь и вдоль длинной кладбищенской аллеи.

Как вестминстерская невеста под скрещенными палашами гвардейцев, прошел Андрей синей ночью под сводом невидимых шпаг, свершая первое насилие над собой, над темными сумраками детской мистики.

Назад уже мчался в карьер перепуганный мальчишка, и не было по бокам аллеи ни французских мушкетеров, ни охотников прерий и Скалистых гор. Только блестели в лунных туманах мраморы памятников и стволы лип. Бездомные собаки урчали в кустах, и зловеще, по-кладбищенски шелестел ветер в кружеве потонувших в темноте ветвей.

Сердце колотилось, как колокол, вздыбленный набатом.

Все же Андрей «доказал», чтобы потом всю жизнь «доказывать» всюду, куда приводила своя и чужая воля.

Теперь сад мертвых казался знакомым, обжитым парком. Гимназисты ходили с книжками в руках по длинным аллеям, пересеченным под прямым углом боковыми дорожками.

Три стороны квадрата — на чтение учебника. Четвертая — на встречу с товарищами. Короткий разговор, прощальный знак — и новый тур, разлука на пять-шесть минут.

— Ты до чего дошел?

— До крестовых походов.

— Я до Фридриха Барбароссы.

— Сегодня надо обязательно пройти три похода.

— Давай повторять вместе.

— Есть, капитан. Адье, до скорого свиданья!

Андрей напряженно твердит про себя, что в первом крестовом походе участвовали Готфрид Бульонский, Раймунд Тулузский и Адемар Пюиский. Все это знакомо. За именами уже давно стоят неведомо как сложившиеся образы, и, успокоенный своими успехами, Андрей готовится предложить Ливанову пройти по крайней мере до седьмого похода, но на главной аллее, где должна состояться очередная встреча, Ливанова нет.

«Странно, — думает Андрей. — Неужели я так быстро шел? Или, может быть, Костя сбежал?»

Но за ближайшим углом — разгадка. У зеленой скамьи стоит Ливанов, а рядом, положив руку с книжкой на зеленую ограду могилы, — девушка с туго заплетенной косой.

«О! И девчата повалили готовиться на кладбище», — усмехнулся про себя Андрей. Он прошел мимо Ливанова, устремив глаза в книгу. Почувствовал, что девушка смотрит на него, поднял глаза и встретил блеск крепких, как полированные камешки, черных глаз, прикрытых козырьком длинных ресниц.

Андрей первый опустил взор и повернул в боковую аллею.

«А как же Саня?» — мучительно размышлял он, удивляясь налетевшему волнению. Саня, милая, нежная, с пушистым концом косы. Зачем эта девушка так пристально смотрит на него? А может быть, это ему показалось?

Третий крестовый поход оказался исключительно трудно усваиваемым. Фигуры гордых крестоносцев в латах поблекли…

На большой аллее Андрей встречал теперь Ливанова. На боковой — девушку-незнакомку.

— Андрей, ты кончил четвертый?

— Нет… меня, знаешь, заинтересовал третий.

— Ты читал Айвенго?

— Наизусть знаю.

— По Виноградову Ричард Львиное Сердце выглядит иначе.

— Знаешь, Ливанов, я часто чувствую, что историю надо изучать не по нашим учебникам, а как-то иначе. Например, интересно узнать, как пишут о русско-турецких войнах турки или о Крымской войне англичане.

— Это легко себе представить. Хорошо бы найти такие книги, в которых все описывалось бы правдиво…

— А где их достать… такие книги?.. И есть ли они?

— Наверное, есть. Иначе быть не может. Мы ничего еще не сделали, чтобы достать такие книги. Что, если пойти к Иннокентию Порфирьевичу? Он — библиотекарь. Он должен знать все книги. Как ты думаешь?

— Это мысль! Надо только поймать его в хорошем расположении духа. Надо спросить Леньку.

Девушка показалась на главной аллее. Костя двинулся вперед, опять углубившись в книгу. Андрей догнал девушку, но она вдруг оглянулась и быстро нырнула в сирень.