Магда Сабо - День рождения Страница 16

С матерью Боришке всегда легче разговаривать, чем с отцом. Мать если даже и не понимала желание Боришки иметь новое платье и часто повторяла, что, по ее мнению, к Боришке очень идет матроска и что она, мать, когда была в ее возрасте, вообще не имела никакого выходного платья, а Боришка еще успеет одеваться по-взрослому, хотя бы выслушивала все, что говорила дочь, и не ругала ее. Деньгами, в общем — то, распоряжалась она. Когда отец работал в утреннюю смену, они всегда дожидались его к обеду, и у них было достаточно времени, чтобы поговорить друг с другом.

Боришка рассказала матери о своем плане. Мать молча выслушала ее. Боришка заметила, как облачко грусти затуманило ее лицо. Когда она наконец заговорила, голос ее звучал устало и отчужденно:

— Ты испортишь отцу праздник.

Чем же она его испортит? Ведь она не отцовские деньги тратит.

— Это большая сумма, Бори, почти семьсот форинтов. Это не то, что купить на один форинт мороженого.

Что за сравнение! Хорошо еще, что мать не сказала «нет», а только расстроилась, ну, это-то можно пережить, только ни в коем случае не спорить с нею, не спорить…

— Отец огорчится, — продолжала мать и, приподняв крышку, заглянула в кастрюлю, где варился картофельный суп. — Ты обидишь его. И дело не в деньгах, глупенькая ты моя девочка! Речь идет совсем о другом. Не делай этого. Не говори об этом! Обойдешься ты вполне без того платья!

Что ж, пусть и отцу будет хоть немного больно. Ей так было обидно в то майское утро, в ее день рождения… Лучше, пожалуй, перевести разговор на другую тему:

— Я видела, инженер приехал. Он не заходил к нам?

Мать ответила, что заходил, хотя не сказала, о чем они говорили; впрочем, это было неважно. Рудольф появится в поле зрения ее родителей только в последнем действии, а во время увертюры и в начале спектакля основными действующими лицами будут лишь Сильвия и она.

— Одень фартук, дочка!

Фартук! Как она ненавидит его! Постепенно ей стали постылы и обеды, потому что после них надо мыть посуду, противные жирные тарелки… Разве могут быть после этого хорошие руки, сколько ни отмывай их потом в мыльной пене?

Мать включила радио. Передавали музыку из оперетт, однако лицо ее по-прежнему оставалось печальным. Повязавшись платком, она сказала:

— Взгляну, не перестал ли валить снег…

Боришке почему-то вспомнилась Ютка, какой она ее только что видела, — бегущая, с развевающимися волосами, с корзиной для угля, поднимающая оброненные грузчиком брикеты. «Мне следовало бы выйти и посмотреть на снег, а не маме, — подумала Боришка, — но, с другой стороны, мама ведь уже привыкла, а на мне сейчас этот идиотский фартук. Сильвия сказала, чтобы я не разгуливала по дому, одетая, как маленькая девочка, а то, чего доброго, еще Рудольф увидит меня в таком виде…»

VIII. Холодный поцелуй и конверт из плотной бумаги

Отец вернулся домой явно не в духе.

В другое время он наверняка воздал бы должное красному от паприки картофельному супу, приправленному сметаной, а сейчас ел без всякого аппетита, и чувствовалось, что когда похваливал суп, то сделал это исключительно для приличия. Бори мыла посуду с такой поспешностью, точно ее кто подгонял. Обычно мать с отцом после обеда еще некоторое время оставались за столом и беседовали. Боришка надеялась, что, может быть, мама воспользуется этим и расскажет отцу о намерении дочери купить себе платье и тогда все само собою решится, ей не придется говорить об этом — можно будет прямо побежать к Сильвии. Однако мать молчала, и Боришка с тяжелым сердцем ходила мимо них туда и сюда по комнате. «Нет, это просто ужасно, как мама умеет усложнять любое дело! Да и я дура набитая! Не могу решиться сказать все, как есть…»

Бори, чтобы чем-нибудь заняться, решила привести в порядок ногти и поставила на плиту кастрюльку с водой. А отец и мать всё сидели за столом. Боришке порою казалось, что они и без слов хорошо понимают друг друга, хотя отец листал газету и пробегал заголовки, а мать сидела и размышляла, массировала свои изуродованные ревматизмом пальцы: болезнь особенно давала себя знать при перемене погоды.

— Какая-нибудь неприятность на работе, Карчи? — спросила наконец мать.

«С чего это маме пришло в голову?» — подумала Бори. Отец, не отрывая глаз от газеты, пробурчал что — то нечленораздельное, совершенно непонятное для Бори, но вполне понятное матери.

— Тебе нагрубили?

— Нет, не мне, Петеру.

Отец последнее время работает в паре с дядей Петером, кондуктором на его машине.

— Хулиган один… Поневоле здесь злость возьмет… — проговорил отец.

Бори сняла кастрюльку с газа, опустила в воду пальцы.

— Молокосос! Надо бы мне вышвырнуть его и навести порядок…

«Боже, никогда не угадаешь, как надо правильно поступить!.. У этих взрослых предубеждение против молодых; по их мнению, мы всегда не правы». Мать перестала разминать пальцы и положила ладонь на руку отца. Родители замолчали. «Надо же, — восхищалась мысленно Боришка, — они даже молча ведут беседу. Вот и сейчас мама успокаивает его. А ведь каким мрачным пришел…»

Неожиданно отец в упор посмотрел на Боришку; та даже уронила ножницы с колен.

— Ты сегодня опять перебегала через улицу на красный свет?!

Боришка покраснела до корней волос и смущенно пробормотала что-то в свое оправдание. Как ужасно, что он заметил ее! Отец вообще очень боится за них, и в данном случае он, конечно, прав, потому что на мостовой легко может сбить машина или троллейбус. Но как ей не везет — надо же! — заметил именно сегодня! Боришка не решалась взглянуть на отца. Ей было очень стыдно. Она была дочерью водителя троллейбуса; с самого раннего детства ей прививали правило, что нельзя перебегать через улицу на красный свет. Но главная беда была еще впереди: отец сказал, что видел ее вместе с Сильвией.

— Ты смотрела на нее как зачарованная, — выговаривал он ей. — Обнимала эту обезьяну, эту никчемную девчонку, которая никогда сама первая не поздоровается со взрослым человеком и которую никто еще никогда не видел за каким-нибудь полезным делом…

И тут вдруг в Боришке пробудились упрямство и даже какая-то злость, вытеснившие и чувство смущения, и ее растерянность. Ну чего он во все суется? Вечно донимает ее Сильвией! Разве она советует отцу, с кем ему дружить? Или он думает, что его дочь — рабыня или крепостная?

— И вообще я уже не в первый раз замечаю, что ты после школы где-то шатаешься по улице. Вечно толчешься там на углу, около «Радуги», — сердито выговаривал отец. — Что ты там потеряла? Цила, например, бывало, сразу после школы всегда шла домой.

Если бы Боришка не любила Цилу так сильно, то, наверное, давно бы уже ее возненавидела, потому что ей всегда и во всем ставили в пример Цилу. Цила «так училась в техникуме, что преподаватели не могли нахвалиться ею…». Постепенно Цила превратилась в этакую «легендарную личность», хотя, к сожалению, ничто в рассказах о ней не было преувеличением, даже история с ее замужеством.

А Боришку отец хочет лишить даже таких радостей, как возможности прогуляться до Стружечной площади, поглядеть на витрины универмага. Во всяком случае, сейчас разговор этот ей очень кстати. Она расскажет отцу, почему так часто бывает около «Радуги». Это надо же, какой кошмар: родной отец использует свой троллейбус, чтобы подглядывать за дочерью!

— И вовсе я не шатаюсь! Ты знаешь, я никогда не шатаюсь. Я присматриваю себе платье… на те деньги, что заработала летом в садоводстве.

— Что такое?!

Сейчас, конечно, он не понимает, о чем идет речь. Но ей все равно: раз уж начала, то надо высказаться до конца. И полились потоком давно заготовленные слова о работе, деньгах, человеческих правах, о синем платье и туфлях на высоком каблуке. Говоря все это, Боришка продолжала делать маникюр; это позволяло ей не смотреть на отца — так было ей легче.

В конце концов ей удалось довольно складно высказать все, что она хотела. Поскольку родители не желают замечать, что она уже взрослая девушка, что ей нужны и модная прическа, и модное платье, она не собирается просить их покупать ей то, что ей хотелось бы иметь. Боришка вытерла пальцы полотенцем и взглянула наконец на отца: не рассердился ли он? Но на лице Кароя Иллеша не было заметно гнева, оно выражало скорее веселость. Может, он смеется над ней?

И ради этого ты работала шесть недель? — спросил отец. — А я-то думал, ты копишь на что-нибудь другое? На полное собрание сочинений Йокаи или на велосипед…

«Ну вот еще! Сочинения Йокаи! И велосипед, когда я хочу иметь автомашину!» — мысленно возмутилась Бори.

— Ты еще ребенок, дочка, — проговорил отец без всякого гнева. — Пока ты не вырастешь, ты будешь одеваться так, как мы того хотим. А бегать каждый день к витрине… Или ты не понимаешь, что взрослые так не поступают? Туфли на высоком каблуке — только их тебе и недоставало! Выкинь это из головы, Боришка! Не трать на это деньги. Все равно я не разрешу тебе носить.