Кристина Гудоните - Дневник плохой девчонки Страница 16

Жизнь сегодня явно не задалась. Ни мама, ни Гвидас со мной не разговаривали, я, понятно, тоже с разговорами к ним не лезла. Зато никто на мозги не капал — уже хорошо. Хотела поехать в город, но оказалось, что у меня нет ни цента, и пришлось от этого намерения отказаться.

Кто-то звонил мне на мобильный — не ответила, потому что номер был незнакомый. Из одноклассников не звонил никто. Никому я не нужна. Вот и прекрасно. Когда в комнате торчать стало уже невтерпеж, сходила на речку, но купаться не стала. Посидела на берегу, догуляла до леска и свернула к поселку. Никого не встретила — ни единого человека.

Давно я сюда не забредала, много чего изменилось… Дошла хорошо знакомой улочкой до старого деревянного дома: в нем когда-то помещалась небольшая похоронная контора, но теперь окна и двери были заколочены досками, вывеска исчезла — может, сняли, а может, сама отвалилась. Я раздвинула доски и пробралась внутрь. Там было пусто, только горы мусора у окон и дверей.

Когда-то зал перегораживала широкая стойка темного дерева, у дверей тренькал колокольчик, играла тихая музыка и пахло цветами — мы с мамой приходили сюда их покупать, если умирал кто-то из знакомых и надо было идти на похороны. Мне всегда страшно здесь нравилось. Тут продавали гробы с золотой и серебряной отделкой и красивые венки, перевязанные черными лентами, увеличивали фотографии умерших и вставляли их в витые рамки. Помню, как я любовалась надписями на венках и металлических табличках: буквы были не округлыми, как обычно, а угловатыми, вроде маленьких решеточек, и, если посильнее прищуриться, чудилось, будто перед глазами не надпись, а красивый орнамент… Понас[7] Каспарас, владелец лавки, неизменно одетый в черный смокинг, внушал мне величайшее почтение. Он говорил тихим приятным голосом, волосы у него были совершенно белые, глаза — голубые и необыкновенно добрые, а брови — подняты чуть выше, чем надо бы, словно он все время неизвестно чему удивлялся. Ему удавалось одновременно выглядеть и веселым, и серьезным. Я очень любила разговаривать с этим седым господином — тогда я казалась себе взрослой и очень умной…

Когда была маленькой, я часто чувствовала себя никому не нужной и начинала сочинять разные версии своего появления на свет. Представляла себе, что я не настоящая дочь своих родителей, что они меня где-то случайно нашли, пожалели и подобрали, как щенка, потому и не любят так, как другие родители любят своих детей… И мечтала о том, как было бы хорошо, если бы понас Каспарас был моим дедушкой. Моим настоящим дедушкой, которому так до сих пор и не сообщили о рождении внучки! В один прекрасный день я открою ему тайну своего происхождения, и мы с дедушкой будем жить вместе, долго и счастливо…

Как-то раз, набравшись храбрости, я спросила у мамы, есть ли у понаса Каспараса внучка.

Мама посмотрела на меня удивленно:

— Не знаю, Котрина, я даже не знаю, есть ли у него дети. Но понас Каспарас уже очень старый, и если у него и есть внуки, то они давно выросли и живут отдельно. А почему ты об этом спрашиваешь?

Я тогда ничего не ответила, мне стало немного стыдно: как я могла усомниться в том, что мама у меня — настоящая?

Выбравшись наружу из темной сырой лавки, я в первую минуту зажмурилась от яркого света. Усталая и голодная, побрела в сторону садов. Уже смеркалось.

В доме было тихо — влюбленная парочка куда-то свалила… Ну и пусть, мне уже все едино…

Достало, как же все меня достало… Ничего не придумывается, а время идет. Черт, я здесь чувствую себя как в тюрьме. Странное дело: где бы я ни была, везде чувствую себя запертой… Моя тюрьма всегда со мной.

Я очень устала. Спокойной ночи, дорогой дневник!

28 июня

Осталось всего два дня…

Но я уже придумала, где раздобыть денег! Только ты, дорогой дневник, понапрасну не волнуйся! Знаю, о чем ты сейчас думаешь: конечно, у Лауриной бабульки их полный ящик — а все равно воровать нельзя! Не спорю и хочу торжественно заявить, что воровать и не собираюсь — собираюсь всего-навсего взять в долг, а как только начну работать, сразу все и верну. Старушка ничего даже и не заметит, ясно? Сам понимаешь, другого выхода нет: бабулька меня знать не знает и в глаза не видела, так что желания дать мне денег у нее нет и быть не может. И потому ничего другого не остается, кроме как взять самой.

Но ты не беспокойся, дорогой дневник: опасности ни малейшей. Старушка, должно быть, еще в больнице, а если вдруг и выписалась, все равно с постели не встает. Так что сложностей никаких: ночью влезу к ней через балкон, возьму деньги и тем же путем выберусь обратно. Проще не бывает. И мы с тобой разбогатеем и свалим отсюда на все четыре стороны! С деньгами я смогу уехать куда угодно и там начну новую жизнь: поменяю имя и фамилию, перекрашу волосы, сделаю пластическую операцию на лице, увеличу себе грудь и куплю домик у моря. Хорошо будет… Стану тебя писать и любоваться полетом чаек! А главное, никогда больше не увижу никого из них… Понимаешь, о ком я?..

Черт! Совсем помешалась — начала с дневником разговаривать! Надо перекурить.

Вылезла на крышу и сразу услышала их голоса. Внизу, на веранде, мамулечка с Гвидасом что-то попивали, и она курила как паровоз — я видела, как оттуда валит дым… Сначала они разговаривали очень тихо, да и я старалась не прислушиваться, но вскоре все равно поняла, что говорят обо мне. Больше им уже и поговорить не о чем?! Пусть оставят меня в покое! По маминому тону было ясно, что она основательно разгорячилась.

— Пойми, Гвидас, я ведь мать, а значит, никогда не буду совершенно свободной, никогда, милый! — говорила она, и голос ее срывался. — Дети — это вечное рабство… Сладкая неволя, но тем не менее неволя, Гвидас. В ту минуту, когда решаешь, что у тебя будет ребенок, ты на всю оставшуюся жизнь вешаешь на себя оковы, потому что для родителей дети никогда не вырастают… Котрина навсегда останется для меня маленькой девочкой… Понимаешь, Гвидас?

Вот как. Родив меня, она на всю жизнь повесила на себя оковы? Маленькая девочка… А я-то, дура, воображала, будто мы станем подругами… Чудесно, мамочка! Можешь не волноваться, спи спокойно — неволя твоя скоро закончится, и ты, словно какая-нибудь освобожденная рабыня Изаура, бросишься в объятия своего ненаглядного. Будьте уверены, я вам мешать не стану. Потерпите еще денек-другой…

Я не горела желанием слушать их разговоры дальше, а потому спустилась к себе и улеглась в постель. Правда, заснуть не смогла — все обдумывала то, что услышала. Рабство… Лучше уж мне было не родиться. Да, надо исчезнуть из их жизни, надо забыть о том, что у меня были родители, друзья, Гвидас, надо начать все сначала… Я разревелась.

Нет, мама, я давно уже не маленькая девочка. Я и без вашей помощи смогу устроить свою жизнь! Клянусь, я это докажу! Первым делом стану чертовски знаменитой. Нарочно. Хочу, чтобы вы поняли, что потеряли! Стану, например, кинозвездой и буду сниматься с Брэдом Питтом или Томом Крузом! Почему бы и нет? Мне бы хотелось, чтобы вы, разинув рты, смотрели на экран. Чтобы узнали меня, гады, и, обливаясь слезами и соплями, шептали: «Господи! Не может быть! Ведь это наша Котрина! Это точно она! Как она изменилась, похорошела…» А я тем временем буду получать одного за другим «Оскаров» и «Золотых львов», раздавать журналистам интервью и рассказывать о своей яркой жизни. Но если кто-нибудь спросит про моих, извиняюсь, родителей, я сдержанно отвечу, что о них мне сказать нечего. И всем страшно захочется хоть что-нибудь узнать о моем происхождении!..

Папарацци станут ловить меня на каждом перекрестке, мои снимки украсят обложки всех журналов… В конце концов кто-нибудь докопается, что я из Литвы, а мои родители — распутный садист, бросивший семью, и никуда не годная мать, которая променяла родную дочь на первого же подвернувшегося мужика! Могу себе представить, в какой ужас тогда все придут… Мои биографы, ясное дело, попытаются встретиться с моими предками, разыщут вас и забросают не самыми приятными вопросами. Тогда уж точно общество вас заклеймит, и вы, не снеся позора, понемногу начнете опускаться… Отец, наверное, застрелится из своего охотничьего ружья, а ты, мама, расстанешься с Гвидасом и, скорее всего, с горя сопьешься… А Гвидас? Гвидас, возможно, бросит карьеру скрипача и уедет в какую-нибудь глушь, где до глубокой старости будет собирать кассеты с моими фильмами и каждый день их пересматривать. И каждый день будет писать мне чувствительные письма, но я и не подумаю отвечать на них… Нарочно выйду замуж за какую-нибудь кинозвезду, и у нас родится двое детей — мальчик и девочка… Потом, может, разведусь, еще не знаю…

Нарисовав себе такую картину будущего, я немного успокоилась… Даже подумала, что маме, пожалуй, спиваться не обязательно… Так и быть, пусть пишет свои картины…