Александр Власов - Бун-Тур Страница 16

— Это как же? — удивился Бун.

Парень опять показал свои зубы и смотрит на нас, как на муравьев.

— А так! Что запрещено, то мы и делаем! Свободу пощупать хотим!

— Ты бы, — крикнул я, — свой ящик сжег и пальто свое испортил!

— Что я — чокнутый!

— Тогда, давай, я тебе это сделаю!

Он и на меня, как на муравья… Нет, хуже — как на амебу посмотрел.

— Побоишься. Ты же кролик!

Меня, как в катапульте, подбросило. А Васька спрашивает:

— Почему у Сысоевой, а не у другого кого? Что она вам сделала?

Когда я вскочил, парень снова струхнул и потому ответил Ваське нормально:

— Ничего она не сделала… Просто так…

— Как это так? Ни за что?

— Ни за что.

— Совсем-совсем ни за что?

— Совсем. Волю воспитываем… И воротник у нее красивый был.

Я даже не сразу понял. Очень уж все бессмысленно. Чепуха полная, которая до нормального человека дойти не может.

— Вы что, с другой галактики? — спрашивает Васька.

Парень нашелся. Ловко отрезал:

— Мы — из антимира!

Ах ты, думаю, остряк-самоучка!

— Эй! — кричу. — Античастица заторможенная! А что такое мемка?

— К-какая м-мемка?

— Нечего заикаться!.. Та самая — вчерашняя!

Соображал парень быстро и умел выкручиваться.

— Вчерашняя? — переспрашивает. — Подслушали?.. Не мемка, а немка — учительница… У нас в школе немецкий учат.

— Ты что же — в драмкружке занимаешься? — спрашивает Бун.

Парень оскалился в улыбке.

— А что — заметно?

— Что за репетушка? — кричу я, а сам весь как на иголках. Так бы и ударил по этим редким зубам.

Ловок был парень, ничего не скажешь! Обвел нас, как слепых. Но это мы потом узнали, а здесь, в физкультурном зале, поверили ему.

— Да, — говорит, — репетиция. В драмкружке. На немецком языке. Не запрещено. А если и запрещено, то я плюю на это дело. Я человек свободный!

— Дурак ты, а не свободный! — выругался я. — Вот мы — свободные!

Он на меня уставился опять как на амебу.

— Ты?.. А выругаться при директоре школы можешь?

— Могу! Только не хочу и никогда не захочу!

— Кролик! — повторил он сквозь зубы с форсом.

Но больше он не форсил, потому что Васька перешел к самому главному — стали обсуждать, что будем делать с этим парнем. Баскетболисты руки разминать начали. Он сразу свою пластинку треснутую вспомнил — заныл:

— Отпустите! Я же все сказал!

— Надо его в милицию! — предложил Борька Шилов.

— Отпустите! Вы же обещали!

Я увидел метлу у стены. Взял и вытащил из нее одну хворостину, ж-жикнул по воздуху и говорю:

— А что, если попросить девчонок отвернуться, снять с него ремень и — штук двадцать горяченьких?

— Отпустите! Не буду! Никогда не буду!

— Чего не будешь? — спрашивает Васька.

— Ничего не буду.

— Трудный случай! — говорит Васька. — Есть у меня предложение, но это для твоих подпевал, а для тебя лично ничего выдумать не могу!

Предложение у Васьки было такое: поджигатели должны отправить два денежных перевода. Три рубля — в наше почтовое отделение за сгоревший ящик. Пять рублей — Сысоевой за пальто.

— Согласен! — обрадовался парень. — Хоть сейчас!

Васька поскоблил ямку на подбородке.

— Ну, а с тобой-то что?

— В милицию! — снова крикнул Борька Шилов.

Кто-то из девчонок поддержал его. Заспорили, а парень воспользовался этим — потихоньку к выходу подался. Но наши баскетболисты не прозевали — блокировали дверь. Парень согнулся пополам, голову вперед и — на таран. Хотел с боем пробиться. И началась свалка! Сильный он, а главное — никаких задержек у него нету. Мы, как полуинтеллигенты, осторожненько его обрабатываем, чтоб ни руку, ни палец не вывихнуть, даже чтоб одежонку ему не порвать. А он вовсю — и руками, и ногами, и зубами работает, как в американской борьбе, в которой все приемы разрешены. Но ничего, поладили мы с ним. Подняли на воздух вниз головой и встряхнули, чтоб не дрался.

— Приемы самбо изучаете? — спросил кто-то от дверей.

Вы, конечно, догадались, кто это. И спросил он с той же добродушной усмешкой, с какой про марафонский заплыв у нас спрашивал, когда мы с Буном в яме плавали. Арнольд Викторович — наш физкультурник пришел, чтобы посмотреть, как строительство зала продвигается.

Неожиданно получилось. Мы замерли, а парень висит вниз головой, как в невесомости. Молчит тоже.

— Осторожно! — предупредил Арнольд Викторович. — Приземляться лучше всего на ноги.

Мы перевернули парня и поставили. Чуть его ноги до земли дотронулись — в них точно мотор включился. До окна было метров пять. Он их — в два прыжка! Потом — вверх!

Но Арнольд Викторович успел схватить его за штанину.

— Брумель настоящий!.. Что тут у вас происходит?

Но объяснять было некогда. Парень вырвался, схватил длинную рейку и, как рехнувшийся, завертел ею над головой.

— Убью-у-у!

Сначала он на нас бросился. Рейка ж-жих, ж-жих и бах — прямо Борьке Шилову по плечу, а с плеча соскользнула и еще по щеке ударила.

Борька зажал лицо руками.

— Стой! — кричит парню Арнольд Викторович. — Брось палку!

Но где там! Я ж говорил: у него ни одной задержки нету. Тупая ярость. Он с рейкой — на нашего физкультурника! Но не на того напал. Самбо все-таки вещь! Рейка полетела в один угол, парень — в другой.

Арнольд Викторович подбежал к Борьке Шилову, и мы вокруг сгрудились. Ничего! Есть царапина на щеке, а вообще-то жив-здоров. Твердит свое:

— В милицию его! В милицию!

А кого в милицию? Обернулись — угол пуст. Видно, приземление было не достаточно жестким. Удрал, пока мы с Борькой возились.

Рассказали мы Арнольду Викторовичу, что у нас произошло, и спросили, как он смотрит: правильно действовали или нет. Он у нас шутник:

— Я не бог! — говорит. — Я всего-навсего учитель. Да и то — по физкультуре, а не по юриспруденции… Я вот сам хочу вас спросить: имел я право швырнуть этого мальчишку?

Мы твердо заявили — имел!

— А я сомневаюсь! — ответил Арнольд Викторович.

Мы еще побродили по будущему залу. Арнольд Викторович показал, где и на каких снарядах заниматься будем. Тут Васька Лобов и спрашивает у физкультурника:

— Арнольд Викторович! А вы про все это расскажете в школе?

— Про что? — удивился он. — Про пионерский сбор?.. Или я ошибся — это был не сбор?

— Сбор! — подтвердил Васька и объявил пионерский сбор закрытым.

А вечером мы у Буна сидели. Он один дома был — жуков в новые ящики перекалывал. Любимое занятие. Но сегодня он делал это без всякого интереса — по привычке. И оба мы про сбор думали. Необычный он. Со стороны — и не сбор совсем. А задуматься заставил. Да еще как!

— Я сегодня, — признался Бун, — про твоего деда вспомнил.

— Про деда?

— Помнишь, он обиделся на меня? Ревизором назвал…

— Ну и что?

— Ты сегодня этого парня античастицей окрестил… Если хочешь знать, я твоему деду тоже каким-то пришельцем из антимира показался!

— Наговариваешь ты на себя!

— Ничего не наговариваю! Кто кричал: «Не по приказу! Без долга! Свободно!»? Я кричал… Вот мы сегодня про свободу слышали. Тот парень свободу пощупать хочет, а я его глаза вижу… Когда нас в яму спихнули… Пустые и страшные… Он свободно мог похоронить нас! Ни с того, ни с сего — так просто, чтобы волю воспитать!

Я тоже вспомнил яму и как тот парень ногой землю мне на голову сбрасывал. Похоронить, конечно, нас бы не похоронили, но поиздевались бы порядочно!

Вообще-то Бун — не оратор. Я его запросто переспорить могу, даже если он и прав. А в тот вечер он сыпал, как диктор из телевидения. И все из-за сбора, из-за той античастицы, которую мы к себе затащили. И еще из-за того, что моего деда вспомнил. Теперь перед ним, конечно, не оправдаешься — поздно. И от этого Буну еще обиднее было, хотя он, по-моему, и не виноват. Ведь почему мы с дедом спорили? Очень уж нас перекормили высокими словами. Надо бы пореже ими пользоваться.

Вспомнили мы Галину Аркадьевну. Она любила, например, повторять: «Сбор макулатуры — долг чести юного патриота!» Смешно!.. Макулатура и есть макулатура. Она нужна — никто не спорит, и собирать ее надо. Но при чем тут патриотизм или честь? Это дело — и все! Да и дело-то так себе, средненькое!

— И знаешь, — говорит Бун, — может, античастицы как раз из-за таких болтунов и появляются.

Я не согласился. Я же не стал таким, хотя дед любил толковать про долг и всякое другое, а мне слушать приходилось, потому что больше некому. Мы же часто вдвоем оставались.

— А ты подумай! — говорит Бун. — Ты пойми разницу! Я тоже только сегодня это понял… Твой дед имел право так говорить. Он от души говорил, а не от языка!..

Загадка

Занятия в понедельник начались загадочно. Первый урок — литература. Вошел Кирилл Петрович, поздоровался. Дошагал до окна. Вернулся к столу и сказал: