Сильвия Раннамаа - КАДРИ Страница 17

Но я еще не написала о самом приятном: мои отметки за вторую четверть оказались ничуть не хуже, чем за первую, и, увидев мой дневник, бабушка сказала:

– Из тебя еще может выйти толк!

Такой субботы, как вчера, в нашем доме еще не было. Во-первых, нам пришло целых два письма. Одно Кадри Юхансон – бабушке, а другое Кадри Ялакас – мне! Мне письмо! И еще какое! Мне пишет редакция «Искорки», благодарит за интересную заметку и спрашивает, не напишу ли я еще. Ур-ра-а!

Конечно, я вовсе не считаю, что уже стала или стану потом журналистом или писателем. Сколько еще премудрости всякой надо одолеть – разве я смогу? Но все-таки... Первая попытка удалась. А то мне бы не прислали письма из редакции. И кто знает...

Я была в таком восторге от этого письма, что совсем забыла о другом письме – на имя бабушки. Но после я вспомнила о нем, и меня разобрало любопытство.

Бабушка еще не вернулась с работы, и я сама принялась исследовать это письмо. Мне вспомнилось то, другое, сожженное письмо и почему-то показалось, что между этими письмами есть что-то общее. Вдруг взгляд мой задержался на обратном адресе. Я вздрогнула – там было написано: Юло Ялакас! Но ведь и моя фамилия Ялакас, и мое отчество – Юловна. Что же это значит?

До сих пор не раскаиваюсь в том, что я сделала, хотя и знаю, что это было некрасиво, даже низко.

Но кто в целом свете поступил бы на моем месте иначе? Каково это – знать всю жизнь, что твой отец пропал в конце войны без вести (а это все равно, что умер), а потом увидеть письмо от него, держать его в руках! Ну кто на моем месте сумел бы терпеливо дожидаться прихода бабушки?

Боюсь, что даже тетя Эльза не смогла бы удержаться от искушения. Впрочем, может, она сумела бы устоять, может, и Анне Пууст сумела бы, но я не смогла. Я совершила этот непозволительный поступок, вскрыла чужое письмо и с бьющимся сердцем прочитала:

К сожалению, я до сих пор не получил от Вас никакого ответа. Я понимаю, что Вам трудно встретиться со мной, и считаюсь с этим. Но Вы, как видно, не думаете считаться со мной. Поскольку от этого больше всех страдает моя дочь, которая ни в чем не виновата, то скажу Вам прямо: если Вы в ближайшее время ни на что не решитесь, то я сам решусь и поговорю со своей дочерью.

С уважением

Ваш Юло Ялакас.

Я снова и снова перечитывала эти строки и совершенно забыла о своем обещании – не портить слезами свои новые глаза. Я плакала и читала. Снова читала и снова плакала! Обливала письмо слезами и целовала его, и сама не знала, что со мной делается. Я испытывала ужасное волнение и все сильнее сердилась на бабушку.

Отец, родной отец, разыскивает меня, а бабушка все скрывает! Зачем? По какому праву? Я оглядела нашу жалкую комнату. Бабушка запрятала меня сюда, в подвал, из окна которого видишь только ноги прохожих и никогда не видишь неба. А ведь у меня есть отец. Я всегда мечтала о нем тайком. Он живет где-то в большом мире, и у него, наверно, интересная жизнь. Наверно, он тоскует по мне, разве иначе он написал бы? Как жестоко это со стороны бабушки!

Больше и видеть ее не хочу. Убегу от нее. Сейчас же! Но куда? К отцу, конечно. Но где он, мой отец? Я снова взяла со стола письмо. Ведь на конверте был обратный адрес. Я прочла его и запомнила. А конверт зачем-то снова заклеила как сумела.

Потом я оделась и пошла искать улицу Касе. Погода тем временем испортилась. С неба падали крупные, мокрые хлопья снега, под ногами хлюпала слякоть, было сыро и холодно. А еще недавно был дивный легкий морозец. Сердце у меня заныло. Правильно ли я поступаю? Горячка прошла, и шаги мои замедлились. Дорога оказалась долгой, и ноги у меня быстро промокли.

Понемногу меня все больше охватывал какой-то неопределенный страх, но остановиться я уже не могла – тоска гнала меня вперед, к дому, где жил мой отец.

Дом оказался красивым, нарядным зданием в три этажа. Несмотря на снег и слякоть, я некоторое время постояла перед ним, мечтая, что вот-вот откроется дверь и ко мне выйдет мой отец с протянутыми руками. И уведет к себе. Я стояла, стояла, и сердце у меня колотилось все сильнее. Тогда я позвонила в дверь квартиры номер три и тут поняла, что означает выражение, вычитанное мною в книжке: сердце вырывается из груди,

Я подождала. Никто не вышел. На всякий случай я позвонила еще и еще раз – было тихо по-прежнему. Значит, никого нет! Понятно, всякий человек может уйти из дому, даже отец, притом отец четырнадцатилетней девочки, которая впервые пришла отыскивать его. Это вполне может случиться, особенно если отец совсем не ждет прихода дочери. Но, несмотря на это, я почувствовала, как возбуждение уступает место разочарованию.

Я готова была усесться тут же на ступеньках и ждать. Я ведь ждала его несколько лет – только теперь я почувствовала и ясно поняла, что, несмотря на полную неизвестность, я всегда ждала его, – разве я не могу подождать еще несколько часов, а может, и всего несколько минут?

Но все-таки я не дождалась. Тяжело было возвращаться домой. Тяжелее, чем уходить из него.

Снег прекратился. Было уже темно, в лицо дул ветер, и тысячи мыслей проносились в голове, но ни в одной из них не было ничего хорошего, ничего определенного.

Как мне быть с бабушкой? Это была моя главная мысль. До чего все это трудно и сложно! Лучше бы письмо вообще не приходило, а раз уж оно пришло, лучше бы мне не распечатывать конверта. Может быть, бабушка сама все уладила бы. Мне вспомнилось полученное в тот же день другое письмо, которое принесло мне столько радости и внушило такую гордость, – впрочем, теперь оно показалось мне вполне будничным. Но это письмо, письмо отца, внесло в мою жизнь непривычную сложность.

Бабушка была уже дома. Уронив руки на колени, она сидела перед топящейся печкой. Она не ответила на мое приветствие, и ее лицо, на котором плясали блики огня, казалось вырубленным из какого-то красноватого камня. Было в этом лице что-то такое, что я не посмела тревожить бабушку. Досада моя прошла. Я чувствовала себя глупой, маленькой и беспомощной. Я поняла, что ничего не знаю, хотя и думала, что из отцовского письма я узнала все. Нет, я знаю так мало, да и этой малости не могу понять.

Я не посмела зажечь свет. Я просто стояла в темной комнате и глядела на бабушку. Меня встревожило ее лицо, такое знакомое и привычное, но сейчас такое чужое и далекое. Я вздрогнула, услышав ее голос, шедший словно бы издалека, потому что сама она оставалась неподвижной:

– Откуда ты?

Я не смогла ответить. Хотела, но не смогла. Снова стало тихо. Лишь сверху доносился топот детских ножек и слабое погромыхивание игрушечной тележки. Там жизнь идет своим чередом, а у нас она так ужасно запуталась. Молчание показалось мне бесконечным и мучительным. Я чувствовала, что бабушка знает, откуда я пришла. И она действительно знала, потому что спросила:

– Что ты решила?

Бабушка все еще не оборачивалась ко мне, а продолжала неподвижно глядеть на огонь. Машинально она потянулась за кочергой и принялась мешать в печке. И я увидела, что эти старые, жилистые руки дрожат.

Удивительный она задала вопрос. Будто мы молча уже переговорили обо всем... Не знаю почему, но в этот момент я вдруг почувствовала себя совсем взрослой и ответила:

– Его не было дома. – И тут же спросила: – Скажи мне только, зачем ты все от меня скрывала?

Тут случилось нечто такое неожиданное, что мне стало страшно. Из бабушкиных глаз полились слезы. Мне еще не приходилось видеть, чтобы она по-настоящему плакала, да я никогда в жизни и не видела таких слез. Лицо бабушки по-прежнему оставалось неподвижным, лишь по щекам текли слезы, крупные, тяжелые слезы...

Я подбежала к бабушке, опустилась на пол, положила голову к ней на колени и вскрикнула:

– Бабушка, дорогая, прости меня! Я ничего не хочу знать. Не говори ничего, если не хочешь. Только прости! Я больше никогда не пойду туда. Не будем об этом говорить. Только скажи мне одно, милая, добрая бабушка, скажи мне только, – я почувствовала, как сердце мое вдруг дрогнуло от волнения, – мой отец был плохим? Он вел себя подло?

И я так отчаянно зарыдала, что даже не слышала, ответила ли мне бабушка что-нибудь или нет.

Я только почувствовала, как руки ее, успокаивая, начали гладить меня, как бабушка обняла меня и посадила к себе на колени. Я уже большая, не меньше самой бабушки, но я хорошенько поджала ноги и прижалась головой к ее костлявому плечу. Я прислушивалась к ее тяжелому дыханию и к взволнованному стуку собственного сердца.

Все еще задумчиво глядя в огонь, бабушка медленно заговорила:

– Как тебе сказать? Он не жулик и не вор. Нет. Подлец? Нет, этого тоже не скажешь, – повторила она, как бы убеждая себя самое. – Может, я из-за своей обиды была несправедлива к нему, но ведь и меня жизнь не баловала...