Сильвия Раннамаа - КАДРИ Страница 18

– Как тебе сказать? Он не жулик и не вор. Нет. Подлец? Нет, этого тоже не скажешь, – повторила она, как бы убеждая себя самое. – Может, я из-за своей обиды была несправедлива к нему, но ведь и меня жизнь не баловала...

И бабушка рассказала отрывочно – так, будто не то забыла многое, не то ей было слишком тяжело говорить о своей дочери, моей матери, и о том, как они поженились с отцом.

Отец был моряком, и водоворот войны занес его вместе с пароходом на далекую чужбину. Потом война кончилась, и многие вернулись домой. Мать ждала отца, но отец не возвращался и не возвращался, а мать ждала и ждала, а я была еще крошечной и ничего не знала о тревогах матери. Жизнь тогда была тяжелой, еды мало, горя много. К тому же дом, где мы жили, был разбомблен, и мы очутились в нашей подвальной комнате.

Но потом случилось самое плохое. Мать захворала и, хотя это была всего лишь ангина, а мама была еще молодая, она больше не поднялась, потому что сердце у нее сдало.

– Это было самое тяжелое время в моей жизни, – вздохнула бабушка. – Приходилось ухаживать за больной, нянчить тебя и вдобавок еще ходить на работу. Кто-то должен был зарабатывать на хлеб. А хлеба в это время давали немного. Откуда мне было ждать помощи? Случайно я узнала, что твой отец находится в Швеции. Он не возвращался и даже не потрудился прислать весточку. Я видела, как твоя мать страдает от этого. Я старалась ее утешить, говорила, что, может, они там, за границей, и написать-то нам не могут. Да и неизвестно, где он вообще.

Прошло некоторое время, и вот оттуда приехал один знакомый отца, и от него мы услышали, что отец жив и здоров. Этот день я помню как сейчас. Когда этот человек ушел, я не посмела взглянуть в глаза твоей матери. Сердце сжималось. Она подозвала меня к своей постели. Я взяла тебя на руки и присела на кровать. И она прошептала мне – громко она уже не могла говорить: «Мама, я больше не хочу, чтобы Юло вернулся. Не нужно! Понимаешь, не нужно! Мама, когда меня больше не станет, – при этих словах мне словно сердце пронзили, это она в первый раз о смерти заговорила, – обещай мне, что ты никому не отдашь Кадри. У тебя она вырастет таким же хорошим человеком, как ты сама». Мне только и оставалось, что успокоить ее да обещать все, хотя душа горела от боли. Но плакать я не плакала. Сдержалась, чтоб не растравлять ее... Бывают люди, у которых глаза всегда на мокром месте. Я им завидовала. Мне жизнь не позволяла плакать. Времени не было. Свое единственное дитя я похоронила, не уронив ни слезинки. До того ли мне было? Дни и ночи приходилось о тебе заботиться. Я старалась делать все, что было в моих силах. Росла ты болезненной, слабой. Я всегда боялась, что тебя затолкает, затопчет жизнь, – порой из-за этого страха тебе доставался лишний шлепок, но ведь это не со зла...

Я сдержала слово, данное дочери. Хорошо ли, плохо я тебя вырастила, не мне судить. А теперь, когда все самое тяжелое позади, вдруг является твой отец и чего-то требует. Но ведь на душе у меня накопилось столько горечи. К тому же откуда мне знать, что за человек он теперь? Когда мы тут переживали тяжелые дни и сами не знали, что с нами будет завтра, тогда его здесь не было. Помнил ведь, что у него семья на родине. Насколько мне известно, никаких таких грехов у него не было, нечего ему было опасаться. Ну, вскоре после войны еще бы ладно, но ведь уже давно все наладилось. Так почему же он не мог наладить свою жизнь, не понимаю. Коли ты честный человек, так должен был сразу же вернуться на родину. Конечно, голодно мы тогда жили, бедно. Всюду развалины, всего не хватает. Тогда, видите ли, нашему сударю еще не хотелось возвращаться. Не знаю, как он там жил – в достатке или нужде. Вряд ли ему так уж хорошо жилось, иначе не вернулся бы. А теперь, когда дела у нас пошли на поправку... Вот и скажи, внученька, – ведь ты и сама уже кое-что понимаешь, – как я могу доверять такому человеку? Помощь свою предлагает. Какую помощь? Примешь помощь, а он уже хозяином себя почувствует и все права получит. Никогда слов твоей матери не забуду: принять помощь можно только от человека, который по-настоящему любит нас, заботится о нас. Разве мы нищие?

Ожесточилась моя душа. Только твоя мать могла бы рассудить это дело, но она уже давно покоится в земле. И я подумала: раз уж я сумела тебя вырастить и обойтись одна, обойдемся и дальше...

Помолчав, бабушка опять заговорила. Голос ее изменился:

– Но сегодня, когда я сидела здесь и ждала тебя, я взглянула на это дело иначе. Все же он твой отец. С ним тебе, наверно, будет легче и лучше. Скоро ты станешь уже взрослым, разумным человеком, и тебя никто не сможет обидеть. Вот и решай сама. Завтра я пойду вместе с тобой и погляжу, как он живет. Может, даст бог, и ты поживешь в достатке. Ведь не зря он тебя зовет, – видно, сердце заговорило... Одного прошу, и ради твоей покойной матери ты мне это пообещаешь: если тебе будет плохо, если что-нибудь будет не так, возвращайся. Я всегда буду ждать тебя, пока жива...

Ох, бабушка, бабусенька! Когда я наконец поумнею настолько, чтобы понять тебя по-настоящему? Какая ты добрая и великодушная! Так ты со мной никогда раньше не говорила. И я снова поняла и пережила все это по-взрослому, хотя и сидела, как маленькая, на коленях у бабушки.

Я крепко, крепко обняла ее и прошептала ей на ухо:

– Я никогда тебя не брошу! Никуда, даже в царский дворец, я не уйду от тебя!

И мы обе замолчали, и я и она, две Кадри. Это было хорошее молчание, полное нежности. А в печке дотлевали последние угольки...

Когда впервые встречаешь своего отца в четырнадцать лет, не приходится удивляться, что невольно обращаешься к нему на «вы» и не знаешь, как с ним говорить.

На этот раз он был дома. Теперь я чувствовала себя возле той же самой двери намного уверенней, чем в первый раз, когда отца не оказалось дома и когда я о нем ничего еще не знала. И все же, едва я услышала за дверью приближающиеся шаги, как мне захотелось убежать. Но дверь уже открылась, и я очутилась лицом к лицу со своим отцом. Я сразу догадалась, что это он. Мне не приходилось видеть ни одной его фотографии, но лицо его с первого же взгляда показалось мне знакомым. Я не знала, где я видела это лицо, но видела я его не раз.

Он тоже узнал меня, как только открыл дверь, и радостно закричал:

– Кадри! Ты все-таки пришла! – и, взяв меня за. руки, повел в комнату.

Удивительное у меня было чувство – словно все это я вижу в кино. Ведь мы с ним были самыми близкими людьми и тем не менее познакомились впервые в жизни. Он помог мне снять пальто и усадил на диван. Мы разглядывали друг друга.

Он высокого роста и очень худой. Может, он болен, потому что глаза у него усталые и грустные, даже когда он смеется. Из-за этих грустных глаз он мне и понравился сразу. То есть он, конечно, понравился бы мне и веселый, ведь он мой отец, но так он почему-то нравился мне больше. Потом он начал меня расспрашивать. Прежде всего он, конечно, спросил, каким чудом мне удалось получить у бабушки разрешение и прийти к нему. Я рассказала ему о бабушке и о нашей жизни, рассказала и об обещании, которое бабушка дала матери, и обо всем, что вспомнила.

Отец слушал и беспрерывно курил. Он курил так много, что вскоре мы оба были окутаны облаком синего дыма. В конце концов я так раскашлялась, что не могла продолжать рассказывать. Отец понял и извинился – он не догадался, что я не привыкла к дыму.

Он встал, открыл окно и обещал не курить больше в этот вечер. Я сказала, пусть курит, это ничего, я скоро привыкну, и мне даже нравится дым. Хороши мы были оба, нашли о чем говорить – о дыме! И говорили так, будто это что-то очень важное. Потом он спросил:

– Может быть, ты и ко мне сумеешь привыкнуть? Не согласилась бы ты жить у меня? – Он стоял у окна, заложив руки за спину, и пристально смотрел на меня.

Я снова обратила внимание на усталое выражение его лица и опустила глаза.

– Я не могу оставить бабушку, – сказала я виновато. – Я всегда буду жить с ней. – Я не подняла глаз, а отец не промолвил ни слова. Потом я сказала тихо: – Но вместе с бабушкой я бы осталась у тебя.

В ответ на это он пожал плечами, снова сел рядом со мной на диване и сказал:

– Видишь ли, Кадри, тебе бабушка родной человек, а мне совершенно чужой. Когда вырастешь, сама поймешь, что это значит. Нет, детка, выкинь из головы эту мысль.

Легко сказать – выкинь из головы! Как будто мысль – это какая-то вещь. А я по дороге сюда только и мечтала об этом и поэтому очень расстроилась. Но виду подавать не хотела и сказала как можно веселее:

– Ну, так не будем жить вместе. Не беда. Я часто буду приходить к тебе, хоть каждый день.

– Спасибо и на этом, – улыбнулся отец.

Он погладил меня по голове и сказал, что я очень похожа на мать. Я притихла, и мне захотелось плакать. Я попросила его рассказать что-нибудь о матери.