Василий Ардаматский - Безумство храбрых. Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов (Рисунки А. Лурье) Страница 17

Коммунист — это звание бессмертно. Бессмертно… Где, когда он слышал это?

Баранников вспомнил, как у них на заводе хоронили однажды начальника цеха. Был он старым большевиком, недюжинным организатором производства и замечательным человеком. Его знал и любил весь громадный завод. На панихиде выступил друг покойного, такой же, как он, участник Октября. И вот он сказал тогда, что не верит в смерть друга, что, на кого он ни посмотрит сейчас, он видит в них своего живого друга. Во всем светлом и благородном, что происходит и будет происходить в нашей жизни, он видит своего живого друга. Даже в боевых делах французских коммунистов он тоже видит своего живого друга. И это потому, что звание коммуниста бессмертно. Человек умереть может, а коммунист — никогда… Тогда Баранников подумал: «Сказано красиво, но правда-то проста и непоправима — замечательный человек и коммунист лежит в гробу». А сейчас Сергей Николаевич с необыкновенной ясностью понимал всю огромную правду тех красивых слов.

— Да, это верно. Коммунист — звание бессмертное, — тихо вслух произнес Баранников.

И оттого, что слова эти он услышал как бы произнесенными кем-то другим, разволновался еще больше.

Баранников уже не мог лежать. В нем все сильнее разгоралось желание действовать, и он не замечал сейчас, что мечется от стены к стене в своей тесной клетущке, похожей на тюремную камеру. Он весь был в радостном предчувствии больших и смелых дел, и ни теснота комнаты, ни шаги часового в коридоре, ничто другое не могло погасить в нем это счастливое ощущение своей силы.

Утром, как только Баранников пришел в цех, он увидел инженера Гримма, стоявшего возле станка Антека и наблюдавшего за его работой.

Баранников поздоровался, и они отошли в сторону.

— Шеф не утвердил моего предложения. Это должны сделать конструкторы снаряда и фирма. — Гримм усмехнулся. — Представляете, какая паника вокруг этих «фау»! Нет, буду пробовать еще.

— А зачем? — спросил Баранников. — Ведь тогда дело пойдет быстрее.

— У нас оно пойдет быстрее, а не у них. — Гримм вынул из кармана и протянул Баранникову сложенный лист бумаги. — Здесь схема «фау». В его взрывной головке найдете и свою деталь. Так вот, если мы спрячем резьбу внутрь детали, ее труднее будет проверять, а нам легче будет делать ее по-своему. Так, чтобы механизм головки не срабатывал. На досуге посмотрите схему и все поймете сами. А пока сделаем так: надо замедлить выпуск вашей детали, только не сразу, постепенно. И ненамного. Просто чтобы чуть острее проявился тот разрыв с общим ритмом, какой уже есть теперь. Можно это сделать?

— Но нас могут обвинить в саботаже.

— Надо тщательно продумать, как отвести такие подозрения. На кого из ваших инженеров можно еще рассчитывать?

— На француза Шарля Борсака.

— Цех точных механизмов?

— Да.

— Так я и думал.

Антек работал старательно и быстро. На лбу у него выступила испарина, и не было минутки, чтобы ее смахнуть. Увидев подошедшего Баранникова, он улыбнулся ему, продолжая следить за резцом.

— Не торопись, Антек, — сказал Баранников и, помолчав, спросил: — Куда торопишься?

Антек выключил станок, выпрямился и отер рукой испарину.

— Боюсь, придерутся, что из-за руки плохо работаю.

— Не придерутся. Кончишь деталь, отдохни минуток пять, если поблизости никого лишнего не будет.

Когда Баранников отошел, Антек немедленно передал своим товарищам, о чем у него был разговор с паном инженером. Спустя некоторое время Баранников наблюдал, как и другой поляк подчеркнуто неторопливо укреплял в станке болванку и при этом вопросительно поглядывал на папа инженера.

«Правильно», — чуть улыбнулся Баранников.

«Все ясно, пан инженер», — улыбнулся в ответ поляк.

В эту смену бригада сдала на одну деталь меньше, чем вчера. Когда рабочий день окончился, Баранников сказал токарям, что сегодня они работали хорошо и завтра надо работать так же. Поляки выслушали его, промолчали и только, как по команде, понимающе улыбнулись…

Утром следующего дня в общежитии произошло событие, которое сильно встревожило Баранникова.

Группа инженеров, которую возглавлял бельгиец — староста общежития, — отказалась идти на работу. Они даже не вставали с постелей. Солдаты кричали на них, площадно ругались. Один из солдат побежал звонить по телефону начальству.

Баранников подошел к комнате, в которой жил староста. В распахнутую дверь Баранников увидел, что он лежит на кровати.

— Эй ты, нерусский русский! — крикнул бельгиец. — Мы бастуем, а ты пойдешь делать смерть?

— Это может кончиться плохо, — войдя в комнату, сказал Баранников.

— О-о! То же самое нам только что кричали конвойные собаки. Поздравляю, прекрасное единомыслие нерусского русского с охранниками!

— Неужели вы думаете, что ваша забастовка их испугает?

— Важно, что мы не испугались, — уже спокойнее ответил бельгиец.

В комнатушку ворвался эсэсовский офицер.

— Что тут за представление? — заорал он.

— Мы протестуем… — спокойно ответил бельгиец, продолжая лежать на постели. — Мы приговорены сидеть в тюрьме, а не работать на заводе.

— Вы тоже протестуете? — Офицер перевел бешеные глаза на Баранникова.

— О нет! — воскликнул бельгиец. — Он как раз уговаривает нас не протестовать.

— Вон! — крикнул офицер, показывая Баранникову на дверь.

Из общежития вышли только Баранников, Гаек, Магурский и Шарль Борсак. Так вчетвером они и пошли на завод, сопровождаемые одним конвойным солдатом.

Некоторое время шли молча. Потом Магурский сказал:

— По-моему, они делают не то, что следует.

— А что, по-вашему, надо делать? — спросил Баранников, желая испытать поляка.

— Во всяком случае, надо быть умнее.

— Всякое сопротивление есть борьба, — сказал Баранников неопределенно.

Магурский посмотрел на него:

— А к чему такая борьба приведет?

— Во всяком случае, сегодня они уже не помогают врагу делать оружие, а мы идем помогать.

— Хорошо уже хотя бы то, что вы это сознаете, — саркастически произнес поляк.

Остаток пути шли молча.

У входа в подземелье стояли несколько немецких инженеров во главе с доктором Гроссом. Были там и Лидман с Гриммом. Баранников заметил, что Гримм встревожен.

Когда они проходили мимо инженеров, доктор Гросс поднял руку:

— Минуточку, коллеги.

Инженеры остановились.

— Что там у вас произошло?

— Мы не знаем, — ответил Баранников.

— Забастовка, вот что! — зло проговорил Магурский.

— Вот так новость! — воскликнул Гросс и обернулся к Лидману: — Сходите-ка туда и потом доложите мне. Не задерживайтесь… Идите работать, — бросил он инженерам и быстро пошел к зданию дирекции.

— Как приятно быть послушным! — проворчал Магурский.

— Бросьте болтать. Ведь вы ничего не знаете, — спокойно сказал ему Баранников.

Их взгляды встретились, и, очевидно, глаза русского инженера сказали что-то поляку. Он согласно кивнул головой и первый вошел в подземелье.

13

Чем закончилась забастовка для ее участников, неизвестно. Вечером, когда Баранников, Гаек, Борсак и Магурский вернулись в общежитие, там никого не было.

Опустевшие комнаты были аккуратно прибраны, и ничто не говорило о том, что здесь произошла расправа с забастовщиками. Но самое удивительное было то, что в общежитии не оказалось часовых.

Спустя два дня пустые комнаты были заселены инженерами, привезенными с других заводов фирмы: румынами, французами и поляками. Сразу было видно, что ни один из них не был заключенным. Все они работали на немецких заводах, как говорится, по доброму согласию и теперь, по просьбе главного шефа фирмы, приехали сюда. Они прибыли с вещами, держались независимо. В первый же день отправились в дирекцию завода и потребовали, чтобы им было предоставлено более комфортабельное жилье.

Узнав, что Баранников, Гаек, Борсак и Магурский заключенные, они сразу же отдалились от них и, как потом рассказывал Баранникову Гримм, заявили администрации новый протест-против поселения их вместе с арестантами.

Нет худа без добра. Заключенных переселили из общежития в маленький дощатый домик, в котором во время строительства завода помещался командный пункт конвоя.

В домике были две небольшие комнаты, и инженеры расселились по двое в каждой.

Истопником и уборщиком дома стал Демка. Его наконец удалось с помощью Гримма вытащить из пещеры.

Вскоре инженеров вызвал к себе сам доктор Гросс. Он угостил их пивом, спрашивал о претензиях и соизволил произнести перед ними целую речь. Он говорил о всемирной коллегиальности инженеров, живущих и действующих в своем особом мире техники, которому категорически чужда всякая политическая суета. Он даже позволил себе посетовать на определенные «военно-политические институты Германии», которые привносят в мир техники излишнюю нервозность, не понимая, что здесь люди заняты делом и только делом.