Василий Ардаматский - Безумство храбрых. Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов (Рисунки А. Лурье) Страница 18

Оглядев сидевших перед ним заключенных, Гросс сказал:

— Мы уже имели возможность убедиться, что вы подлинные инженеры и хорошие специалисты своего дела. Мы добились, что в новом вашем помещении вы будете жить без всякой охраны.

В эту минуту Шарль Борсак улыбнулся, и Гросс, заметивший это, тотчас спросил:

— Чему вы, коллега, улыбаетесь?

Борсак ответил:

— Охрана нашего общежития вообще бессмысленна, если учесть, что вся территория завода обнесена непреодолимым забором.

На лице Гросса мелькнула тень недовольства.

— Общая охрана завода, — сказал он, — это нечто совсем другое… — Помолчав и подавив в себе поднимавшуюся злость, он вернулся к прерванной мысли: — Для вас лично самой надежной охраной была и будет ваша добросовестная работа с полным приложением ваших технических знаний. Мы, кстати, думаем о том, чтобы использовать вас в более широком плане, чем это было до сих пор. Мы убедились, что вы можете делать гораздо больше и нисколько не хуже ваших немецких коллег.

Словом, я приглашаю вас к сотрудничеству и уверен в его плодотворности. — Он замолчал и, ожидая ответа, смотрел на инженеров.

Поднялся Баранников:

— Господин главный инженер, я считаю своим долгом искренне поблагодарить вас за все, что вы сделали для облегчения нашей жизни и деятельности. Я думаю, что мои коллеги ко мне присоединятся.

— О да! — воскликнул Борсак.

— Мы глубоко благодарны, — церемонно поклонился Гаек.

— Спасибо, — прогудел Магурский.

Не после этой ли беседы с инженерами доктор Гросс в письме шефу фирмы высказал мысль, что «выделение инженеров из общего приданного нам контингента и предоставление им даже минимального послабления в режиме дает гораздо более эффективные плоды, чем все вместе взятые способы управления ими с помощью страха».

Инженеры возвращались от Гросса возбужденные, даже веселые.

— Наша совесть чиста, — говорил Шарль Борсак. — Мы ни единым словом ие обманули доктора Гросса. Я даже считаю, что Баранников мог поцеловать ему ручку.

Все рассмеялись.

Глядя сейчас на них, кто бы мог подумать, что это идут люди, лишенные свободы, люди, о которых в том же кабинете Гросса уполномоченный СС при заводе полковник Риксберг сказал:

— Прошу запомнить, доктор Гросс, что мое согласие на ваше либеральное заигрывание с инженерами не отменяет того, что в свой час эти люди будут устранены. Приказ рейхсминистра на этот счет — закон не только для меня.

Гросс ответил на это:

— Последнее меня не касается. Сейчас главное — выполнить приказ фюрера о выпуске секретного оружия победы.

А инженеры сейчас об этом «последнем» и не думали…

14

Задуманная инженерами диверсия была разработана весьма тщательно. Она состояла из трех операций, которые должны были сменяться в зависимости от обстановки.

Надо сказать, что летающие снаряды были сконструированы чрезвычайно просто и делались довольно грубо. И только в пяти местах снаряда находились механизмы точного действия, связанные с энергетикой и навигационным устройством. Вот на эти механизмы и нацелили свой удар инженеры. Объектом первой операции была детонаторная головка снаряда и ее контактный запал, срабатывающий при ударе. В осуществлении этой операции решающую роль играла тонкая и точная резьба на детали, изготовлявшейся под присмотром Баранникова.

Инженер Гримм наконец добился, чтобы резьба наносилась внутри отверстия. Это весьма затрудняло проверку резьбы, особенно при спешной сборке. Впрочем, была учтена и опасность лабораторной проверки… Для этого от Баранникова в цех сборки в течение дня поступали две- три детали с образцово выполненной резьбой. На таких деталях была поставлена условная метка, и обычно одну из этих деталей наблюдавший за сборкой Гримм отправлял в лабораторию на тщательную проверку. Он делал это почти ежедневно и о результатах проверки педантично докладывал Гроссу, каждый раз подчеркивая, что бригада токарей русского инженера работает отлично.

Резьба на испорченных деталях была почти на виток короче. Этого было вполне достаточно для того, чтобы механизм контактного запала не сработал. Но для этого нужно было еще, чтобы соответствующая «поправка» была внесена и в механизм запала. Это обеспечивал Магурский — механизм изготовлялся в цехе «искра», где он работал. Привлечение Магурского к участию в диверсии произошло очень просто.

Однажды Баранников прямо спросил у него, не может ли он выпускать механизм запа ла с чуть укороченным ударником. Поляк понимающе посмотрел в глаза Баранникову и тихо ответил:

— Могу.

— Будьте осторожны.

— Еще бы! — улыбнулся Магурский. — Кончать самоубийством я не собираюсь. Да и счет у меня к ним за Польшу не короткий.

Баранников молча пожал ему руку.

Вторая операция касалась механизма включения резервуаров со сжатым воздухом. Три его детали изготовлялись нод наблюдением Гаекау а собирали механизм в цехе, где работал Шарль Борсак. Здесь суть диверсии заключалась в том, чтобы в снаряде уже во время его полета не срабатывал механизм переключения подачи сжатого воздуха из первого, уже использованного резервуара во второй. Подача воздуха прекращалась, и снаряд примерно на середине своей трехсоткилометровой дистанции падал и взрывался где попало.

Третья операция выводила из строя магнитный компас снаряда. Деталь, находившаяся в механизме соединения компаса с навигационным устройством, должна была выйти из строя только в момент запуска снаряда, при первом толчке. В результате снаряд должен был сойти с заданного ему направления. Эту операцию целиком осуществлял Шарль Борсак.

Не одну ночь просидели инженеры в своем домике, погасив свет и разговаривая шепотом, прежде чем были разработаны эти три операции. И, хотя окончательные последствия диверсии выявлялись за пределами наблюдения гитлеровцев, инженеры прекрасно понимали, что каждый день они могут ждать той роковой случайности, когда их действия могут быть обнаружены.

Однажды вечером, когда все технические вопросы были наконец решены, об этом первым заговорил Баранников.

— Если нашу «работу» раскроют, пощады нам, конечно, ждать нельзя, — сказал он спокойно. — Тогда останется одна надежда, что хоть один из нас уцелеет и сможет продолжать действовать. Об этом следует подумать уже сейчас. На людях — ни лишней улыбки, ни слова. На работу и с работы надо ходить молча. Мои токари никого, кроме меня, знать не должны, как и те люди, которые работают с вами.

Здесь, дома, встречаемся только при погашенном свете и ни слова, произнесенного громко. С Гриммом дер жу связь один я. В случае чего связь переходит к Шарлю Борсаку, затем к Гаеку, затем к Магурскому. Согласны?

Инженеры долго молчали, потом Борсак задумчиво сказал:

— Обидно будет погибать, когда победа так близка.

— Кто-то и из солдат погибнет в последнюю минуту войны, — сказал Баранников и повторил свой вопрос: — Согласны?

— Конечно, согласны, — ответил Гаек.

— Все правильно, — вздохнул Магурский.

— А ты? — обратился Баранников к еле видимому в темноте Шарлю Борсаку.

— Согласен. На войне как на войне.

Они долго молчали, слыша только свое дыхание да монотонный шум леса за окном.

— Удивительно устроена жизнь! — сказал Шарль Борсак. — Как-то в юности прилипло ко мне одно стихотворение о любви. Было в нем такое утверждение: «Если вы очень нужны друг другу, вы встретитесь обязательно». Почти до тридцати лет я был холостяком, и знаете, как встретился со своей женой? Ехал на велосипеде по пригороду, около Парижа, зазевался на какую-то рекламу и сбил девушку. Она упала, ободрала колени, я повел ее к врачу. И вскоре она стала моей женой. Но самого удивительного вы еще не знаете. Оказалось, что она работала на том же заводе, где работал и я… — Борсак помолчал. — А разве не удивительно встретились мы? Жили в разных точках Европы, а встретились здесь, в «нуле». Видно, в борьбе, как и в любви, тот же закон: если люди нужны друг другу, они встретятся наверняка.

Баранников сказал то, о чем думал однажды бессонной ночью:

— Физика утверждает, что взаимно притягиваются частицы с разным зарядом. В отношении коммунистов это недействительно, поскольку заряд у нас одинаковый.

— Я вовсе и не коммунист, — прогудел в темноте Магурский.

Они тихо посмеялись.

— Дело тут не в названии, — серьезно сказал Гаек. — Важно, каков у человека заряд.

Я вот коммунистом стал, только когда Гитлер сожрал мою Чехословакию. Я стал бы им все равно, может, только чуть позже. Потому что заряд во мне был тот самый.

Когда в Праге гестапо разгромило наше подполье, попал я в тюрьму. Запрятали меня для начала в камеру, где было еще четырнадцать человек. Пригляделся я к ним, послушал, что говорят, и страшно удивился — все сплошь явные коммунисты. У нас в подполье каждый человек был на счету, а тут полная камера коммунистов. Когда я с ними уже перезнакомился как следует, выяснилось, что коммунистов в камере всего один — это я. А у остальных только заряд пока был. Тогда я еще раз подумал, что партия наша правильная.