Владимир Добряков - Приключения послушного Владика Страница 18

Владик посмотрел на оконце.

— Тетя Нина, еще видно на улице.

— Ложись, ложись. Наташа ведь знаешь какая: сказала «чуть свет» — так и разбудит. Мычать будешь, брыкаться — все равно не отстанет.

— Хоть полчасика еще.

— А мама-то говорила, что послушный.

При упоминании о матери Владик покорно вздохнул и стал снимать рубашку.

— Посижу минутку, посмотрю на тебя. А то, как приехали, и не видела толком. Закрутилась на заводе… Как ты тут, не скучаешь по дому?

— Что вы! — с наслаждением вытягиваясь под прохладной простыней, сказал Владик. — Здесь интересно.

— Не обижают ребятишки-то?

— Нет. Вместе ходим. Купаемся.

— А Егорка? Он у меня горячий, кулакастый.

— Он, тетя Нина, молчит все. Один сидит. Извилинами, говорит, шевелю.

— Это уж что-то задумал. Ох, фантазер… Весь в отца. Иван-то выдумщиком был. — Тетя Нина вздохнула. — Да и сейчас таким, остался. Все таким же…

Владик тихо сказал:

— Мне дядю Ваню очень жалко. Неужели он всегда-всегда будет так лежать? — Владик прижался щекой к тетиной руке. — А если еще раз сделать операцию? Тетя Нина, а вдруг поправится? Ведь может он поправиться?

— Будем пытаться, Владик, будем… Добрая душа у тебя. Спи, мой хороший. Не буду мешать, а то не выспишься. Закрывай глаза.

Владик послушался, закрыл глаза. А что толку? И пять минут пролежал, и десять, на бок перевернулся — не идет сон. Четвертый день гостит, а кажется, будто месяц живет. Как на экране, возникают лица ребят, Наташи, лицо дяди Вани с глазами, следящими за каждым, кто находится в комнате. Глаза у него светло-карие, с угольными точками зрачков. Живые, даже веселые глаза, и сколько в них в то же время печали. А может, все-таки поднимется дядя Ваня? И встанет, как все люди, на свои ноги? Как было бы хорошо! Владику казалось: ничего бы он не пожалел ради этого. Потребовали бы: отдай палец — отдал бы. А руку?

Представлять, как у него отрезают или отпиливают руку, было так страшно, что Владик не просто закрыл, а зажмурил глаза.

Рыбалка

Ни мычать, ни брыкаться Владику не пришлось. Всего-навсего лишь схватился за нос, потер его, чихнул и… проснулся. В горенке с оконцем, где ему отвели место, был полумрак. Владик на миг даже усомнился: а спал ли он? Может, еще вечер? Однако тихий, с отчаянным усилием придушенный смех тотчас все объяснил. Это же Наташа! Пришла будить его.

Стоя над ним, Наташа зажимала ладошкой себе рот, чтобы не рассмеяться во весь голос.

— Доброе утро! Видишь, какой хороший будильник у меня. — И пушистой, пахучей веточкой укропа она провела у Владика под носом.

И вновь рука его судорожно метнулась к лицу, он чихнул во второй раз и теперь уже проснулся окончательно.

— Надо вставать?

— Пора. Слышишь: плотва по воде хвостом бьет?

Владик прислушался. Потом сообразил и сам засмеялся:

— Разыгрываешь.

— Открывай рот!

— А зачем? Пауком хочешь накормить?

— Открывай. А то не получишь…

Наташа положила в открытый рот Владика самый вкусный — из середины — кусочек пирога. Он пожевал, проглотил с наслаждением и сказал:

— Спасибо.

— Не за что. Одевайся. Скоро солнце покажется.

Никогда еще так рано Наташа не выходила из дому. Специально для гостя затеяла такое — поднялась до солнышка.

Но пока собирались они, да еще выпили по чашке молока с малиновым пирогом, солнце тоже не дремало. Готовясь выкатиться из-за горизонта, оно желтой медью закрасило часть неба, старательно вымело в вышине звезды и притушило серебряный блеск кружочка луны с обломанным краешком.

Всего на минуту-другую и опоздали Наташа с Владиком.

Когда вышли из проулка и когда вскоре им открылась розовеющая ширь озерной глади, то с правой стороны она была словно перехлестнута шелковой малиновой лентой. На конце этой ленты, чуть оторвавшись от воды, висело солнце. Непривычно большое, круглое, еще не набравшее ослепительной, яростной силы, оно казалось будто нарисованным, и смотреть на него можно было не жмуря глаза.

Ноги у Владика сами остановились. Красота-то! Повыше малинового солнца стайкой застыли золотисторозовые перышки облаков. А тихо как! Ничто не колышется. Вот птица где-то защелкала, тепловоз на железной дороге, а на окраине поселка петух вспомнил об утренней побудке. Снова тихо…

Наташа ни о чем не спрашивала, не говорила. Она и сама засмотрелась, заслушалась.

— Ну, пошли, Владик, — довольная его ошеломленным лицом, напомнила она и качнула бамбуковым удилищем. — Самый клев сейчас…

Они расположились за ольховыми кустами, близко подступавшими к воде. На вбитых кольях, черно отражаясь в зеркале воды, лежали дощатые невысокие мостки. А рядом морщинистой корой темнел кряжистый ствол дерева — отличная опора на заболоченной кромке берега. Место что надо. Только стали разматывать удочки — вдруг и плеснуло невдалеке. Упруго, сильно.

— Большая! — взволнованно прошептал Владик и, поскорее вытащив из банки червяка, принялся насаживать его на крючок. А червяк не так прост — никак не хотел насаживаться, извивался во все стороны, вытягивался в струнку.

Наташа, стоявшая на мостках, взмахнула удилищем, и белесая жилка вместе с наживкой и поплавком булькнула метрах в четырех от берега. Ловко! Через минуту и вторая красная шапочка замерла на воде. Владик с облегчением вздохнул и уставился на свой поплавок.

Три минуты прошло, пять… Да, если не клюет и поплавок лежит на воде, как мертвый, то надолго ли хватит терпения? Владик потер шею, отогнал от лица надоедливую мошку.

— А какая еще рыба здесь водится? — спросил он.

— Плотва, окунь…

— А караси?

— Это само собой. И налимы. Ротище во какой, что ворота.

Еще о линях вспомнила Наташа, о карпах, чьих мальков по весне запускают в озеро. Только сейчас ни одна из этих рыб почему-то не спешила отведать червяков, собранных Владиком.

— А видишь, там… — Владик указал в сторону, где ярко отражалось в воде солнце. — Что это разными цветами там светится? От бензина, да?

— От него, — всмотревшись и нахмурив серпики бровей, сказала Наташа. — Загрязняют со всех сторон, кому не лень.

— Может, и рыба от этого не клюет? Ей же, наверно, неприятно. Может, и аппетит у нее пропал. А так чего бы ей не кушать. — Владик поднял банку, потрогал пальцами землю и пожал плечами. — Таких хороших червяков накопал… Вот этот — толстенький, розовый. Ишь, чертяка, прыткий, испугался, вглубь полез. А этот смелый. Спину на солнышке захотел погреть. Прожил, дурачок, всю жизнь в земле, солнышка не видел. Ну-ну, погрейся, позагорай…

Наташе бы улыбнуться забавному разговору Владика с червяками, а ока вдруг предостерегающе подняла руку:

— Смотри, смотри! Поплавок у тебя… Утонул!

Владик выронил банку. Хорошо, что не в воду. Схватил обеими руками удилище, рванул вверх, а красный поплавок отчего-то ещё глубже ушел в воду. Конец удилища согнулся дугой.

— Сломаешь! — Наташа подскочила, стала помогать. Рыбина на крючке, видно, попалась большая, не хотела поддаваться, металась в стороны.

Последние усилия — и толстый полосато-зеленый окунь шлепнулся в траву. Да, это не бычок ростом с карандашный огрызок, каких ловил Владик с отцом на море. Окунь был шире Наташиной ладони, — это даже не считая красноватого спинного плавника, стоявшего, как парус, с длинными, острыми иглами. Окунь раздувал жабры, подскакивал в траве — к нему и подступиться было страшно. Все же Наташа изловчилась, ухватила его рукой и не без труда вытащила застрявший крючок. Потом бывалая рыбачка наполнила водой прозрачный мешок, и окунь, очутившись в родной стихии, сразу успокоился, лишь шевелил розовыми плавниками, оглядывая новое жилище.

— Сейчас и ты поймаешь. Вот увидишь, обязательно поймаешь! — радуясь своей добыче, повторял Владик.

И желание его исполнилось. Через час у полосатого хозяина мешка, пойманного Владиком, появилось трое квартирантов — еще один окунь и две красноперые плотвицы. Вся троица была добычей Наташи. Теперь Владик поглядывал на ее поплавок, который вновь начал мелко подрагивать, уже с завистью. Но вскоре и Владику повезло: старожилов прозрачного домика потеснил третий окунь.

Солнце заметно сдвинулось вправо и уже высоко стояло над озером, когда за кустами послышалось металлическое бренчание и скрип. На тропинке показался велосипедист — парнишка с широким лицом, в блеклой голубой майке и с двумя удочками, привязанными к раме старенького, обшарпанного велосипеда. Колесные щитки велосипеда были так разболтаны, что, наверное, бренчали бы и на самой гладкой дороге.

Владик не сразу признал в парнишке Витькиного приятеля — Петра, как называл его Витька. Зато Наташа, кажется, спиной почувствовала, кто это. Во всяком случае, ее загорелые плечи, перехваченные лямками желтого сарафанчика, чуть дернулись, но голова оставалась неподвижной. Вид у Наташи был такой, словно уснувший на воде поплавок интересовал ее в тысячу раз больше, чем неожиданно появившийся мальчишка. Может, она вообще не оглянулась бы, но скрип и бренчание за спиной прекратились, воцарилась тишина, и тогда длинные Наташины косы вдруг описали в воздухе почти полный круг.