Андрей Сахаров - Бамбино Страница 18

Мистер Кросби внимательно наблюдал за ним, но Билл не уловил на его лице ни удивления, ни восхищения. Цепкий холодный взгляд директора ощупывал его ноги, руки, голову, оценивал высоту его прыжков и плавность движений. И все. Потом мистер Кросби сделал знак куда-то в сторону и, когда женщина выключила проигрыватель, спросил:

— И ты любишь все это?

— О да, сэр, я могу танцевать с утра до ночи.

— Ну что ж, недурно, — сказал снова мистер Кросби. — Покажи-ка свои ноги. Так, неплохой аппарат, очень неплохой. — И повернулся к тетушке Джейн. — Парня надо бы немножко подкормить, силы в нем маловато для его возраста. Я готов его взять; об условиях договоритесь с моим секретарем. — И мистер Кросби вышел из комнаты.

— Вы можете приводить мальчика два раза в неделю по вторникам и четвергам на двухчасовые занятия; потом он будет заниматься каждый день; купите ему трико, тапочки… — Женщина говорила доброжелательно, вежливо. — Стоимость одного занятия — десять долларов, плата вперед за три месяца: мистер Кросби и его педагоги должны быть уверены, что они не даром потратят свои усилия.

Обратно Робертсоны добирались молча. И позднее ни Билли, ни тетушка Джейн не сказали по этому поводу ни слова, а соседям они отвечали по-разному: тетушка Джейн говорила, что школа переполнена и мистер Кросби обещал взять Билла лишь на следующий год, да и вообще все это — лишнее баловство, а сам Билл ссылался на то, что школа очень далеко и на езду уйдет очень много времени. Ну, откуда им было взять двадцать лишних долларов в неделю, да еще заплатить вперед за три месяца.

После посещения класса мистера Кросби Билл совсем перестал танцевать и даже прекратил слушать свой старенький проигрыватель. Но приезд Большого балета взбудоражил его. Он смотрел на эти афиши, и забытое тревожное волнение, как тогда, перед посещением мистера Кросби, вновь овладело им.

И вот теперь эта худышка стоит перед ним и приглашает его на спектакль.

— Ну, конечно, я приду, — сказал Билл, — спасибо вам за приглашение, а доску мою, если хотите, возьмите.

— Зачем мне твоя доска, что я с ней буду делать? Лучше через два дня ты поучишь меня, как кататься на ней.

Он стоял и ждал около служебного входа огромного открытого летнего театра — на нем была чистенькая рубашка, выглаженные брюки, светлая голова причесана волосок к волоску. Губы его были плотно сжаты, а глаза стали совсем круглыми.

Он видел, как она осторожно сошла с автобуса, поискала его глазами, нашла, улыбнулась, махнула ему рукой, он подбежал к ней, она сунула ему в руку контрамарку и тут же исчезла.

Потом он видел ее уже на сцене. Звучала музыка Чайковского, его любимая музыка, начинался второй акт «Лебединого озера». Тревожный голубоватый свет, тревожные звуки — и вот она выплывает на сцену — девушка-лебедь, красавица, богиня, вся в белой пене кружевной пачки. Ее стройные ноги матово светятся в лучах софитов, сильные изящные руки несут ее, как лебединые крылья, вперед, к своей любви, и вся она, стремительная, нежная, сильная, захватывает зал своим светлым прекрасным чувством, своими трепетными движениями.

Билл даже не подозревал, что люди могут так танцевать, как танцевали эти русские. Он сидел оглушенный, счастливый, подавленный. Его прежние прыжки и пируэты теперь казались ему смешными. Он впервые по-настоящему понял, что можно сказать танцем. Потом он ждал ее после спектакля у входа, и она вышла к автобусу самой последней — усталая, со следами грима на худеньком личике, с опущенными плечами.

Задыхаясь от волнения, он сказал:

— Это было прекрасно. Как вы это все умеете делать?

— Держи равновесие, и все тут, — ответила она, улыбаясь.

— Приедете послезавтра на океан?

— Приеду, а ты еще придешь на мой спектакль?

— О! — И это было все, что он смог восторженно выдавить из себя. Она протянула ему маленький бумажный сверток. Он развернул его и ахнул. Это были ее пуанты, розовые балетные туфли с тупыми стертыми носками, в которых она только что танцевала. На розовом атласе было написано шариковой ручкой: «Биллу, который любит балет», и подпись: «Лариса Семенникова».

Это были счастливые для Билла дни. С утра он мчался на побережье и ждал там русских артистов, которые приезжали сюда покупаться и позагорать, а вечером летел на другой конец города к летнему театру, смотрел их спектакли. Иногда они подвозили его на автобусе до Сансет-стрит, откуда он, пройдя пешком несколько километров, добирался к своим скалам.

На пляже он показывал Ларисе:

— Сначала вы ложитесь на доску и не бойтесь, волна сама несет вас, а потом потихоньку осваивайтесь, поднимайтесь на колени, потом можно и встать.

Лариса послушно ложилась на белый пенопластовый лист и скользила на нем по волнам, но, сколько он ни бился, она так ни разу и не оторвалась от него.

— Ой-ой-ой, не надо, я боюсь! — кричала она.

Антон Леонидов, весь выцветший на калифорнийском солнце, с мокрыми от воды волосами, быстро освоился с пенопластом и плясал на волнах так же легко, как на суше. Потом они втроем ложились на горячий песок и начинался неторопливый разговор о жизни, о балете, о людях.

— Раз любишь танец, — говорил ему Антон, — иди до конца. Только тогда, когда идешь до конца, борешься, в чем-то себе отказываешь, — можно добиться большой цели, а ты парень танцевальный, только худоват. Ну-ка, встань.

Он ему показывал, как правильно делать вращения, как держать при этом руки, как смотреть в одну и ту же точку при каждом повороте, чтобы не закружилась голова, как делать поддержку.

— Лариса, иди-ка сюда, — командовал он, и Лариса послушно становилась рядом.

— Смотри, ты ловишь ее на встречном движении, так можно поднять не то что это перышко, а тяжесть и побольше. Ты только ведешь ее вверх, а она по существу сама себя поднимает.

От них Билл узнал, что в Советском Союзе за обучение всем этим чудесам не надо платить ни копейки. Если у тебя есть способность, а особенно если есть настоящий талант, то иди на просмотр, и все. Подходишь — тебя зачисляют в первый или там какой-то другой класс хореографического училища, и учись себе на здоровье: здесь и общая школа и обучение балетному искусству. Кончил училище — иди на работу, приглашений хоть отбавляй: и в Большой театр, и в другие балетные труппы страны, и в ансамбли, и куда душе угодно.

А не хочешь быть профессиональным танцором — иди заниматься в хореографический кружок во Дворец пионеров или в студию при Доме культуры любого крупного завода и учись там и снова не плати ни копейки, — как в сказке.

— Вот я, — говорил Антон, гордо выпячивая нижнюю губу, — тоже во Дворце пионеров начинал. Конечно, я страшно способный, — и он подмигивал Ларисе, — но факт есть факт, можно прожить и без вашего училища.

— Да, — смеялась Лариса, — потому у тебя на доске лучше получается, чем на сцене.

И они весело хохотали.

В один из дней, когда до отъезда русских артистов осталось совсем немного времени, Билл взял заработанные на мелких услугах у отеля полдоллара и отправился в кафе «Мейн» к своему старому другу негру Джеку Нулансу, у которого он не раз плясал на потеху его друзьям под их любимые мелодии здесь же, на маленьком пятачке между столами.

— Привет, Джек, — сказал Билл и протянул ему полдоллара.

— О, привет, привет, — ответил из-за стойки негр, — молодой человек сегодня при деньгах?

— Да, подзаработал немного у отеля, мне кока-колу и пирожное, пришел посоветоваться.

Был жаркий полдень, над городом висела пасмурная раскаленная мгла — выхлопные газы машин, дым из заводских труб, все тяжелое дыхание огромного города застыло над домами и улицами в лос-анджелесской чаще в эти безветренные расплавленные дни.

В кафе было тихо, прохладно и безлюдно — город сдвинулся сегодня в сторону океана.

— Слушаю тебя, — сказал Нуланс, наливая воду.

— Собираюсь махнуть с русскими в Советский Союз.

— В Союз, но как? Ведь нужно разрешение властей, паспорт и прочая чертовщина.

— В том-то и дело, что хочу обойтись без всего этого. За ними прилетят два их самолета и заберут всю труппу. Ну, где-нибудь там просунусь между чемоданами, хочу наконец по-настоящему учиться танцевать, хочу стать мастером.

Негр покачал тяжелой темной головой:

— Сложно, очень все это сложно. А как мать, что она скажет?

— Нет, Джек, об этом уж, будь добр, скажи ты ей, когда я уберусь отсюда.

Нуланс снова покачал головой.

— Делай, конечно, как знаешь. Что мы знаем о жизни? Как мы должны жить? Кто знает? Никто не знает. Может быть, ты и прав. Ладно, я поговорю с Джейн.

— Ну, вот и хорошо. Я тебе напишу.

Билл пожал широкую ладонь негра и, не оглядываясь, пошел прочь.

Он приехал в аэропорт заранее — в чистенькой рубашке и выглаженных брюках, в кармане у него, аккуратно сложенные, лежали две долларовые бумажки, в руке он держал маленький сверток с подаренными ему пуантами — это был его багаж. Он не стал ждать приезда артистов и сразу направился в обход здания аэровокзала, туда, где металлическая решетка ограждала летное поле. Перемахнуть через нее было парой пустяков, и вот он уже стоит на залитой солнцем огромной бетонной полосе, а кругом снуют автокары, бензозаправщики, движутся медленно на прицепах огромные лайнеры. Откуда-то издалека доносится рев поднимающихся ввысь и приземляющихся самолетов.