Генрих Книжник - Петька Страница 19

«Я хорошо ем и много гуляю». Письмо получалось очень уж коротким. Нужно было написать что-нибудь ещё. Мама просила писать обо всём, что Петька будет делать, и Петька решил приписать: «Я ходил в лес вместе с Борькой. Это очень большой лес, но медведей там нет. Так сказал Борька. В нём огромные сосны и много черники. Я собрал и съел целую миску, было очень вкусно. Борька говорит, что черника лучше всего растёт на болоте. А ещё в лесу мы напугали Нинку. Мы завыли, как волки, и она испугалась». Петька оторвался от письма и задумался. Писать про Нинку, пожалуй, не стоило: ни мама, ни папа этого дела не одобрят. Но зачёркивать или переписывать не хотелось, и Петька приписал: «Только она ненадолго испугалась и больше на нас не обижается». Дело пошло легче. Петька написал, как он ходил в баню, ловил рыбу, управлял лошадью. Хвастаться Петька не стал, потому что папа всё равно не поверит. Про баню он написал, что в парилке было трудно, но он выдержал и будет обязательно париться ещё.

Письмо получилось большое, на целый тетрадный двойной лист. Петька перечитал его и обрадовался: получилось очень складно и интересно, папа и мама будут довольны, особенно мама. Он приписал внизу, что передаёт всем привет, а папе и маме желает всего хорошего, сложил письмо всунул его в конверт, на котором маминой рукой уже был написан их московский адрес и обратный адрес тёткиной деревни, аккуратно заклеил его и навалился на него животом, чтобы лучше заклеился. Полюбовавшись конвертом, Петька поднял голову и увидел Серого. Пёс сидел возле стола и смотрел на него.

— Что, письма не видел? На, смотри, — протянул ему Петька конверт. Серый осторожно обнюхал его и посмотрел на Петьку. — А внутри написано. Мама и папа прочтут и всё обо мне узнают. Там и про тебя написано.

Серый повернул к Петьке уши и наклонил голову.

— Если бы ты умел читать, ты прочёл бы всё сам. И мы с тобой могли бы в цирке выступать. В цирке знаешь как интересно?!

Серый осторожно потянул письмо зубами.

— Нельзя. Отдай.

Пёс выпустил конверт. Петька удивился.

— Отнеси письмо на крыльцо. Положи. Теперь принеси обратно. Только не помни, это маме с папой.

Когда письмо снова было у Петьки в руках, чистое и гладкое, он задумался. «Всё понимает. Интересно, как он думает? Наверное, так же, как и мы, люди. Только мысли у него свои, собачьи. А наш человеческий язык для него всё равно как иностранный. Как для меня английский. А если ему по-английски скомандовать, он поймёт?»

Петька хотел по-английски приказать Серому отнести письмо, но не мог составить фразу и передумал.

«Не поймёт. Откуда ему знать английский? Вот по-кошачьему он, наверное, понимает. Собаки и кошки ведь рядом живут. Скорее всего, у них одинаковый язык, только кошки мяукают, а собаки лают. Нет, это разный язык. Тогда и лесные звери должны были бы понимать домашних. Дядька говорил, что Серый на охоте разных зверей по-разному облаивает. На разных языках с ними говорит или на одном языке по-разному сообщает о них охотнику? Надо же, способный какой! А я никак английский выучить не могу, мама даже сердится. Это что же получается, Серый способнее меня? Мне уже десять лет, а ему всего три. Нет, не может быть такого. Человек — самый умный, умнее собак и даже обезьян. Не то человек был бы у собаки собакой, а она для него человеком». Петька представил себя в собачьей будке, а Серого в брюках и рубашке и засмеялся.

— Серый, гоу ту зе хауз! — крикнул он, неожиданно вспомнив нужные слова.

Пёс побежал к крыльцу и остановился.

— Го ту ми!

Пёс вернулся.

«Всё равно ничего не понимает, — подумал Петька. — Смотрит на меня и догадывается. Я по папиному лицу тоже часто догадываюсь, что он мне собирается сказать. И по маминому».

— Серый, птицы летят! — крикнул Петька, опустив голову вниз и искоса глядя на пса. Серый поднял голову и проводил глазами ворону.

— Понимает! — ахнул Петька. — Спрошу-ка я лучше у дядьки.

Дядька уже вылез из погреба и мыл руки. Петька с Серым подошли к нему.

— Дядь Василий, а Серый по-человечески понимает?

— Кое-что понимает.

— Ну что, например?

— «Пойдём на охоту» понимает.

— А «сегодня хорошая погода»?

— Этого не поймёт. Он только простые слова понимает и знает их мало: тридцать или сорок.

— Нет, дядя. Я ему по-английски велел к дому идти и обратно вернуться, и он ходил.

— Это он на твоё лицо смотрел. Звери хорошо выражение лица понимают, а собаки особенно. Они ведь всё время с человеком живут.

— Я ему сказал: «Птицы летят», и он понял.

— Ну, слово «птица» он хорошо знает, он ведь охотник.

— Он человека только от зверя защищает? А от другого человека станет защищать?

— Смотря кого.

— Меня, например, станет?

— Тебя не знаю, а за меня он один раз вступился. На станции на меня один пьяный замахнулся, так еле удержал я тогда пса. Дрожал весь, шерсть на загривке дыбом, будто волка учуял. Ну ладно. За разговорами дело стоит. Надо крышу у сарая залатать, пока дожди не начались.

— Дядь, я тебе помогу, только письмо отправлю. Где здесь почтовый ящик?

— Нету у нас почтового ящика. Письмо давай сюда, я его Мишке отнесу: он сегодня на станцию поедет. Там отдаст проводнику московского поезда, а тот в Москве бросит в почтовый ящик. Мы всегда так делаем. Быстро доходит.

До обеда возились с сараем. Сначала втащили на крышу шесть кусков такой светло-серой волокнистой штуки, которую дядя называл шифером. Потом Петька из сарая кричал, где сквозь крышу светится небо или где видны тёмные потёки, и дядька на крыше замечал эти места. Потом отдирали дырявые куски и приколачивали на их место новые. Дядька провёртывал вдоль краёв шифера аккуратные дырки, а Петька осторожно вбивал через эти дырки гвозди. Он очень гордился дядькиным доверием: ведь попади он молотком по шиферу — готово, расколется. Он даже обёртывал вокруг каждого гвоздя тряпочку, на случай, если промахнётся молотком. Потом дядька послал его вниз за варом и залепил гвозди сверху, чтобы в дырки под шляпками не затекла при дожде вода. Два раза слезали с крыши и обливались у колодца, холодной водой, чтобы не было так жарко.

— Дядя, а на работе вы с тётей что делаете? — спросил Петька, осторожно тюкая молотком по шляпке гвоздя.

— Разное, — отозвался дядька. — Сейчас, например, саженцы для машины отбираем, для лесопосадочной. Ей только близкие по размерам годятся. Вот и надо отбирать, чтобы её на полосе не заедало.

— А разве деревья тоже машиной сажают?

— Да.

— Ух ты! А я думал, что руками, как пенсионеры у нас во дворе. А почему машине только одинаковые саженцы нужны? Машина плохая?

— Могла бы и получше быть.

— Я вырасту, изобрету.

— Хорошее дело сделаешь.

— А какая она, машина, расскажи, ведь мне нужно знать конструкцию, чтобы не сделать такую же.

— Лучше покажу. На той неделе возьму тебя на лесопункт. Там и посмотришь. Хочешь?

— Здорово! Очень хочу. А ещё вы что делаете?

— Тётя сейчас посадки проверяет, всё ли в порядке, ровно ли сидят саженцы, хорошо ли корни присыпаны, не повреждена ли кора. Каждый смотреть нужно, а их тысячи. Жарко, пыльно, земля рыхлая. А вообще, она в «школьном» отделении, где из сеянцев саженцы выращивают… Я — когда на сеялке, когда на бульдозере, могу по плотницкой части, могу на наладке. Где надо, там и работаю.

— А Борькины отец и мать?

— Он на ремонте техники, она — повариха.

— А почему вы с тётей на такой трудной работе?

— Всякая работа нелёгкая, если не лениться. Нам нравится при лесе работать. Поглядишь потом, как мелкота эта зеленая встает, веточки расправляет — налюбоваться не можешь. А болеют — тревожишься за них.

— Как это болеют? Как люди?

— У них свои болезни. Бывает, эпидемия весь лес сводит.

— А чем болеют?

— Болезней много: фузариоз, вертициллёз, гниль. Хуже всех — гниль. Разная она бывает: когда корни ест, когда — ствол, кору. Грибы опять же. Опёнок видел на дереве когда-нибудь? Или трутовик? Такое дерево уже конченое, его не спасти: в нём грибница завелась. Она сетью под корой и на корнях разрастается, а грибы — это плоды на ней, они наружу выходят, чтобы семена-споры разбрасывать. Тут надо за другими деревьями следить, чтобы не заразились.

— Они что, заражаются друг от друга? Как ребята в классе?

— Похоже. От старого гриба споры летят по ветру, мелкие, как пыль. Попадёт такая спора в ссадину в коре — зарубку от топора или ножа, дятловую лунку — и пустит там грибницу. Ты уж по живому дереву ни топором, ни ножом не балуйся, оно ни убежать, ни ответить не может. Ну вот и кончили. Без тебя я так быстро бы не управился.

— Мужчины, пора обедать! — донёсся снизу тёткин голос, и Петька с дядькой полезли с крыши вниз.

После обеда все втроём поливали огород. Петька сначала не помогал, но, увидев, как нелегко это даётся тётке и дядьке, стал доставать воду из колодца. К вечеру он так устал, что завалился спать сразу после ужина, и проснулся, когда тётка и дядька уже ушли. После вчерашней работы тело было вялое, и вставать не хотелось. Петька лежал, глядя на яркий солнечный квадрат на стене, как вдруг на нём появилась чёткая остроухая тень. Петька повернул голову и увидел в окне Серого. Поймав Петькин взгляд, пёс гавкнул.