Андрейка - Свирский Григорий Цезаревич Страница 2

— Ты потерялся, парень? — спросили его миролюбиво.

Андрейка и головы не поднял, сердце его стучало в такт барабанам, которые отбивали ему свое...

Наконец, он поднял глаза. «Ой, бабушка!» Гигант с огромной пряжкой и револьвером на боку.

— Нет! Нет!! — вскричал Андрейка. — Я сам по себе. Мне туда надо. — Он показал в сторону таблички «Rome».

— Вы летите один? Не будете ли вы так любезны показать билет?.. Только билет!

Андрейка вдруг почувствовал, что не понимает ничего, ни слова. А ведь учился в английской школе, считал, что английский ему — на один зубок.

— Билет, пожалуйста... — Гигант повернул обрывок посадочного талона и сказал удивленно:

— Так вы же прилетели!

— Я прилетел не туда! — Андрейка изо всех сил старался не разреветься. Я прилетел не туда! Мне нужно к своим...

Гигант долго молчит, глядя на растерянного скуластого крепыша в новом твидовом костюме и размочаленных кедах. Щеки, губы паренька припухлые, детские. Рыжие веснушки на длинном носище горят, как пожар. А глаза, озабоченные, в тревоге, углубленные в свои, похоже, не детские думы.

Гигант спрашивает, положив руки на свой широкий ремень:

— Есть ли у тебя в Канаде родственники, парень?

Андрейка втиснулся в кресло поглубже и не ответил.

— Так. Что будем делать, господин пассажир?

Андрейка вынимает большой — настоящий мужской носовой платок, вытирает лицо, шею, руки. Долго молчит. Но лицо его красноречиво: «Надо подумать!» — Острый, жгучий стыд за самого себя, за отца сковал его. Как он произнесет эти ужасные слова: его бросили?

Гигант с револьвером на боку ждет терпеливо.

— О чем подумать? — наконец спрашивает он с улыбкой.

Андрейка от стыда, от невозможности сказать прямо: «Меня бросили», — выпаливает:

— На Луну высадили. Без скафандра. И живи... — Андрейка стал багровым. Обида округлила его серые глаза, на которых предательски повисли слезы.

— Ты, парень, из России, — говорит гигант уверенным тоном, — Акцент у тебя русский. Сколько тебе лет?

— А кто вы? — настороженно спрашивает Андрейка.

— Ар си эм пи... Королевская конная полиция...

Андрейка схватил свой чемодан, рванулся в сторону дверей.

— Ну-ну! Куда ты, хлопец! — воскликнул полицейский, положив руку на костлявое плечо Андрейки, и добавил с улыбкой, по-украински. — Мабуть, ты не слыхал, что на Луне нельзя делать резких движений?

Гигант берет вещички Андрея, спускается с ним в лифте куда-то вниз; усадив Андрея, звонит в иммиграционное агентство и еще куда-то, чтоб прислали за новым иммигрантом. Но там, видно, ответили, что прислать некого...

Гигант резко, в досаде, вешает трубку и передает Андрейку двум молодым людям в широкополых ковбойских шляпах. Объясняет:

— Они тоже из королевской конной полиции. Можешь не беспокоиться!

Вышли на улицу.

— А где ваши кони? — спросил любопытный Андрейка.

Двое не ответили. Даже не улыбнулись.

Отправились на сияющей черным лаком машине, такой же длинной, как стоявшая рядом, в которую вносили прилетевший откуда—то гроб.

— Хоронить едем! — сказал Андрейка зло.

Полицейские покосились в его сторону и промолчали.

Навстречу мчится желтая машина с прыгающими белыми и красными огнями и нарастающим воем. На ней надпись: «Полиция».

— А мы почему едем без адских звуков? — не унимается Андрейка — Вы ведь тоже полиция.

— Там что-то случилось, — ответил сидевший рядом с ним. — А у нас ничего не случилось...

«Ничего не случилось... Конечно!» — думает Андрейка. — Человек попал на Луну. Кого этим удивишь!..» Машина идет по многоэтажным развилкам дорог. В глазах Андрейки почти изумление. Небоскребы такие, что приходится задирать голову.

— Так сколько тебе лет, парень? — «Конник» помоложе, с усами, посмотрел на Андрейку сочувственно.

— Я вполне самостоятельный человек... — произнес Андрейка как мог уверенно. Я буду жить один... Сам! Совершенно!.. Точнее?.. Пятнадцать с половиной.

— С половиной?! — повторил усач, и переглянулся со вторым «конником», сидевшим за рулем. Тот включил приемник. Снова зазвучали чужие ритмы аэропорта, с барабанами и электрогитарами. Хрипатый голос тянул речитативом свою панихиду. К Андрейке вернулась тоска. Он даже всплакнул от этого острого, режущего как пилой речитатива, который отныне стал для него голосом потери, обиды, бесприютности...

— Ты ел ланч? — спросил усач.

Андрейка кивнул неопределенно: не то да, не то нет...

— Вот самый известный ресторан в Торонто, — продолжал усатый, когда машина свернула с дороги. — Мой сын сюда ходит со своей герл–френд.

— «McDonald's», — прочитал Андрейка.

— Поланчуем, парень, и дальше. О'кей?

В самом известном ресторане остро пахло жареной картошкой, кофе и дымком.

Андрейке принесли hamburger — большую котлету с булкой.

— Не торопись, Эндрю, всего-навсего пятнадцать тебе, а ты все время спешишь... Родителям сообщили, что ты пропал...

Андрейка вскочил на ноги, воскликнув непримиримо:

— Я же сказал, что я самостоятельный человек. И буду жить сам!.. Почему? — Андрейка вздохнул горестно и, ничего не поделаешь: — Ну, расскажу, ладно...

Андрейка почти кончил свой hamburger. «Усач» поглядел на второго полицейского удивленно: мол, ну и дела...

Тот, что постарше, не высказал удивления, только усы разгладил свирепо; однако пояснил тоном самым спокойным:

— Парень, по канадским законам дети до шестнадцати лет не имеют права уходить от родителей.

— Как?! В свободной стране?!

—... И родители не имеют права бросать своих детей, если им нет шестнадцати, — столь же безмятежно продолжал полицейский. — Мы едем к твоим родителям и объясним им канадские законы. О'кей?

Андрейка чуть не подавился остатком хамбургера.

— Не волнуйся, Эндрю. Если ты не хочешь жить с родителями, никто тебя не заставит жить с ними.

В глазах Андрейки явное недоверие.

—... Но если полгода потерпеть, тебе обеспечены кров и еда. А за полгода много воды утечет... Давай сразу к ним, и пусть они попробуют нарушить закон!

Андрейка вяло дожевал свою еду и спросил, есть ли в этом шикарном ресторане уборная.

Полицейский помоложе почему—то коснулся сапогом чемодана Андрейки и показал на коридорчик в глубине.

... Из уборной Андрейка выскочил, прячась за спинами рослых парней, и кинулся прочь, сперва по асфальту, едва не угодив под машину, затем по траве, вялой, прошлогодней, чуть нагретой весенним солнцем. Упасть бы и полежать! Но нет!.. «Подальше от царей, голова будет целей!» — вспомнил он любимое бабушкино присловье.

... Андрейка бежал долго, пока не оказался в каком—то овраге; там притаился. Отдышаться, подумать...

«Я — человек, как все!.. Так и скажу!.. А до шестнадцати не человек?.. Вот тебе и свобода! Напялят казенные штаны... Всем одного цвета. Ну нет, полгода надо продержаться. Только полгода! Не продержусь, что ли?! Закон! Знаем мы эти законы! Вспоминают о нем, когда им надо... Кому надо, чтоб я общался с Люси... Я ее задушу... за отца... за все! В свободном мире, и сидеть в клетке?.. Глупо! Хватит! Я больше не Андрейка. Я — Андрей. Как дед... Подработаю где-нибудь и сниму угол».

Сверху пронесся автобус. Андрейка поднялся по зеленому склону, пригнувшись, и, когда следующий автобус остановился, прыгнул в открывшуюся дверь.

— Я попаду в центр города? — спросил Андрейка и торопливо, чтоб подумали, что он турист, добавил: — Очень хочется посмотреть...

Водитель и головы к нему не повернул, объяснил деловито:

— Сойдите на улице Bloor, это главная улица, там много выставок, кафе, толпится молодежь. Рядом улица художников.

Андрейка выпрыгнул из автобуса посередине черных и стеклянно–золотистых небоскребов. То тут, то там надписи: «Bank of Сommerce», «Bank of ... » Торонтский Уолл—стрит!

Народу мало. Откуда-то из-под земли, правда, валом валят, как в Москве. Ага, это метро. Андрейка поглазел на один стеклянный небоскреб, на другой. Странно! Стекла точно закоптелые. «Ты меня видишь, я тебя нет... » — говаривал отец.